Арлекин рассмеялась:

— Но под принуждением и в скверном духе.

— Прости, а Солнечный Граф обязан вершить предательство с улыбкой?

— Он — нет, а ты — да. Это одна из тех вещей, которые нам нравятся в тебе, Олеандр. — Силандри хлопнула его посохом по плечу. — Ты идеальная пешка, готовая ходить в любую сторону, лишь бы задержаться на доске еще чуточку дольше.

— А может, мне надоело быть пешкой?

— А может, игра уже подходит к концу? — Силандри подняла взгляд на черные раздутые пики и ущелья Комморры, простиравшиеся высоко наверху. — По крайней мере, эта игра. Но есть еще столько других — часто трудно уследить.

— Я не привык, чтобы ты говорила так откровенно.

Силандри взглянула на него:

— Теперь мы в другой истории.

Олеандр на мгновение замолчал, потом спросил:

— Зачем вы послали его сюда?

— Чтобы он мог получить столь необходимые ему уроки.

— Включая и этот?

Теперь настала очередь Силандри замолчать. Олеандр внимательно посмотрел на нее:

— Все эти игры, эти истории — все ради того, чтобы заставить его стать тем, кем вы хотите его видеть. Стать таким человеком, который вам нужен, чтобы будущие истории развивались так, как хотите вы. Вы хоть раз подумали, что он может воспротивиться?

— Если бы он не противился, история не была бы и вполовину такой интересной.

— А что будет, если он умрет?

— Тогда понадобится другой, — ответила она и прижала два пальца к его груди. — Когда падет Царь Перьев, за меч должен взяться Солнечный Граф. — Она отвела взгляд. — Но только в некоторых версиях этой истории. Иногда он вставляет устройство из призрачной кости тебе в голову и убегает в тебя, когда захлопывается наша ловушка. В других случаях Гексахир хирургическим путем придает тебе новый облик ради собственного печального развлечения, а ты убегаешь, приняв имя и одежды своего павшего учителя.

— А в этот раз?

Она пожала плечами:

— Истории — они как звери. Выживает сильнейший. Характер этой истории еще только задается. Может быть, это сказка о спящем короле, восставшем снова? Или о трагическом герое, взявшемся за меч во имя своего павшего повелителя? А может, ничего из этого. Может быть, мы все ошибаемся, и это история о любви ребенка к родителю. — Она постучала посохом себя по подбородку. — Как бы то ни было, эта история не про раба тьмы. Не про воина, продающего душу за нечто столь эфемерное, как власть. И это радует Цегораха.

Идущая-под-пеленой поднялась на ноги, и Олеандра вновь поразила ее нечеловеческая грация. Как бы ни хотелось ему переломить эту хворостинку пополам, он не мог не восхищаться холодной красотой ее движений.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что это может помочь тебе разобраться в таких вещах. Или помешает ей. — Ходящая-по-покрову крутанула посохом. — И то и другое, пожалуй. Мы мешаем ей, а она в это время пытается мешать нам. — Силандри рассмеялась. — Я часто думаю, что было бы, приведи мы ее куда-нибудь в безопасное место вместо гнезда Феникса.

— Что?

Но Ходящая-по-покрову не ответила. Она пошла прочь, и ее фигура словно расплывалась и таяла, пока не слилась с длинными тенями. Олеандр посмотрел ей вслед. А потом снова глянул вниз. Но вместо того, чтобы прыгнуть, он вздохнул и полез обратно тем же путем, каким пришел. По крайней мере, в одном Силандри права.

Выживает сильнейший.

«Сорокопут» садился в тишине, нарушаемой лишь хриплым воем двигателей. Силикатные ветра, пропитанные вонью горящего масла и благовоний, скребли по бортам катера, заставляя включать рулевые двигатели, чтобы держать снижение ровно. Когда он наконец с тяжелым стуком опустился на колючий песок, сопла еще несколько секунд продолжали злорадно полыхать, спекая поверхность в черное стекло.

Через несколько минут трап с глухим стуком опустился. Фабий остановился у люка и огляделся. Датчики доспехов распустили свои сети, вбирая данные об окружающей среде и атмосфере. Впрочем, Фабий в этом не нуждался. Собственные глаза сказали ему все, что нужно. Тусклый, серый и маленький мир. Песчинка заводской грязи, застрявшая среди злобных звезд.

— Вот это? — Фабий нахмурился и взглянул на Квина. — Серьезно?

— А чего ты ждал? — отозвался тот. Пилигрим был облачен в свою потрепанную боевую броню модели «Тартарос», а силовой топор расслабленно держал в руке.

— Чего-то более… необычного.

Фабий огляделся вокруг. Они сели в квартале, безжизненном и пустом, если не считать разбросанные там и тут россыпи камней, ржавые кучи брошенной техники и пыльные барханы. Неподалеку, словно скелеты застрявших на суше левиафанов, возвышались развалины факторумов и перерабатывающих заводов. Вдали вздымались к небу горы, их вершины окутывали облака парфюма и пыли.

Квин спустился по трапу следом.

— Наш генетический отец не склонен к причудам. Даже в своем нынешнем состоянии бытия. Фулгрим любит, чтобы его удовольствия были такими же, как здания у инженера: сооруженные прочно и грамотно.

— Я чувствую подспудную критику, Нарвон.

Квин хмыкнул:

— Фулгрим делает то, чего от него ждут, и бросает на это все силы и возможности. Он всегда так делал. Стремился быть лучшим во всем. Даже в распущенности. Поэтому он хочет построить совершенный мир — тот, где любой сможет познать утонченные удовольствия и муки, от самого высокого дворянина до самого последнего раба.

— Похоже на Кемос, — заметил Фабий. — Вплоть до частиц в атмосфере. Похоже, будто он сначала отравил здесь все, а потом очистил.

— Так и было. — Квин вздохнул, опустился на колени и зачерпнул горсть песка. — Это и есть Кемос. Он потратил столетия, превращая этот мир в отражение своей родины, а затем воссоздал обстоятельства своего прибытия. — Квин дал песку стечь сквозь пальцы. — Чтобы усовершенствовать свой предыдущий труд.

— Безумие.

— Да. С другой стороны, он всегда был немного сумасшедшим. — Квин некоторое время безмолвствовал. — После Визаса стало еще хуже. Нас могли там спасти, если бы мы проиграли.

Фабий помолчал.

— То есть ты сожалеешь?

— Нет. Что сделано, то сделано. Такова жизнь и мое место в ней. — Квин посмотрел на него. — А ты? Сожалеешь?

— Я вряд ли могу позволить себе тратить на это время. У меня и так его осталось мало.

Фабий обернулся. Вслед за ними по трапу спускалась Савона. Она настояла на том, чтобы лететь с ними, хотя и непонятно почему. Возможно, не смогла устоять перед искушением совершить то, чего не смогли многие ее соперники в легионе.

Савона указала булавой на пелену черного дыма на горизонте:

— Видели? Там идет война. Я заметила, еще когда мы вошли в тропосферу.

Квин кивнул:

— Кемос был неспокойной планетой до того, как Фулгрим взял ее под контроль.

Фабий посмотрел на него:

— Он воссоздает даже войны?

— Он сражается в них снова и снова, проверяя разные стратегии. Ищет идеальную победу, чтобы переписать свою историю. — Квин помолчал. — Иногда он даже позволяет другим выиграть.

— Я был прав. Он сумасшедший.

— Да. Ты точно хочешь с ним встретиться?

— У меня нет выбора, — ответил Фабий и оглянулся по сторонам. — Знаешь, я никогда по-настоящему не понимал одержимости нашего генетического отца воинской славой. Мне всегда казалось, что намного эффективнее просто уничтожить врага с орбиты. Раздолбать все в пыль и строить на пепелище.

— А если они закопаются?

— Есть другие методы. Диверсанты, химическое оружие — существуют сотни способов победить планету и ее население, не предполагающие орбитальной высадки и блистательного наступления под огнем вражеских орудий. — Фабий покачал головой. — Возможно, я переоцениваю интеллектуальные способности нашего вида. Возможно, мы всего лишь чокнутые обезьяны, которых что-то заставляет мастерить дубинки и идти вышибать мозги соседям.

Квин засмеялся:

— А я-то думал, что ты у нас самый умный. До меня дошло еще в день выбраковки, когда семья заставила нас с кузенами сражаться за честь вступить в Третий. — Он провел большим пальцем по лезвию топора. — Война, которую ты описал, была бы похожа на борьбу с вредителями. А чем тогда питаться богам? Где тогда жажда победы, ярость, надежда и отчаяние? Где веселье?