Когда он развернулся, Мелюзина ждала его.

— Мелюзина… — попытался сказать Фабий.

— Еще не сейчас, отец. — Она отступила назад, ускользая за пределы досягаемости. — Но скоро. Они придут за тобой. Ты должен подготовиться.

Фабий уронил руку. При этих ее словах оба его сердца дрогнули. Он коснулся груди.

— Когда?

Когда он поднял глаза, ее уже не было.

Гексахир привел Олеандра в зал собраний. Тот занимал самую нижнюю точку Башни, и, обозрев неевклидову геометрию места, Олеандр почувствовал, как желудок подкатывает к горлу.

— Так, Олеандр, — предупредил Гексахир, — надеюсь, ты будешь вести себя как следует. Никаких попыток к бегству.

Олеандр не ответил. Зал напоминал огромную костяную спираль, утыканную балконами и длинными скамьями из ороговевших связок. Каждый виток спирали равнялся одному ярусу, обращенному с потолка к середине зала. Длинный помост, сделанный из чего-то похожего на сросшиеся позвонки, тянулся от высокой арки входа к подиуму в центре. Подиум был оснащен гравитационными блоками, которые позволяли ему подниматься и перемещаться по залу. На нем размещались несколько развалин, чтобы следить за работой механизмов, и трибуна.

Другие, тяжело бронированные развалины, охраняли помост и входы, разбросанные по спирали. Но это были не те корявые помощники, которых использовали для работы в лабораториумах и при налетах, а каста воинов. Броня у них каким-то образом была прикреплена к телу, а опасное на вид оружие хирургически вживлено в предплечья.

Гексахир заметил, куда смотрит Олеандр.

— Еще одна вещь, за которую стоит поблагодарить твоего учителя. Когда я изучал его организм, мне пришла в голову мысль воспроизвести более практические аспекты его болезни. Но силовая броня мон-кеев грубая, а моя разработка много более изящна. Каждый воин отращивает себе собственную броню, вытягивая силикаты из крови и костного мозга. Пластины нарастают несколько недель, покрывая тело, словно крабий панцирь. Прочные, как керамит, но самовосстанавливающиеся.

— Умно, — отозвался Олеандр. Он огляделся по сторонам. Многие скамьи и балконы были заняты. В зале присутствовало не меньше сотни гемункулов, а то и больше. — Я даже не знал, что вас так много.

— Обычно нас меньше. Но Диомона созвала синод. Всем составом ковен собирается в очень редких случаях. Как правило, только когда приходит время избрать нового главу.

— То есть они собираются сместить тебя, — догадался Олеандр. — Прими мои соболезнования.

Гексахир насмешливо фыркнул:

— Не обольщайся, Олеандр. Новый глава избирается только тогда, когда прежний… теряет здоровье. А убивать меня здесь, на глазах у всех, посчитают верхом неприличия. Нет, нет, им просто любопытно, вот и все. Сплетни в наших краях ценятся не меньше новых образцов.

— Ну, ты дал им богатую пищу для пересудов.

Гексахир взмахнул болевым жезлом. Олеандр захрипел и забился в конвульсиях. Гемункул некоторое время смотрел, как тот дергается, но потом вздохнул и тихо признался:

— Пожалуй, ты прав. Я позволил гордыне ослепить себя. Я представлял это все как дуэль, а нужно было просто устроить дезинсекцию. Но теперь, когда, спасибо арлекинам, известно, где он, можно довести это дело до устраивающего всех завершения.

Гексахир спрятал жезл обратно под одежды и двинулся по проходу. Олеандр, спотыкаясь, последовал за ним.

— Вот тебе урок, Олеандр, — продолжал гемункул. — Нет врагов кроме тех, что мы создаем себе сами. Все остальные это лишь временные помехи и досадные мелочи, которые следует устранять по возможности наиболее эффективно.

Он поднялся на подиум, и тот с мягким гудением вознесся наверх, где принялся неторопливо описывать круги над зрительным залом. Олеандр остался стоять на помосте.

Гексахир шагнул к трибуне. Присевший возле нее развалина держал на вытянутых руках архаичный с виду громкоговоритель. Гексахир щелкнул по аппарату, чем вызвал глухой «бум!», эхо которого прокатилось по всему залу, Гемункул откашлялся и начал:

— Братья и сестры, я предстаю перед вами с тяжелым сердцем. Несмотря на все мои усилия, наша добыча ускользнула из западни и скрылась в неизвестном направлении.

Пчелиный гул насмешек и оскорблений поднялся от рядов сидящих на скамьях гемункулов. Для Олеандра все они походили на разъяренных насекомых в потревоженном улье. Гексахир поднял руки, и постепенно наступила тишина.

— Я тоже рассержен, друзья мои. И ярость пылает во мне вдвое сильнее, ибо разве это не моя вина? Разве не я привел этого вероломного врага в наши самые сокровенные пределы?

Эти слова встретил хор презрительного согласия. Гексахир буквально нежился в лучах позора. Он развел руками в притворной беспомощности:

— Я могу только молить вас о прощении. Я думал, что исправлю свою ошибку, сам заставлю этого вероломного зверя подчиниться, но теперь вижу, что это выше даже моих сил. Поэтому я обращаюсь к вам, синод Тринадцати Шрамов, и прошу вашей помощи в решении стоящей перед нами проблемы.

— А почему мы должны этим заниматься, Гексахир? — выкрикнул какой-то гемункул. — Это ты устроил бардак. Ты и разбирайся.

Многие закивали, по залу прокатилась жидкая волна аплодисментов.

— Оминилиан, как я уже сказал, я пытался. — Гексахир пригвоздил крикуна взглядом. — И этот бардак оказался мне не по зубам. Хотя в конечном счете вся вина лежит на мне, но это наша слабость — наша слабость — позволила ему украсть секреты ковена. А что, даже ты, Оминилиан… Разве не ты учил его, как лучше всего выращивать мозговую ткань? — Гексахир наставил обвиняющий перст на другого гемункула: — Или ты, Ксакцер, — разве не ты обучил его искусству массовой биорепликации? — Перст прыгнул влево: — А ты, Маргилий… Какую нежную ерунду он напел тебе на ушко, что убедил тебя выдать секрет повышения эластичности кожи?

Снова прокатился говорок, но на этот раз в нем не было ничего насмешливого. В море чужих лиц Олеандр прочел тревогу. По крайней мере, среди тех, у кого было лицо. Особенно у тех, кого назвали по имени.

— Мы все виновны, — продолжал Гексахир. — Виновны в грехе жалости. Невозможно взглянуть на подобное существо и не испытать к нему хоть каплю сочувствия. Вот в чем наша слабость, братья и сестры: яд доброты течет в наших жилах. И мы всегда страдали от него. Мы раздаем свои дары слабым и нуждающимся, разве не так? Мелкие кабалы нижней Комморры всегда обращаются к нам, потому что знают: нам… не все равно.

Гексахир посмотрел вокруг:

— Мы филантропы, братья и сестры. И уже не в первый раз нашей добротой воспользовались. — Он хлопнул ладонью по трибуне. — Другие ковены — они видят это и шепчутся меж собой. Шепчутся, что мы слабы. А мы слабы! Ведь что такое доброта, как не слабость?

Гексахир сделал паузу, чтобы в зале наступила тишина, и налег на трибуну:

— Вот почему я охотился за ним, за этим вероломным мон-кеем. Ради нас. Ради вас. Это моя обязанность как главы кабала. — Он рванул на себе одежды, изображая скорбное сожаление. — Moй долг.

Гексахир сгорбился, плотская маска скукожилась. Олеандру даже показалась, что в ее резиновых складках блеснули настоящие слезы.

— Но я потерпел неудачу, — тяжело изрек оратор. — Мы станем изгоями — хуже того, добычей. Все до единого кабалы Комморры набросятся на нас и станут рвать нашу плоть, словно голодная стая шпилевых летучих мышей. Мы будем сброшены со своего пьедестала и рассеяны! — Он помолчал. — Уверен, кому-то из вас удастся найти новый дом. А вот другим… что ж.

— Мы это знаем, Гексахир, — заговорила Диомона. Она стояла высоко на задней скамье, окруженная сторонниками. — Как наш лидер, ты должен был разобраться с этим вопросом. Вместо этого ты дал мон-кею сбежать.

— Если ты забыла, дорогая Диомона, ты была тогда со мной. И ты, Аркуриат. Рестемен. Элишия. Четверо из вас сопровождали меня, и ни один не предугадал, что наша добыча сбежит. Он умен — я вас предупреждал. Слишком умен, чтобы продолжать играть с ним в эти глупые игры. — Гексахир громко вздохнул и покачал головой. — Признаю, я ошибся в своем суждении. Меня обуяла гордыня. Но больше это не повторится. — Он снова налег на трибуну. — Сила нашего синода всегда заключалась в единстве. Вместе мы творили чудеса. Так давайте сотворим еще одно чудо.