Френсис подавил желание выругаться. Каждая минута была на счету, а ему теперь придется придумывать, как выпутываться из очередной передряги и добираться до лагеря Волков.

Сиреневый круг медленно выцветал. Лучи, что частоколом окружали загадочный портал, давно погасли. Только забытый шнурок уже без кристалла сиротливо валялся на полу. Крохотное доказательство, что все произошедшее — не сон, не бред больного воображения.

Саманта зажмурилась, собираясь с силами. Она стала чувствовать себя слабее новорожденного котенка. И все-таки попыталась встать на ноги. Колени предательски подогнулись, но Саманта, стиснув зубы, доползла до брошенного шнурка. Крепко зажав его в кулаке, она медленно вернулась обратно, на кровать. Взгляд внимательно скользнул по шнурку. Хоть бы какая-то зацепка! Хоть какая-то информация о внезапно открывшемся портале! Но увы… Единственной странностью шнурка было то, что мягкая замша продолжала мерцать сиреневыми бликами.

«Словно заряженная остатками магии кристалла», — мелькнуло в голове.

Саманта хмыкнула, пожимая плечами.

— Энельфа ра… — она попыталась воспроизвести те слова, что врезались в память.

Даже договорить не успела! Шнурок вдруг пополз, как живой, обвивая запястье. Лиловый свет стал ярче, окутывая Саманту. Ее глаза закрылись. Она не смогла совладать со сном, который внезапно навалился на нее.

Саманта и не подозревала, куда может утянуть ее сознание недоделанное заклинание. К тому же, с таким ненадежным проводником, как шнурок, лишь слегка заряженный магией.

«Что за?.. Это так странно, необычно, неестественно», — мысленно бормотала Саманта, оглядываясь по сторонам.

Осторожно ступая, она шла вперед по длинному стеклянному коридору с множеством дверей. Они тоже были стеклянными, но непрозрачными. В них Саманта ловила свое отражение. Белое, туманное, призрачное… Словно не она это, а ее душа шла по Междумирью, выбирая, куда заглянуть.

Сквозь прозрачное стекло стен взгляд Саманты ловил обрывки чужих миров. То гигантские пестрые бабочки, бьющиеся о невидимые границы, то диковинные чудища, чья мрачная раскраска больше напоминала боевую… Саманта с удивлением прилипла к стеклу, видя выжженную пустыню, освещенную пятью разноцветными лунами. А потом с визгом отшатнулась от следующего мира, когда из глубоководного озера высунулась огромная, увеличенная в тысячу раз, голова саранчи.

И все-таки вскоре новизна впечатлений притупилась. Саманте надоело. Она перестала подбегать то к одной стене, то к другой. Лишь лениво оглядывалась по сторонам, чтобы не пропустить чего-то уж совсем из ряда вон выходящего.

— Это не я, — громко сказала себе Саманта. — Это мое сознание сейчас находится между жизнью и смертью. И теперь блуждает среди миров в тщетной попытке отыскать свой. Вот! Это просто бред, вот и все. Я не могу находиться здесь на самом деле!

Она покосилась на замшевый шнурок. Он по-прежнему излучал слабый магический след. Казалось, насмехался над ее прочувствованной речью. Мол, ну-ну, списать все на бред проще всего.

Шнурок и правда вел себя, как живой. Он тянул Саманту за собой, дергал за руку, будто расшалившийся щенок на поводке. Приходилось идти.

— Если кто-то и выведет меня отсюда, то только он, — Саманта со вздохом погладила мягкую замшу. — Ой, что происходит?

Она шла уже довольно долго, миновала множество дверей, шнурок начал проявлять инициативу. Он принялся резкими рывками подталкивать к совсем неприметной двери.

«Открой ее. Открой ее. Открой!» — запульсировало в голове.

Переступив через порог, Саманта почувствовала пустоту под ногами, но не успела испугаться. Коридор Междумирья исчез. Вместо него она плыла по воздуху, ощущая его плотность, будто наступала на дрожащее желе. И почему-то не тонула.

Саманта осматривалась вокруг, пытаясь найти что-то, хоть отдаленно напоминающее двери. Но вместе этого перед глазами проплывали гигантские мыльные пузыри. И больше ничего.

Саманта в отчаянии прижала к груди руку со шнурком. Он вел себя прилично, не делая попыток вырваться. А в пузырях начинали появляться виднелись причудливые строения, будто сошедшие со страниц сказок. Саманта могла поклясться, что увидела корявую избушку на курьих ножках, по-змеиному изогнутые деревья и диковинные цветы, размером с трехэтажный дом. Оттуда послышалось жужжание. На миг представив, какого же размера там должны быть пчелы, Саманта поежилась. Она поспешила миновать этот пузырь, разглядывая следующие.

В Междумирье нет такого понятия, как время. И все-таки оно шло. Страх все больше утягивал Саманту в свои липкие сети. Неужели она больше не увидит Френсиса? И теперь обречена вечно блуждать среди этих дьявольских пузырей? Тут она состарится, поседеет и умрет. А ее тело останется дома, в их злом мире, лежать в коме в замке среди джунглей. И потом превратится в высохший скелет. Так больше никогда и не почувствует объятий Френсиса.

Слезы брызнули из глаз Саманты. Она не думала, что призрак может плакать, но… Сердце рвалось к потерянному среди чужих миров любимому. Что есть сил, Саманта закричала:

— Френсис! Рэ-эн!!! Рэн! Пожалуйста! Ты мне так нужен! Рэн! Отзовись, черт бы тебя побрал! Ненавижу тебя!

Молчание. Саманта понимала, что потихоньку сходит с ума, что этого нельзя допустить, но уже не могла контролировать эмоции. Резко остановившись, она начала срывать с запястья шнурок. А он вдруг полыхнул сиреневым пламенем. Саманту дернуло вперед и вверх, утягивая в мыльный пузырь, отливающий всеми оттенками изумруда, сапфира и агата.

Она зажмурилась, ощущая, как горячие слезы продолжают литься по щекам.

«Я люблю тебя, Рэн, — мысленно проговорила она. — Не знаю, смогу ли сказать это тебе лично… Но я люблю тебя. Где бы ты ни был, куда бы ни забросил тебя кристалл, держись. Выживи, слышишь? Живи».

***

Небеса непонятного мира горели странным сиянием. Они блистали спелой вишней, темной болотной зеленью и синей полуночью. Френсис застыл, как вкопанный, запрокинув голову вверх. И как могли так красиво слиться несоединимые цвета? Как в северном сиянии. Это был закат, так непохожий на тот, которым Френсис обычно любовался в своем мире.

Вспомнилось, как писал в такое время письма домой. Пачками. До того, как влюбился в Саманту.

По ветру пролетел листок бумаги. Френсис увидел отдельные фразы, узнал их.

«Привет, родная! Не переживай за меня, я держусь. Здесь и правда вечное лето, представляешь? Хотя я ненавижу пустыню, уже просто ненавижу этот песок… Не волнуйся, тебе нельзя, тебе нужен покой… Береги нашего малыша…» — Френсис писал это, будто говоря неестественно бодрым тоном.

Писал о том, что кормят, что с провиантом все в порядке. И неважно, что банку тушенки делили на всех и то не каждый день. А выживали на том, что Роб приловчился сбивать файерболами птиц. Писал, что держатся, что нормально все. А сами привыкали спать под звуки разрывающихся снарядов. Смеялся нарочно, что климат отвратительный, раскаленный песок и жара. Молчал о том, что у Джея обнаружилась астма, что он чуть не задохнулся у них на руках. А они тащили его до больницы битый час через пустыню, потому что внедорожник не приехал — угроза песчаной бури. Но нельзя, нельзя было говорить о таком Серафиме — женщин и детей принято беречь от всего плохого.

Слишком жесткая цензура, слишком много затаенной боли, слишком путанные и непонятные письма. Столько «слишком», что никто и не поймет, не почувствует эмоций, вложенных в скупые строчки. Только он сам да те, кто прошел с ним эти круги ада.

Френсис отправлял не все письма, лишь некоторые, тщательно проверяя каждую фразу, боясь сболтнуть лишнее. Тем более после того, как оказался шпионом среди Волков. Но и до этого, в основном, описывал погоду, жалуясь на жару, на влажность. Иронизировал, высмеивал свои страхи, но смерть сквозила между строк. Неизбежная и безжалостная, она стояла за спиной — старуха с косой и пустыми глазами, в которых плещется чернота.