— Какое имя указать? — спрашиваю я, будто собираюсь выписать чек.

— Если можно, напишите…

Ручка в ожидании зависает над страницей, готовая приступить к делу.

— …Беатрис.

Я вскидываю голову.

— …Пожалуйста, или даже «дорогая Беатрис»? Если можно, будет чудесно. Вы же не…

— Это ты?

— Что?

— Твоих рук дело?! — Я вскакиваю, опрокинув стол. Стопки книг рассыпаются, а я дрожащей рукой указываю на женщину. — Что тебе от меня надо? — кричу я, трясясь.

Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать. Фрэнки втискивается между мной и молодой читательницей, вид у которой совершенно перепуганный. Все в магазине перестали разговаривать и уставились на меня.

— Зачем ты так со мной?

Я как безумная отталкиваю Фрэнки, но он обеими руками держит меня за плечи, а потом, приобняв, увлекает прочь.

— Что происходит? Эмма, возьми себя в руки. Что с тобой?

Я оглядываюсь на женщину, та на грани слез, ее утешает подруга, сердито уставившись на меня. Теперь я уже не считаю, что она написала те отзывы. Наверное, ее и правда зовут Беатрис.

— Эмма, ответь мне!

Я не хочу отвечать, но он и сам может все выяснить. Лучше уж ему услышать мою версию. Я набираю в грудь побольше воздуха, говорю:

— Кажется, меня преследуют, — и ударяюсь в рыдания.

Фрэнки отводит меня в дамскую комнату, убедившись сперва, что там никого нет, и обнимает — крепко, сочувственно, ласково.

— Что значит «преследуют»?

— То и значит, — умудряюсь выговорить я, не переставая плакать. — Анонимные звонки, странные письма на электронку, всякие такие штуки. — Не хочется отправлять его прямиком на страничку книги на «Амазоне».

— В полицию заявила?

— Нет пока. Думаешь, надо?

— Да, конечно. И немедленно.

Вид у него сосредоточенный. Ясно, что он пытается найти способ как-то исправить ситуацию. Я с мольбой смотрю на него, и он кротко улыбается.

— Знаешь, говорят, пока тебя не преследуют, ты никто.

— Очень смешно, — отвечаю я и сморкаюсь в бумажный носовой платок, который он мне протягивает.

— Послушай, дорогая, такое постоянно случается. Твоя книга в списке бестселлеров. Я уверен, ничего опасного, просто фанат какой-нибудь. Перешли мне письма, взгляну на них, но на твоем месте я бы не волновался.

Я ничего не отвечаю. Ему-то откуда знать, опасно это или нет? Без сомнения, среди полицейских дел об убийствах много таких, про которые сперва говорили: «Я не стал бы слишком волноваться, скорее всего, это ерунда».

Он достает из кармана рубашки ручку, ищет в своей трубке номер телефона и пишет его на тыльной стороне моей руки.

— Запишись на прием. Доктор Кравен. Он самый лучший и позаботится о тебе.

— Фрэнки, я не уверена, что врач мне поможет.

— Эмма, ты ужасно выглядишь. У тебя стресс. Он выпишет тебе что-нибудь, чтобы справиться с тревогой. В любой ситуации себя надо беречь.

— Может быть.

— Уж поверь мне.

Фрэнки высовывает голову из дверей туалета.

— Горизонт чист. Я что-нибудь придумаю и извинюсь за тебя.

Он берет меня под локоть и быстро ведет прочь. Вокруг еще много народу, всем интересно, что будет дальше. Я не вижу женщины, на которую недавно наорала.

Столик уже подняли, а вот книг не видно. Наверное, устроители решили, что на сегодня хватит автографов.

Фрэнки ловко проводит меня через магазин, и вот мы уже снаружи, и он подзывает такси.

— Поезжай домой и отдохни, дорогая. Это приказ твоего издателя. А вечером позвонишь и скажешь, как у тебя дела.

— Спасибо, Фрэнки. Мне правда очень жаль, что так вышло.

— И свяжись с доктором, — велит он, прежде чем захлопнуть дверцу.

В такси я первым делом проверяю страничку «Амазона» и вижу, что те два комментария по-прежнему на месте. Потом, уже дома, проверяю еще раз. Новых записей не появилось, спасибо и на том. Я чувствую себя совсем больной.

Снова пишу в «Амазон». Если понадобится, я завалю их письмами и заставлю действовать. Потом опять пытаюсь дозвониться, но мне так и не удается выйти на живого человека.

Середина дня, и я поднимаюсь в спальню прилечь, поскольку не знаю, что еще можно сделать. Мне снится какое-то безумие, будто я падаю. То есть вначале я стою у гребня хребта, и нужно перебраться на другую сторону. Всем вокруг легко это удается, а у меня не получается. Чтобы перевалить через хребет, нужно подняться по очень длинной и очень ненадежной лестнице, которая упирается в дно ущелья. Я не понимаю, как другие с такой внешней легкостью справляются с задачей, ведь существует вероятность потерять равновесие и свалиться в ущелье, поэтому решаю остаться тут. А потом наклоняюсь и вижу на дне лежащее в луже крови изувеченное тело Беатрис.

Я просыпаюсь в холодном поту, закрываю руками лицо и издаю стон облегчения, ведь все это оказалось лишь ужасным сном, и на миг жизнь опять прекрасна. А потом я вспоминаю.

Господи, что теперь со мной будет?

Свет тускнеет, день клонится к вечеру. Скоро вернется Джим, нужно спуститься в кухню и приготовить ужин для наших гостей.

А я так устала! Заставляю себя встать, и в конце концов мне удается спустить ноги с кровати. Голова кружится, поэтому я сижу еще некоторое время. Звонит телефон, я вскакиваю в надежде, что из «Амазона» хотят сообщить об улаженной проблеме, но это, оказывается, снова домашний. Я никогда не использую его, никому не даю его номер, да что там, я его даже не помню. Наверное, опять Элисон, кто же еще?

Я снимаю трубку, готовая взорваться и сказать глупой девчонке, чтобы она оставила нас в покое, однако в трубке тишина: нет, не совсем — кажется, там кто-то дышит. Потом, когда я успокоюсь достаточно, чтобы подумать об этом звонке, я решу, что звонивший держал раструб телефона очень близко ко рту. До чего же старинное слово «раструб»; интересно, оно еще не вышло из употребления? Я прислушиваюсь к звукам, которые издает человек, решивший меня напугать, но в основном слышу, как громко колотится мое сердце, и вот когда уже собираюсь повесить трубку, оттуда прямо мне в ухо шипят ужасные слова: «Я знаю, что ты сделала», и я поспешно разрываю соединение.

У меня вырывается крик, и в этом одиноком вопле поровну безысходности и страха. Я на грани обморока. Непонятно, зачем кому-то так стараться напугать меня. Не знаю точно, чей был шепот, мужской или женский, но склоняюсь ко второму варианту. Неужели кто-то всерьез пытается убедить меня, будто Беатрис восстала из мертвых? И теперь оставляет отзывы на «Амазоне»? Или я совсем уж сошла с ума?

Я обхватываю голову руками, упираюсь локтями в колени, и от головной боли и страха, угнездившегося где-то в животе, из глаз начинают литься слезы.

Мне нужно разобраться со всем этим. За телефонными звонками стоит живой человек, и за отзывами тоже, причем высока вероятность, что это одна и та же личность. Я должна выяснить, кто это и почему он так со мной поступает.

А потом мне вспоминаются ночные звонки Джиму и приглушенные разговоры, о которых он мне лжет.

Вдруг это все связано? Элисон — единственная, кто в последнее время звонил нам на городской номер; может, это снова она? Может, виной всему дурацкая интрижка, которая пошла не так, как хотелось бы бывшей студентке? Допустим, Джим узнал, что я не писала роман, и рассказал ей об этом — существует ли хотя бы ничтожная вероятность такого варианта? Может, сама Беатрис в свое время раскрыла наш секрет Джиму, хотя вряд ли: она терпеть не могла моего мужа и к тому же требовала, чтобы мы унесли тайну с собой в могилу. Ха! Ясное дело, она все переиграла, когда ее перестало устраивать такое положение вещей.

Думай, Эмма, думай. Могла ли Элисон (и, соответственно, Джим) оказаться как-то с этим связанной?

Я вытаскиваю базу телефона из розетки, делаю мысленную пометку поступить так же с другой базой, той, что на первом этаже, и тут слышу, как открывается входная дверь и ключи Джима со звоном падают в декоративную чашу на столике в прихожей — как раз в тот самый миг, когда я прикидываю, не пытался ли Джим сделать мне пакость.