— Боже, нет, просто наброски для первых глав. Жизнь успешного писателя выдвигает чуть больше требований, чем я ожидала. — И я засмеялась, надеясь на взаимное добродушное перешучивание в духе «А то я не знаю!» или «Это ты мне будешь рассказывать?» и так далее. Ведь теперь мы равны, так?

— Тогда зачем ты пришла? — вместо этого спросила Беатрис.

— Что ты имеешь в виду? Ты знаешь зачем.

— Мы с тобой строим планы, Эмма. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла, я готова это сделать. Но пока что я вижу? Примерно ничего. Чем ты занималась все это время? Помимо фотосессий.

— Беатрис, ты шутишь? У тебя вообще есть представление, что со мной происходит? Мне дух перевести некогда! Если придется подождать, прежде чем я смогу продолжить работу над романом, так тому и быть. У меня ведь нет особого выбора, правда?

Беатрис фыркнула.

— Продолжить? Эмма, умоляю, — она смахнула содержимое папки на пол, — это никакая не работа.

Глаза защипало от подступивших слез.

— Ну зачем ты так.

— Единственный человек, который тут пока что работал, это я.

— Да ты издеваешься! Или, по-твоему, это не работа — то, чем я занимаюсь? Меня же в буквальном смысле на части рвут. Каждому хочется по кусочку, и мне уже почти нечего отдавать! — Тут я заплакала. Слезы разочарования и изнеможения наконец-то вырвались наружу, и я не могла их унять.

— Ну, Эмма, можешь расслабиться. Скоро все кончится.

— Думаешь? Как-то не очень похоже, Беатрис. Шумиха вокруг премии Пултона уже идет, а ведь это пока только шорт-лист. Можешь представить, что произойдет, если я выиграю?

Пару минут она с каменным лицом изучала меня, потом выпрямилась.

— Она все меняет, премия Пултона. Ты ведь понимаешь, правда?

Ох и ничего ж себе!

— О чем ты, Беатрис?

— Мы должны во всем признаться, Эмма. Я должна во всем признаться.

— Ты же не предлагаешь…

— Я ничего не предлагаю, я говорю тебе, что теперь, когда роман номинирован на Пултоновскую премию, мы должны сообщить миру, что его написала я, а не ты. Иначе это будет обман. Возможно, даже мошенничество.

Комната начала раскачиваться. Я почувствовала дурноту.

— Теперь уже не выйдет, Беатрис. И ты это знаешь, — удалось выдавить мне, но голос дрожал.

— Процесс запущен, Эмма. Я поговорила с Ханной…

— Что? С Ханной, твоим литературным агентом?

— Я поговорила с Ханной и предупредила, что у нас с тобой есть очень важное объявление. Она согласует выступление в «Открытой книге». Но сперва, конечно, поговорит с Фрэнки.

Фрэнки. От звука имени издателя сердце у меня затрепетало. Что подумает Фрэнки?

— Когда ты это сделала?

— Сегодня утром перед твоим приходом.

— Ты ей сказала?

— Лишь то, что говорю сейчас тебе. Ханна не знает, о чем пойдет речь. Я подумала, выйдет эффектнее, если мы откроем правду на шоу, согласна?

— Тебе не кажется, что вначале стоило обсудить это со мной?

— Вообще-то нет, но, так или иначе, вот сейчас я это с тобой и обсуждаю, верно?

Я вся дрожала: от злости, от страха, оттого, что могу лишь наблюдать за крушением моего мира, от отчаянной надежды убедить Беатрис, что мы зашли слишком далеко и поздно сдавать назад.

— Не верится, что ты призналась Ханне.

— Говорю же, сути она не знает, я только сказала, что мы хотим выступить в «Открытой книге». Если не хочешь, не приходи. Я только из вежливости тебя зову.

— Из вежливости?

— Прибыль пока что можешь оставлять себе. О моей половине не беспокойся.

Я молча села обратно на диван, глядя на нее. Почему она со мной так? Моя дорогая Беатрис, моя подруга, очень близкая подруга. Что происходит?

А она возилась с бумагами на столе и не смотрела на меня. Я рванула зубами заусенец на большом пальце, и пошла кровь.

— И это все? Мы ничего не должны обсудить? — спросила я, хоть и не ожидала, что ситуацию можно исправить.

— Нет.

— Ты ведь знаешь, что так нельзя, правда? — попыталась я снова, цепляясь за ошметки надежды. — Уже слишком поздно, Беатрис. Ты не можешь разорвать наш договор.

— Ох, да замолчи, Эмма. Думаю, тебе лучше уйти.

Это было по-настоящему ужасно. Меня словно раздавили. Почему Беатрис так на меня злится? Она сама поступает нечестно, но делает вид, будто это я наломала дров.

— И мусор свой забери. — Она показала на разбросанные по полу бумаги.

Я встала с дивана и нагнулась, чтобы их собрать, а потом тихо спросила:

— Мне по-прежнему можно пойти с тобой на интервью?

— Просто уходи уже, Эмма.

Я поехала домой в полном опустошении. На более позднее время у меня были назначены публичные чтения, но их, конечно, следовало отменить, сказать Фрэнки, что я слишком плохо себя чувствую, он мне посочувствует, войдет в положение. Дорогой Фрэнки, он всегда сопровождал меня на мероприятия, пусть даже я больше не нуждалась в его моральной поддержке. Меня уже не пугали публичные выступления, но он все равно ходил со мной, чтобы быть рядом, и до сих пор я ни разу его не подводила.

Дома я поднялась в спальню и прилегла, стараясь унять панику. Что обо мне теперь подумают? Я представила себе реакцию Джима на новость, что я — вовсе не та талантливая Эмма, обладательница на диво человечной, сострадательной души, которая создала прославленный шедевр, причем не прилагая особых усилий. Я могла вообразить его потрясение, а еще страшилась легкой самодовольной улыбочки на губах мужа и недвусмысленного взгляда, которые скажут: «А я ведь знал».

Я думала, как больно ударит Фрэнки открытие, что его звездный автор — обманщица и все это время лгала ему. Нашей дружбе перед таким не устоять, никаких иллюзий на этот счет я не питала. И вообще, оставит ли Беатрис его в качестве издателя или отдаст книгу своим проверенным агентам? Бедный Фрэнки: только сорвал было джек-пот, и нате, ковер вот-вот выдернут у него из-под ног.

Ах, как же мне хотелось, чтобы нашей встречи с Вероникой никогда не было! Тогда и всего остального не случилось бы. Роман прожил бы достойную жизнь, не более того, а мы с Беатрис годами смеялись бы, вспоминая наш обман, и радовались везению, что он сошел нам с рук.

Я чувствовала себя преданной и задыхалась от этого предательства. После всего, что я сделала, после тех результатов, которые принесли мои усилия… Без меня ничего бы не вышло, а теперь меня собирались презрительно отвергнуть и унизить. Да ради всего святого, ясно же, что это я должна злиться, и однако именно Беатрис злится на меня! Впрочем, трюк не нов.

Я села на кровати. Нужно вернуться и объясниться с Беатрис, немедленно. Заставить ее увидеть жестокость затеянного ею разоблачения, умолять, как я никого раньше не умоляла. Взывать к ее доброте, великодушию, убедить, что книга попала в шорт-лист Пултоновской премии благодаря мне. Исключительно благодаря мне. Дать понять, что она вот-вот разрушит мою жизнь.

«Просто напиши другую книгу, — скажу ей я. — Ты сможешь, ты на самом деле великий писатель и уже знаешь, какого успеха можешь достичь. Ты способна написать еще один роман, и тогда следующая Пултоновка будет твоей».

А на литературные чтения все-таки лучше пойти, решила я. Надо приложить все усилия, чтобы все шло своим чередом — настолько нормально, насколько возможно, — и заставить Беатрис одуматься.

— Ну так и что вы вдвоем замышляете? — с легкой усмешкой поинтересовался Фрэнки, встретив меня в книжном магазине.

— Кто? — Я отчаянно старалась вести себя как обычно.

— Ты и Беатрис. Мне Ханна звонила.

— И что сказала?

— Что вы сделаете какое-то совместное заявление в «Открытой книге». — Это прозвучало как вопрос, будто я должна знать, о чем он говорит.

Я надеялась, что Ханна не успела пока с ним связаться, но как бы не так. Господи, до чего же я страшилась этого разговора! И совершенно не была к нему готова.

— Насколько я понимаю, у Беатрис не ожидается новой книги, — продолжил Фрэнки.