Молодой правовед в рамках своей компетенции старался бороться с этим явлением, поскольку считал, что уцелевшие элементы приказного судопроизводства негативно сказывались на работе Сената — ведомства, в котором он служил и роли которого в государственной системе придавал очень большое значение. Уже заняв в сенатской иерархии довольно высокую должность обер-прокурора департамента, Победоносцев в рамках делопроизводства ввел своеобразную практику: после «формального» доклада для сенаторов устраивал «реальный» (более подробный, включавший юридические детали), в ходе которого разбирал и поправлял ошибки подчиненных, то есть приучал их к более добросовестной работе{26}.
Наряду с приказным судопроизводством недовольство Победоносцева вызывало и другое явление, казалось бы, значительно более современное и прогрессивное: принцип министерской (единоличной) власти, введенный в российскую систему государственного управления в начале XIX века. По его мнению, этот принцип вверял несоразмерно большие полномочия отдельным лицам, нарушал коллегиальность и «равновесие властей» под эгидой самодержавия, на которых покоилась «правомерная монархия» XVIII столетия, и тем создавал основу для столь ненавистного чиновнику-разночинцу временщичества. Победоносцев заявлял: «Каждый министр… видит в себе полнейшее отражение самодержавной власти и считает себя безответственным ее представителем… Императорская власть, при нынешнем развитии Министерской, сделалась мифом, не имеющим существенного значения»{27}. Именно министры в угоду своему властолюбию лишили прежнего значения органы, составлявшие основу «правомерной монархии», прежде всего Сенат, управлявший ранее всеми государственными учреждениями на коллегиальных началах. Соответственно, для обеспечения законности, ограничения вредоносного министерского начала нужно было вернуться к традициям Петра I и Екатерины II, отделить Сенат от Министерства юстиции, восстановить самостоятельную должность главы Сената — генерал-прокурора, никак не связанного со структурами исполнительной власти, и в полной мере воссоздать принцип коллегиальности, на котором ранее базировалась деятельность государственного аппарата.
В тот период, когда Победоносцев рассуждал о перспективах предстоящих реформ, их осуществление казалось ему делом достаточно простым, ведь основы государственного строя Российской империи в его представлении были прочны и здравы, требовалось только очистить их от случайных позднейших «наростов». Чтобы обеспечить соблюдение законности в системе управления, писал Победоносцев в памфлете, направленном Герцену, «не требуется в настоящую минуту никакого преобразования в государственных учреждениях; стоит только вывести Сенат из того унижения, в котором он ныне находится… Не нужно писать новых законов; стоит только понять и применить к делу учреждение существующее, воспользоваться тем, что есть»{28}. Глубина и неоднозначность предстоящих изменений, видимо, до конца не осознавались будущим сановником, что, безусловно, готовило почву для серьезных проблем в дальнейшем, должно было сделать особо острым его столкновение с порядками, которым предстояло утвердиться в России после реформ.
Вполне простыми, легкодостижимыми казались молодому юристу улучшения и в тот момент, когда речь непосредственно зашла о подготовке преобразований, то есть в канун эпохи Великих реформ Александра II. Первые годы очередной российской «оттепели» стали во многих отношениях звездным часом молодого Победоносцева. Собрав и изучив за годы сенатской службы и занятий в архивах множество материалов по истории русского права, он после ослабления цензурного гнета начал активно публиковать статьи, посвященные злободневным на тот момент вопросам — происхождению и эволюции приказного права, возможным направлениям предстоящих судебных преобразований. В 1859 году Победоносцев с блеском защитил в Московском университете магистерскую диссертацию «К реформе в гражданском судопроизводстве», которая была опубликована в одном из самых либеральных журналов того времени — «Русском вестнике» Михаила Никифоровича Каткова. Спустя два года он был избран профессором Московского университета, где в 1862–1865 годах читал лекции по кафедре гражданского права. Одновременно Победоносцев вошел в состав правительственных органов, созданных для разработки судебной реформы: комиссии под руководством помощника государственного секретаря Сергея Ивановича Зарудного (учреждена 23 октября 1861 года), а затем — комиссии под руководством государственного секретаря Владимира Петровича Буткова (учреждена 27 сентября 1862 года)[3].
В период либеральных веяний будущий консерватор был безоговорочно убежден, что расширение свободы, усиление открытости в работе судебных органов дадут положительные результаты, а неизбежный риск, связанный с внедрением в жизнь новых институтов, вполне оправдан. В деле преобразований, заявлял Победоносцев, нужно смело идти вперед. В статье, опубликованной в «Русском вестнике», он бичевал «закоренелых староверов», которые «не хотят дотронуться до сгнившей балки из боязни повредить драгоценное здание», не понимают, «что история есть движение вперед от мертвой обрядности к духу жизни». Свободы не следует бояться, утверждал он; «законодатель, вполне понимающий свое призвание», должен рассчитывать не только «на действие страстей, на влечение падшей и развращенной природы», но и «на энергию воли, на свободное действие личности». Не следовало опасаться и широкого обсуждения острых и наболевших общественных проблем.
«Владычество мысли, — заявлял Победоносцев, — если и доходит иногда до насилия, то это насилие бывает лишь минутным уклонением от истины и скоро исчезает под влиянием той же самой мысли»{29}.
На сходные принципы опирался будущий сановник, выдвигая предложения непосредственно по проведению судебных преобразований. Суд, по его мнению, должен быть отделен от исполнительной власти: «Если начальник в иерархическом порядке администрации сохраняет при себе право награждать и наказывать судью, отставлять и перемещать его по своему произволу, в таком случае напрасно было бы ожидать от судьи независимости и добросовестности». Введение устного, гласного, состязательного судопроизводства нужно подкрепить созданием подлинно независимой адвокатуры, которая стала бы одним из столпов нового суда. Судья, доказывал молодой реформатор, «должен взрасти и укрепиться не на канцелярских обрядностях», «должен быть свидетелем борьбы судебной, должен испытать ощущения зрителя, ей сочувствующего», а борьба эта «не может быть действительна, жива, плодотворна и поучительна без участия адвокатов»{30}.
В начале подготовки судебной реформы, как и во время написания памфлета против графа Панина, преобразования представлялись Победоносцеву делом достаточно несложным, не сулящим серьезных конфликтов. «Живая деятельность духа в суде, — утверждал он, — явилась бы сама собой (курсив мой. — А. П.), и те же судьи стали бы действительно судьями, когда бы вместо немой бумаги стали бы перед ними живые люди и совершалось бы перед лицом их действительно живое состязание спорящих. Если бы притом в залу присутствия проник свет, которого она лишена теперь, то ни один судья не мог бы остаться равнодушным свидетелем спора»{31}. Однако уже на этапе подготовки реформы (не говоря уже о процессе ее реализации) выяснилось, что дела обстоят намного сложнее, нежели казалось Победоносцеву.
Прежде всего, рассматривая реформаторские предложения правоведа, следует отметить, что они, при всём радикализме, ограничивались достаточно четкими рамками. Победоносцев довольно последовательно выступал за переустройство судебного механизма (публичность, гласность, устность, состязательность судопроизводства, независимость суда от администрации), но дальше этого не шел. К перспективам же соприкосновения этого механизма с реальной самостоятельностью общества, закрепленной в определенных (прежде всего выборных) органах, он относился скептически — видимо, они приходили в противоречие с его приверженностью к традиционному укладу с присущей ему размеренностью, определенностью, отсутствием неожиданностей.
