— В том-то и дело, что ничего! — едва ли не подпрыгнул на месте Стас, которого так и переполняли эмоции. — У них просто хорошие отношения и нет никакой… как там её… химии!

Дамир не выдержал и с размаху стукнул себя по лицу.

— Химии? Ты сейчас серьёзно? Если это все твои доводы, то, поверь мне, отцовство развило в тебе не интуицию, а глупость. А ещё говорят, что женщины глупеют… Я бы на месте учёных занялся твоим изучением.

— Ай, да ладно, — скривился Стас, — ну сами посудите. Этот чмошник кудрявый даже к нам разбираться не полез, пока я его сам не цапанул. А это нам говорит о чём?

— О чём? — хором спросили два других брата.

— О том, что он её не ревнует.

— Он может быть в принципе не ревнивым, — резонно заметил Дамир. — Или же быть настолько уверенным в себе, что…

— Не может, — безапелляционно отрезал старший из троицы. — Вот представь, что посреди ночи к Кате завалились родственники её бывшего мужа…

Стас ещё не успел договорить, а Дамира уже перекосило.

— То-то же! — возликовал первый. — Ты бы их к ней даже на пушечный выстрел не подпустил. И уж тем более не стоял бы себе спокойненько у подъезда и не считал бы птичек.

— Может быть, ему просто на Соню пофиг, — предположил Кир.

— Во-о-о-от. Тогда скажите мне, какой Романовой резон менять нашего братца на какого-то левого мужика, которому пофиг на неё?

За столом повисло задумчивое молчание.

— Она влюбилась? — закинул удочку Кирилл.

— Возможно, но сомнительно. Ну не выглядит она влюблённой в него.

— Тогда что?

— А вот это нам предстоит выяснить.

***

Пока братья продолжали свой спор в кофейне, дома у Черновых-старших назревал свой скандал.

— Что ты ему сказал?! — схватившись за стол, чтобы не упасть, воскликнула Саня.

— Что он теперь волен сам решать, как ему поступать, и что мы не будем вмешиваться в его жизнь, — с невозмутимым видом ответил ей муж.

— Ты с ума сошёл! — простонала Александра Сергеевна, не понимая, чего ей сейчас больше хочется: придушить супруга или кинуться в сторону спальни сына и подпереть её дверь стулом. — Ему же только дай волю, он такого натворит!

— Мы не можем этого знать, — мягко заметил Саша. Бурную реакцию жены он предвидел.

— Тебе напомнить все его выходки? — всплеснула она руками. — Да он почти месяц шкерится от врачей! Они со Стасом прыгнули с моста! За какую-то там неделю он успел напиться, приехать в Москву, потерять паспорт, распороть руку, разбить нос…

— Вот поэтому ему и нужно дать свободу.

Саня зависла на мгновение, с прищуром уставившись на мужа и неожиданно заподозрив того в слабоумии.

— Это ранний Альцгеймер, да? — несчастно прошептала она. Саша слегка покачал головой, подошёл к жене и, положив руки ей на талию, притянул к себе.

— Я только сегодня понял, что мы всю жизнь не давали ему продыху…

— Он уже четвёртый год живёт в тысяче километров от нас. Куда ещё больше свободы?

— Сань, ну посуди сама. Мы можем сослать его хоть на Луну, но разве это изменит тот факт, что мы с тобой трясёмся из-за каждого его шага.

Чернова ничего не ответила, лишь тяжко вздохнула, не представляя, как можно иначе. Ведь это же Рома. Их Рома.

Александр понял её без всяких слов, нежно коснувшись губами виска.

— Мне тоже страшно. Но пока он сам чего-то не захочет, всё бессмысленно. Сейчас в его жизни слишком много хаоса, и, как бы ни старались…

— Мы не сможем всё исправить вместо него, — печально закончила она мысль Саши.

— Не сможем.

***

Сам же виновник всех семейных тревог последних дней метался раненым зверем по своей комнате, принимая самые важные решения в своей жизни.

Наши дни

Рома

Наверное, отец знал, о чём говорил, вот только навряд ли он сам был готов к такому ответственному шагу, как предоставление мне полной свободы. По крайней мере, те два дня, что я бесцельно шатался по квартире, они едва ли зубами не скрежетали в молчаливом ожидании, что же я сделаю дальше. А я не делал ничего, лишь курсировал между своей спальней, ванной и кухней в разных вариациях последовательности.

Рука ныла, нос саднил, а голова шла кругом от непонимания, что дальше. Задаваясь в тысячный раз вопросом: «Что такое свобода и зачем она мне нужна?» — я вдруг пришёл к неутешительному выводу, что всецело зависим от родителей: деньгами, контролем, привычкой решать проблемы одним звонком папе. Нет, я и сам был не промах, но почему-то вся моя находчивость и изобретательность заканчивались ровно там, где начиналась моя жизнь. Я готов был творить геройства ради семьи, но позаботиться о себе оказывалось несколько сложнее. Для начала предстояло ответить на обычный вопрос: «А чего же я хочу?».

Ответ был прост.

Жить.

И дело было даже не в возможном рецидиве болезни. Мне действительно хотелось жить, по возможности ярко и насыщенно, не оглядываясь на прошлое и ограничения.

С парашютом, что ли, пойти прыгнуть?

Но формулировка была настолько общей, что при ближайшем рассмотрении все мои ориентиры вдруг теряли свою чёткость, становясь размытыми и неясными.

Я семь лет строил свою жизнь вокруг Романовой, которая одним телефонным звонком умудрилась разрушить всё.

Очередная волна ненависти прошла по моему телу, и, сам того не ведая, я рефлекторно выбросил руку вперёд, с чувством впечатав её в стену.

— Ёпт! — прошипел я, начиная свой танец по комнате, прижав кулак к животу. Рука оказалась той самой — пострадавшей после свидания с окном. Нужно было начинать что-то делать со своими эмоциями, мне уже порядком надоело чувствовать себя развалиной.

Однако злиться и ненавидеть Соньку было в миллион раз легче, чем оставаться наедине с тем чувством безвозвратной потери, что разъедало дыру в моей груди.

На третий день своих скитаний по квартире я сдался и созвонился-таки с врачом.

***

«Карлова Нина Александровна, врач-онколог высшей категории» — гласила вывеска на двери.

Именно её мне посоветовал Баринов. Мол, если не к нему, то только к Карловой.

Я приехал в клинику за полчаса до назначенного времени. Не специально, просто так вышло. Не могу сказать, что было страшно. Было ОЧЕНЬ страшно. Паника, заполнявшая всего меня, клокотала где-то в горле, отчего мне хотелось то кричать, то блевать. Мама порывалась поехать со мной или навязать хотя бы кого-нибудь из братьев, но я наотрез отказался, велев всем заниматься своими делами.

Пару раз нервно прошёлся по коридору туда-обратно, с ужасом осознавая, что у меня трясутся колени. Пришлось заставить себя сесть на лавку. Пальцы нервно теребили распечатки анализов, в которые я так и не отважился заглянуть, решив, что всё равно пойму их неправильно. Зачем гадать, если конечный вердикт остаётся за врачом. И даже Баринову не показал, хотя тот требовал.

— И кто тут не нагнетает? — усмехнулся я в трубку. — Выдохните уже. Вы там, а я здесь. Чему быть, того не миновать.

Куда сложнее оказалось отбиться от матушки, которая буквально начинала сходить с ума при мысли о том, что в анализах может быть что-то плохое. Спасибо Никите, который все эти дни усиленно оттягивал родительское внимание на себя: реагируя на общую нервозность, он буквально выносил окружающим мозг своими рыданиями. И это было единственным, что позволяло держать паранойю Александры Сергеевны Черновой под контролем.

Секундная стрелка на часах ползла едва-едва, непростительно медленно приближая меня в судьбоносному приёму. Я уже на полном серьёзе раздумывал над тем, а не сделать ли мне тысячу журавликов из пресловутых анализов. А что? Не зря же эта легенда придумана… Но тут неожиданно кто-то сел рядом, на соседнее место больничной скамейки. Я толком и не смотрел, скорее почувствовал на уровне интуиции. Наверное, это не так уж и просто — потерять всякую связь с человеком, с которым было пройдено столько всего.

Не знаю, чего именно добивался тот, кто направил её сюда, но своего он явно добился, ибо всякая паника тут же сменилась очередным приступом злости, стоило мне оторвать голову от бумаг и встретить испуганный, но упрямый взгляд серых глаз.