— Добрый день, — вырастая за моей спиной, поприветствовал он бабушку. — Меня зовут Чернов Александр Дмитриевич, и я — юрист вашей внучки.

Ещё где-то с полчаса они решали какие-то вопросы. Отец Ромы периодически подсовывал бабушке какие-то документы на подпись, я же всё это время тихо молилась, чтобы Рома не оказался потомком чёрных риелторов.

***

Бабушку выписали через неделю. Ровно через три дня после того, как Александр Дмитриевич вновь явился ко мне домой с известием, что полиции удалось найти мою маму и временно поместить её на лечение в стационар.

И опять я плакала. Только на этот раз уткнувшись в его белую рубашку. За эти дни я уже успела привыкнуть к ним всем. 

К Стасу, который продолжал бегать курить под наши окна после тренировок по футболу с бутылкой колы и замороженной пиццей.

К Дамиру, который после школы упорно проводил ревизию моего холодильника, каждый раз вынося вердикт:

— Будешь слушаться Стаса — заработаешь гастрит.

К Ромке, который в компании Кирилла каждое утро поджидал меня на пути к школе. Мы с ним опять играли в молчанку, поэтому наличие младшего Чернова было очень кстати. Кирилл умудрялся убивать всякую неловкость между нами, без устали рассказывая о том, как продвигается ремонт в их новой квартире, которая должна была стать сюрпризом для их мамы. И Рома его даже ни разу не одёрнул требованием помалкивать о семейных тайнах.

И всё это было настолько мило, что я… буквально ненавидела себя за свою беспомощность и никчёмность. В итоге я всеми силами стала дистанцироваться и избегать Рому, как если бы попросту не заслуживала его.

Наши дни

Рома

Это была наша предпоследняя ночь в пути. Братья мирно спали в своих постелях, а я буквально задыхался от… неизвестности. Жизнь катилась по наклонной, с каждый днём усиливая ощущение, что точка невозврата уже пройдена.

В голове была какая-то каша из мыслей, доводов и воспоминаний. И всё это так тесно переплеталось, превращаясь в один сплошной компот.

Телефон, лежащий возле подушки под моей ладонью жёг кожу.

«Рома, — гласило сообщение, прочитанное мною часом раньше, но пришедшее ещё в день нашего отъезда из Москвы, — не могу до тебя дозвониться. Свяжись со мной в ближайшее время, нужно ещё раз пересдать анализы. С уважением, Баринов К. С.».

Константин Сергеевич был моим онкологом целую вечность. И пусть я был здоров всю свою сознательную жизнь, ощущение незримой угрозы проходило красной нитью через каждый мой день.

Баринову я достался уже вполне сложившейся личностью, лет этак в двенадцать, когда матушка в свойственной ей манере продолжала раз в год таскать меня по лучшим клиникам Москвы, дабы убедиться, что отпрыск её (то бишь я) в ближайшее время не удумает отдать богу душу. Ладно, ладно, всё было не столь трагично. Но именно на этот возраст пришёлся пик моего несогласия со сложившимися обстоятельствами, и я принялся методично изводить всех медиков, что попадались на моём пути. Ибо… я устал. Согласитесь, есть в этом что-то изматывающее, когда на тебя с завидным постоянством поглядывают как на бомбу замедленного действия. Вот я и решил… рвануть. И пусть детские онкологи, привыкшие ещё и не к такому, стоически терпели все эти выходки, моя родительница, как всегда, рассудила иначе, решив, что было бы неплохо найти такого человека, которому я захотел бы довериться сам. Таким образом наши с Бариновым пути и пересеклись. Хоть он и специализировался на «взрослых» больных, сопровождать меня всё же согласился. Уж больно были убедительны мои родители.

Наше с ним общение обычно выглядело примерно так:

— Чего пришёл? — с напускной строгостью каждый раз спрашивал он, завидев нас с мамой на пороге своего кабинета, словно встреча с ним была исключительно моей прихотью. После чего он всматривался в результаты моих анализов, слегка прищурив глаза, презрительно фыркал, откидывая бумаги в сторону и выносил свой приговор. — Нечего тут просиживать штаны, лоботряс, иди учись. 

И я шёл. 

Но несмотря на показное безразличие, даже он никогда не выносил полного и безапелляционного «Здоров». 

— Просто врачи тоже суеверны, — успокаивала меня мама.

У меня же было своё мнение на сей счёт, но делиться им с кем-нибудь я не спешил.

Ну а потом всё как-то завертелось само по себе: мы сбежали из Москвы, на несколько долгих лет застряли в Сибири со всеми вытекающими, а затем я уже сам уехал в Питер.

— Рома, пожалуйста, — вздыхала та же мать, — найди хорошую клинику. 

И как всегда, мне было проще подчиниться, чем сопротивляться непрестанной материнской тревоге. И каково же было моё удивление, когда, набрав в поисковике «Онкологи Санкт-Петербурга», я обнаружил там Баринова. Если честно, сбежав от родителей на приличное расстояние, я планировал забить на эту дурацкую повинность, но присутствие Константина Сергеевича в одном со мной городе неожиданно растопило моё ледяное сердечко.

Через пару недель я явился к нему, как и положено, с повинной, мол, берите что хотите, только отвяжитесь от меня.

Доктор хмыкнул и, как положено, выдал необходимые направления на исследования крови. Меня всегда поражало, сколько всего можно было узнать по десятку миллилитров алой жидкости. Например, вынести вердикт человеческой жизни.

Сдавать кровь я ненавидел. И дело тут было вовсе не в страхе: глупо было бы бояться вида крови в моём положении (мой священный ужас перед ней был куда глубже), вот чужие прикосновения, запах больничных кабинетов и сама атмосфера какой-то безысходности… ставили меня в тупик. Но я уже давно не был тем двенадцатилетним мальчишкой, который доводил медсестёр до слёз, поэтому с поставленной задачей я был вполне в состоянии справиться.

За результатами анализов полагалось прийти через пару дней, и вот здесь схема впервые дала сбой. Вместо привычного «Чего пришёл», Константин Сергеевич неожиданно велел: 

— Присаживайся.

Когда у тебя с самого детства вся семья страдает грёбаной мнительностью, то волей-неволей становишься чувствительным к таким вот переменам.

— Ром, — начал Баринов будничном тоном, но я всё равно напрягся. — В целом анализы нормальные…

— Но? — перебил я его.

— Некоторые показатели пограничны. Лейкоциты, СОЭ, тромбоциты. 

— И что это значит?

— Пока что ещё ничего. Вполне вероятно, обычный воспалительный процесс. Ты в последнее время не болел? Травм никаких не получал?

Отрицательно покачал головой, вроде как спокойно, а у самого пальцы судорожно сжались на подлокотниках кресла.

— Возможно, просто переболел чем-то бессимптомно. Давай так. Никаких выводов, до тех пор, пока повторно не сдашь анализы.

На это у меня ушло больше недели. За это время я успел пройти все стадии горя в усечённом варианте. Поймите меня правильно. Все эти годы я привык жить в отрицании своего прошлого диагноза, оставив его далеко позади, вспоминая о нём якобы ради родителей. Так было проще. Так было не страшно. А тут бац… как удар по голове. Короче, мне было легче абстрагироваться от мира, закрывшись дома, аки Кощей Бессмертный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вот, сдав кровь во второй раз, я заставил себя выползти из своей скорлупы и хотя бы позвонить Соне. Ну а дальше всё знаете сами: её признание, мой загул в клубе, Москва, дорога домой.

Ах да, и письмо от Баринова, с моими вторичными результатами.

Единственным человеком, с кем я хотел — или умел — разговаривать на эту тему, была Соня. При наличии целой толпы родственников, которые с готовностью и без всякого предупреждения любили вламываться в мою жизнь, одна лишь Романова воспринимала моё прошлое как данность, не превращая его в моё центрообрзующее качество.

Соня вообще была удивительной. И этой ночью я скучал по ней как никогда.