Папа побледнел и… виновато отвёл глаза.

— Вот тогда и расскажи мне сам, как и… на что я должен реагировать адекватно. Потому что я сам не понимаю.

Ответа не последовало, я же, размахивая руками, ушёл в другую комнату, застыв у огромного окна, выходящего на ту самую реку.

Папа пришёл через минуту, немного постоял у меня за спиной. Украдкой разглядывал его отражение в отблесках стекла. После чего отцовская рука тяжело легла мне на плечо и сжала его.

— Наша с мамой вина, что эта тревога передалась и тебе.

— Наверное, у вас иначе не получалось, — с комом в горле отозвался я.

— Не получалось, — кивнуло мне отражение на стекле. — Просто это именно тот страх, что въедается в подкорку, и от него… не так просто избавиться. Страх беспомощности и отчаяния. 

— Мне жаль… что вам из-за меня пришлось пройти через это всё.

— Дурак, — фыркнул отец, надавив мне на плечо и вынуждая повернуться к нему. — Каждое мгновение этой грёбаной борьбы стоило того… ведь в результате ты остался с нами… и вон каким лосём вымахал, — он кивнул головой вверх, намекая на мой рост. — И если… не дай бог, всё повторится вновь, то я согласен проходить это опять и опять, лишь бы ты был жив и, по возможности, счастлив.

В носу предательски защипало, и я решил признаться в главном:   

— Пап, я так устал… бояться.

Он понимающе моргнул.

— Понимаешь, бояться — это нормально. Особенно с такими невротизированными родителями, как мы, — натянуто пошутил он. — Но здесь необходимо принять тот факт, что все мы смертны. Ты, я… мама, Стас… остальные, — слова давались ему непросто. — И рано или поздно мы все уйдём из этого мира, хотелось бы, конечно, позже… Но никто не знает когда, и в этом… вся ценность нашей жизни. Давай по закону — человек невиновен, пока не доказано обратное. Так и тут. С тобой всё в порядке, пока…

Договаривать он не стал. Но я и так всё понял.

— Я запишусь к врачу, как приедем, — пообещал я. — И… не буду ничего загадывать заранее.

— Вот так мне нравится гораздо больше. А то развели тут… цирк. 

Ругался он уже для формы. 

— Па… — попытался отмахнуться я от его наставлений.

— Что па?! — вспыхнул родитель. — Хочешь сказать, что я неправ? Ладно, проехали. Лучше мне скажи, что там с Соней.

— Я не знаю. Мне казалось, что у нас всё в порядке.

— В порядке ещё не означает, что всё хорошо.

Скривился:

— Для нашей ситуации всё было более чем приемлемо. Сам же всё понимаешь… Ничего не менялось.

— Иногда это хуже всего.

Я поднял на него недовольный взгляд, но, к сожалению, папа — не Стас, на него просто так не наедешь и рот не заткнёшь.

— Хватит меня уже взглядом расчленять, — потребовал отец, — я с твоим упрямством уже двадцать лет воюю. Ром, поверь мне, я, как никто другой, знаю, что стабильность — это ещё не гарантия того, что всех всё устраивает.

— Но это было её решение — остаться!

— А твоё решение было — уехать…

Хотелось хорошенько психануть, но… и сил прятаться от очевидного тоже не было никаких. Сделав широкий шаг в сторону, я упал на кровать, зажав глаза кончиками пальцев.

— Я не могу без неё.

— Какой же ты у меня ещё юный, — снисходительно заметил папа.

— Что? — таки открыл я глаза, приподнявшись на локтях.

— Ничего, — родитель мягко улыбнулся. — Со временем поймёшь. Но пока можно и так думать, что без неё ты… никак.

***

Этим же вечером мы въехали в родной город.

Семь, шесть, пять… лет назад

Соня

Следующие несколько лет прошли по-разному. Мы с Ромкой продолжали дружить. Именно дружить, ибо полноценными отношениями происходившее между нами вряд ли можно назвать. Временами мне даже казалось, что вот Чернов меня добился, а что делать со мной дальше… не понимает. Впрочем, я тоже слабо осознавала, что мы творим. 

Мы с ним могли мирно сидеть после уроков в кабинете у Ирины Владимировны, отрабатывая долги по математике, а уже в следующий момент сцепиться из-за какой-нибудь фигни, по типу чей ответ правильный. Могли всё свободное время проводить вместе, гуляя по городу и разговаривая часами напролёт, а могли и вовсе не здороваться, сидя за одной партой.

По мере того как наше общение перерастало во что-то долгое и постоянное, Ромка открывался мне с новых сторон. Он мог впадать в хандру из-за плохо уложенных волос и едва не шмякаться в обморок от вида школьных обедов и почти тут же устраивать недельный киномарафон по просмотру самых жутких и мерзких фильмов ужасов. Он мог ругаться со Стасом при каждом удобном случае и заработать самую настоящую депрессию на фоне переезда братьев в Москву. 

Начало девятого класса вообще вышло для нас экстремальным. Чернов стал настолько невыносимым, что я всерьёз начала посматривать на пустые парты в классе. Он взрывался из-за всего на свете, хамил учителям, сбегал с уроков, при любой удобной возможности орал на меня.

Дело дошло до того, что я не выдержала и пришла жаловаться на жизнь Александре Сергеевне. К тому времени я уже перестала прятаться от неё и научилась ловить баланс между «мой учитель английского» и «мама Ромы».

Она, как всегда, всё поняла с порога, печально улыбнувшись и попросив:

— Дай ему время.

— Но ещё немного — и его кто-нибудь убьёт. И тому, что это буду не я, гарантий у меня нет.

— Поверь, дома он ведёт себя не лучше, — посетовала госпожа Чернова. — Они вчера с Сашей весь вечер скандали.

— И неужели с этим ничего нельзя сделать?

Села на первую парту перед учительским столом. У нас, как всегда, все самые важные разговоры происходили в школе.

— Дай ему время, — повторила она и… легко коснулась моей руки. Впервые в жизни я поняла Чернова, которому становилось не по себе от прикосновений. Нет, мне не было противно, но такое человеческое участие… в общем, мне ещё предстояло привыкнуть к этому. — Он скорбит.

— По чему?

— По братьям.

— Но с ними же всё в порядке.

— Вот именно. Они живут своей жизнью… без него. И Роме это сложно принять. Понимаешь, у него едва ли не весь смысл жизни долгое время сводился к тому, чтобы противостоять Стасу. Но у Стаса всегда был Дамир… у этой парочки взаимопонимание зародилось едва ли не с первого взгляда. И если он ещё мирился с этим, когда они были рядом, ведь он везде и всегда был с ними, то теперь… он словно оказался за бортом. 

Я с сомнением посмотрела на неё. Всё-таки это было непросто — понять перипетии большой семьи. Александра Сергеевна словно прочитала мои мысли:

— Жизнь Ромы слишком долго крутилась вокруг семьи. С одной стороны, это хорошо, что нас много, — всегда есть с кем поговорить, но с другой стороны… это как отдельный микрокосм, куда не так просто впустить новых членов или выйти во вне. Мы все были так рады, когда он начал общаться с тобой.

Здесь я густо покраснела, но моя собеседница предпочла сделать вид, что ничего не заметила.

— Ты была первой, на кого он по-настоящему среагировал за пределами дома. Он до этого хорошо умел только ругаться с людьми.

— По-моему, он и сейчас исключительно этим и занимается.

— Поверь мне, скоро это пройдёт.

Не знаю, что именно она понимала под «скоро», но Чернову понадобился едва ли не месяц, чтобы выплеснуть всю свою злобу на окружающих. Ситуацию спас Кир, додумавшийся позвонить братьям в Москву с просьбой хорошенько поскандалить с Романом Александровичем.

И да, это действительно помогло. Ругань вышла настолько искромётная, что на следующий день мой сосед по парте явился в школу довольный и сияющий. И даже соизволил предложить мне куда-нибудь сходить после школы. 

— Чернов, — прошипела я тогда, — иди ты… в жопу.

Намёк он понял, но, как всегда, по-своему. Следующую неделю Роман Александрович посвятил тому, что увивался за мной хвостом, болтая без умолку и неустанно пытаясь меня чем-нибудь задобрить: шоколадкой, комплиментом, осторожным прикосновением… Он вообще умел быть очаровательным, при условии, что ему это нужно.