— Займётся мной?
— В смысле… Отвлечёт. Чтобы ты был как можно дальше от Розалии.
— А.
Услышав это, он понял, что ещё надеялся на какой-то нейтральный вариант, согласно которому у Пайпер просто не осталось выбора. С другой стороны, разве это не правда? Сила была равнозначна Времени, и только Пайпер действительно могла отвлечь его. Наверное, поэтому она и вела себя настолько странно.
Это было не слишком приятным открытием.
Дело было исключительно в Розалии?.. Элементали, разумеется, дело было исключительно в Розалии. Пайпер ведь так и сказала: Розалия — его проклятие, скверна, которая убивает её. И чтобы спасти его, от неё нужно избавиться.
Теперь это решение казалось логичным, но не переставало восприниматься им как не слишком приятное открытие.
Действительно ли нужно что-то настолько опасное, чтобы Пайпер отвлекала его?..
— Куда мы вообще идём? — спросил Эйкен, отвлекая его от мыслей. — Я не понимаю, как тут ориентироваться.
— Никак. Башня меняется по желанию Карстарса или по собственной воле.
— Вот ведь… И почему он не мог пожелать где-нибудь рядом кухню? Мы так долго бродим, что я…
Эйкен остановился, иступлённо уставившись перед собой. Третий мгновенно начал оглядываться, ища опасности, но вокруг было пусто.
— В чём дело? — осторожно спросил он, надеясь, что Башня вдруг не решит расколоть мраморный пол надвое, чтобы вновь разделить их.
— Мы так долго бродим, — медленно повторил Эйкен, подняв на него глаза, — и я думаю, что уже должен бы проголодаться. В последний раз я ел ещё утром. Но я не голоден. Совсем. И я не хочу спать, хотя моё тело измотано. Почему?
Память Третьего была совершенна за исключением моментов, которые он не мог помнить из-за проклятий, и потому он не совсем понимал состояние Эйкена. От нормальной, хорошо приготовленной еды его выворачивало — на вкус она была как пепел и сырое, гниющее мясо. Он до сих пор помнил этот отвратительный вкус на языке, хоть и не мог сказать точно, когда в последний раз пытался есть. Вино всегда было с кислым привкусом, но не настолько, чтобы его было невозможно пить — и сколько бы Третий ни пил, он не мог напиться так, что его начинало клонить в сон. Он просто не помнил ощущения сонливости. В последний раз он спал в храме целительниц, когда Пайпер попросила его остаться, потому что ей было страшно, и не понимал, как смог уснуть. Разве он не должен был остаться, чтобы защитить её, пока она отдыхает?..
— Сколько мы уже здесь? — наконец спросил Эйкен. — Сколько часов прошло?
— Я… — он подождал, давая Арне секунду, чтобы вмешаться, однако сакри молчал. — Я не знаю. Не могу понять.
Эйкен напряжённо сглотнул. В Башне ощущение времени терялось едва не самым первым, но теперь это казалось слишком странным и волнующим, чтобы Третий оставил это без внимания.
— Давай найдём остальных, — напомнил он, держа на лице ободряющую улыбку. — Вместе с Пайпер мы сможем понять, что тут происходит.
Эйкен сдавленно кивнул. Вряд ли он ему поверил. Если уж Третий не смог сразу понять, сколько прошло времени, то дело и впрямь было плохо. Может быть, проблема была в самой Башне, может быть, в том, что ему было слишком больно — скорее на уровне души, сердца и магии, чем тела. Тело перестало ощущать боль ещё в тронном зале, когда твари разрывали его на части и пожирали его плоть.
Башня будто услышала его мысли. Ещё мгновение назад в нескольких метрах от них была широкая лестница, идущая вниз, теперь же — огромные резные двери, ведущие в тронный зал. Третий замер, ощущая не себе сотни чужих взглядов.
— Нам нужно уходить отсюда, — тихо сказал он, кладя обожжённую ладонь на плечо Эйкена. — Сейчас же.
Эйкен развернулся и проглотил почти сорвавшийся с губ крик. Третий проследил за его взглядом.
Позади них были двери, ведущие в тронный зал.
Третий почувствовал, как замирает сердце. Он посмотрел обратно, но первые двери никуда не делись. Затем на краю зрения что-то изменилось, исказилось меньше, чем за мгновение. Третий обернулся и увидел ещё одни двери, ведущие в тронный зал.
— Что… — начал было Эйкен и спустя долю секунды сорвался на крик, заглушённый громким треском и гулом.
Третий попытался ухватить его, но пол ушёл из-под ног намного раньше. Мрамор трескался, обваливался, и как бы Третий ни пытался удержать равновесие, он постоянно ступал не туда — всё рассыпалось сразу же, не оставляя ему ни шанса. Где-то впереди, среди огромных кусков мрамора, был Эйкен и его тени. Третий не успел даже увидеть, окружили ли они его, чтобы защитить от падения.
Пол коридора, где они были, обвалился вниз, и Третий, сначала врезавшись затылком и спиной в жёсткую поверхность, секундой позже едва не оказался раздавлен огромной глыбой. Он откатился в сторону, видя, как мутные пятна светлого и чёрного танцуют перед ним, и будто из-под воды слыша, с каким грохотом продолжается обвал. Ещё один кусок, на этот раз значительно меньше, врезался прямо ему в голову и раскололся. Третий выругался, почувствовав запах своей крови, и попытался применить затаившуюся магию.
— Пожалуйста, не надо, — ласково произнесла Розалия.
Третий повернул голову в сторону, откуда, если он правильно определил своим помутнённым рассудком, звучал её голос. Что-то тёмное, как её волосы, и синее, как один из государственных цветов Ребнезара, расплывалось совсем рядом. Что-то светлое, как её кожа, и холодное, как лёд, коснулось его запылённых и окровавленных щёк.
— Хватит, — почти умоляюще сказала Розалия, смотря на него ясными голубыми глазами. — Пожалуйста, хватит.
Всё вдруг стало неважным. Он не знал, закончился ли обвал, не представлял, где Эйкен и…
Кто такой Эйкен?
— Ну же, — улыбнулась Розалия, мягко утирая его лицо от крови. — Осталось совсем чуть-чуть.
Он не знал, о чём она говорила, но был готов ей поверить. Это же Розалия. Она всегда была на его стороне и всегда была добра к нему. Она радовалась, если он соглашался попробовать её неудавшееся печенье, выпрашивала совместную конную прогулку и восхищалась, когда в тренировочной дуэли он в два движения разоружал Алебастра. Она вместе с Гвендолин выбирала украшения для того или иного празднества, бессовестно врала родителям, что Гилберту нездоровиться, если он не хотел где-то появляться, и любила, когда Фройтер читал ей перед сном.
Она была его маленькой принцессой и всегда была добра к нему.
Она была демоном с голодными глазами и шипастыми руками, впившимися ему в кожу.
Третий не заметил, когда эти два образа слились в одно, но отчётливо понял, что сейчас перед ним не Розалия. Он оттолкнул её руки, встал, шатаясь от кружащейся, раскалывающейся головы, чувствуя, как кровь из затылка течёт по шее и под рубашку, и бегло огляделся. Всё тот же тронный зал, но с изменениями — обломки мраморного пола, много пыли и зеркал, развешанных по всем поверхностям, даже на полу. Странно, что они не пострадали от обвалившегося на них камня, но у Третьего не было времени, чтобы разбираться в этом.
Он смотрел на тварь, стоящую в двух метрах от неё, и узнавал её изменяющиеся черты: вытянувшуюся фигуру, белую кожу с чёрными шипами, красные волосы до плеч и острые раздвоенные рога, загибающиеся к макушке. Красные глаза-угольки пылали на фоне чёрных склер, пока ткань, из которой до этого состояла одежда Розалии, складывалась во что-то иное, бесформенное, состоящие из малоподвижных теней.
— Здравствуй, Третий, — улыбнулась Гасион, раскидывая руки, будто хотела обнять его. — Я соскучилась!
Третий отступил на шаг. Должно быть, зрение всё-таки подводит его — Гасион спала много лет, скованная сигридской магией, и даже Катон не мог толком сказать, где именно она находилась. Они знали, что она спит, чувствовали это, но не более того.
— Твои кошмары всегда одни из самых вкусных! — улыбаясь, продолжила Гасион. Она сделала шаг вперёд, и зеркало, на которое она наступило босой ногой, мгновенно стало чёрным. — Хотя были ещё одни, у той, что становилась зверем, но твои всё же самые-самые.
