Эйкен, не стесняясь, завопил, оттолкнулся от мужчины и со всех ног рванул к лестнице, слыша гулкий смех мужчины. Ему следовало выбираться из дома, стонущего и разваливающегося, но он почему-то побежал не к окну, через которое мог выбраться к дереву, растущему совсем рядом, а вниз, в самое пекло, где слышался хруст, яростные крики и слова, которых он не мог понять. В его голове стоял гул из хора чужих голосов, бегущей по венам крови и отчаянных криков, наполнявших собой дом. Дым, гарь и огонь вдруг стали меньшей из проблем Эйкена.
Он замер, увидев перевороченную гостиную, сломанную мебель и искалеченное тело, лежащее в центре. Огонь уже поглотил большую его часть, расплавил кожу и мышцы, спалил волосы и одежду так, что Эйкен не мог понять, кому принадлежало это тело. Он видел лишь глубокие раны с запёкшейся на них кровью, торчащие кости и красные ожоги, которые с интересом обнюхивали большие чёрные псы с пеной на острых зубах. Возле них, будто огня и не существовало, стояло несколько людей, наконец обративших на него внимание. У каждого — чёрные белки глаз и красные глаза, лишь у девушки с волосами белыми, как молоко, были голубые. Она хищно улыбнулась ему, в свете яркого пламени блеснуло железо. Эйкен вскрикнул и сделал шаг назад, уговаривая своё тело не бунтовать и бежать как можно быстрее и дальше, но наткнулся на преграду.
— Куда ты собрался? — спросил мужчина с крыльями, наклонившись к нему. — Разве не знаешь, что бегут только трусы? Или думаешь, что сумеешь скрыться от огня?
Эйкен закричал, наконец почувствовав всю боль, которую до этого его тело просто игнорировало. Он задрожал, увидев и ощутив, как кожа на его руках становится красной и лопается до кровавых волдырей, как куски плоти спадают с его тела, как кости и глаза плавятся, превращая его самого в бесформенное нечто.
Он никогда не боялся огня. Огонь ассоциировался у Эйкена с чувством безопасности и теплом, которым Омага не отличалась, и он всегда был под чужим контролем, отчего и не пугал его настолько. Но теперь он умирал от боли, приносимой лижущими его языками горячего пламени, слышал собственные вопли, хруст и чавканье, с которыми страшные чёрные псы пожирали лежащий в центре комнаты труп. Они и его сожрут, если он не сумеет вернуть себе контроль над тенями.
Как это было в первый раз?
Один из его тюремщиков смеха ради раздавил несчастную маленькую мышь, заползавшую в его камеру и кравшую часть его еды. Эйкену стало настолько жаль её, что он впервые использовал хаос сам, без направления чужой рукой, лишь бы и дальше не оставаться в одиночестве. Сейчас ему нужно сделать то же самое — отыскать тень, которая откликнется на его призыв, и притянуть её к себе. Это просто, он успешно проделывал это тысячи раз, но сейчас… Слишком много огня, боли, крови и страха. Эйкену всего тринадцать, но боли и страха в нём столько, словно он живёт с ними, не расставаясь, не меньше века.
— Хватит трястись. Давай, вставай!
Рвано дыша, Эйкен приоткрыл один глаз и увидел себя перед квадратным зеркалом в комнате, где не был слышал рёв пламени и не чувствовался запах гари.
— Ты постоянно такой жалкий? — продолжило отражение, презрительно скривившись. — Мне говорили, что ты бываешь сильным, очень сильным. Твои тени умеют искать не хуже самых умелых охотников.
Это было правдой, ведь тени могли проникнуть туда, куда никто не мог, но слова отражения всё равно казались неуместными. Левая половина тела Эйкена всё ещё была непривычно пустой.
— Почему бы тебе не показать свою силу? Здесь ты можешь совершенствовать её вечность.
Проклятие Эйкена было совершенно настолько, насколько вообще может быть совершенно порождение хаоса, сдавшееся перед волей сигридца. Вот только Эйкен не был уверен, что является сигридцем.
Дом, который он видел, кухня, комната, коридоры, люди — всё это было каким-то иным, не сигридским, будто театральные декорации. Эйкен знал, что это такое, Третий ему объяснял, и потому он не сомневался, что при достаточном количестве ресурсов и должном упорстве можно воссоздать любой пейзаж и интерьер. Не исключено, что увиденное им — лишь декорации, и на самом деле он никогда не был в подобном месте, но Эйкен продолжал думать, что, возможно, он всё же был там, если не жил. Что он не настоящий сигридец.
— Ну же, давай, — не отступало отражение, прильнув к поверхности зеркала. — Покажи свою силу. Покажи мою силу.
— Что? — выдохнул Эйкен.
— Ты не понял? Я — это ты, а ты — это я. Только здесь мы можем быть настоящими.
— Нет, — покачал головой Эйкен, сдавив виски, — ты — не я…
— Ты, ты, не сомневайся! — радостно настаивало отражение. — Просто ты этого ещё не понял и не принял. Но ничего страшного! Просто покажи свою силу, докажи, что ты достоин быть здесь!
Эйкен посмотрел на свои чистые руки и, не понимая, почему вообще слушает отражение, попытался стянуть тени. На этот раз они охотно подчинились: выползли из самых тёмных уголков, вытянулись, прильнули к нему, точно кошки, которых он иногда пытался поймать со Стеллой на улицах Омаги, и растеклись по коже рук, оплетая его.
Но они всегда останавливались только на левой половине его тела, там, где сердце, которое он не сумел защитить от хаоса.
И кто такая Стелла?..
— Ну же, — подбадривало отражение, — давай! У тебя отлично получается!
Эйкен смотрел, как тени покрывают его руки, заползают под рубашку, растекаются по всему телу и чувствовал, как вместе с ними приходит боль. Запах гари и рёв пламени — лишь секундами позже, будто они хотели, чтобы всего себя Эйкен посвятил только боли.
Но он не мог. Он не хотел чувствовать боль, появляющуюся из-за контраста ледяных теней и жара пламени, ворвавшегося в комнату. Его тени никогда не были холодными и не жалили его, они всегда были готовы ринуться на защиту него и тех, кто был ему дорог.
Но кто был ему дорог?
Эйкен огляделся, поняв, что, пока тени отвлекали его болью, пламя охватило всю комнату, но почему-то ни один предмет не пострадал. При настоящем пожаре это невозможно, сгорало и тлело всё без исключения. И Эйкен наконец понял, что пожар не был настоящим. Его вообще не было, как и теней, которые жалили его холодом.
Эйкен тряхнул головой, сжав зубы до скрежета, и ещё раз оглядел комнату. Пламени не было, делавшие ему больно тени вернулись в свои тёмные уголки, его же — точно на тело, где им и место. От радости Эйкен был готов выпустить их всех разом и броситься в их объятия, которые уж точно не навредят ему. Но он одёрнул себя, заметив, как перекосилось лицо отражения.
— Хорошо, — процедило отражение, вытянув руку так, что она вдруг вырвалась за пределы зеркала и схватила Эйкена за челюсти, сильно сжав их. — Слушай моё проклятие, жалкий трус. Тот, кто убьёт меня, убьёт и себя.
«Проклятие, проклятие, проклятие», — гремело в голове Эйкена, в то время как он пытался отбиться от руки отражения. Орлы и Вороны сорвались с предплечья, Львы, не повредив одежды, оставили его живот, и все они вцепились в руку отражения, которое не издало не звука.
Он понял, что ему придётся приложить больше усилий и проявить изобретательность, иначе из Башни ему не выбраться. Это была не та Башня, в которой он получил своё проклятие, откуда его вытащил Третий и которая превратилась в груду камней, когда он её разрушил. Эта была иная Башня, появившаяся на месте здания, выбранного леди Эйлау, поглотившая их всех.
Там были Карстарс, Розалия, которую всё ещё следовало убить, и за мгновения до нападения тварей он даже увидел Третьего и Пайпер. Его тени сразу же бросились им на защиту, хотя Эйкен, стоит признаться, никогда не смог бы стать достаточно сильным, чтобы защитить сразу двух сальваторов. Он среагировал инстинктивно, помня о том, что Розалия медленно убивала Третьего так, что он этого даже не замечал.
Она могла медленно убивать его прямо сейчас, пока Эйкен находится здесь и не пытается выбраться.
Он схватил руку отражения, сжал её так сильно, что оно наконец начало меняться в лице. Тени беззвучно вопили, впиваясь в чужую руку до тех пор, пока совместными усилиями они не отбросили её. Эйкен тут же дёрнул дверь на себя, выбежал в коридор и столкнулся с мужчиной с кожистыми крыльями.
