— Постой, не спеши! — закричал Пекиньи, знавший неуступчивый нрав герцога и уже представивший, как блетят шпаги. — Ну же, сдержанный философ, благоразумный посол, не угадаешь ли сам, кто этот самый маленький из нас троих? Давай!

— Э, да за каким дьяволом я стану гадать? Я же не Эдип.

— Самый маленький из нас…

— Так что же?

— Это самый великий.

— Король! — невольно вырвалось у Ришелье.

— Тсс!

— Как?! Благоразумный, целомудренный монарх бродит по улицам и оскорбляет женщин?

— Молчи!

— Как же так могло получиться? Сказать по правде, мой дорогой, чем больше ты мне об этом рассказываешь, тем больше ты побуждаешь меня к нескромности.

— Черт возьми! Дело просто: мы искали приключений, встретили женщину со служанкой…

— Подожди-ка, не торопись. Сначала, дорогой мой…

— Что?

— Избавлюсь от этих мерзавцев-стражников, или они кончат тем, что весь квартал перебудят.

Пекиньи понял всю необходимость такой меры и отошел в сторонку.

Герцог в домашнем халате и с лампой в руке отворил калитку.

— Что такое, господа? — спросил он властно. — Что вы делаете в такой час у моих дверей?

— Ах, простите, господин герцог, — залепетал сержант, внезапно рухнув с высот гнева, который вскипал в нем при виде закрытой калитки и тут же опал, стоило только ей распахнуться.

— Хорошо, посмотрим, чего тебе надо от господина герцога, какова причина, из-за которой можно его разбудить так, как это сделал ты.

— Монсеньер!.. Монсеньер!.. Тут ведь… поскольку…

— Что? — величественно спросил герцог.

— Это все трое ваших людей, они безобразничали на улице, и вот мы их ищем.

— Откуда вы знаете, что это были мои люди?

— Мы видели, как они вбежали к вам.

— Это еще не доказательство.

— Это не важно, господин герцог, ваши это люди или нет; но те, что безобразничали, так или иначе сейчас у вас, а ваш особняк не так уж похож на церковь, чтобы мог служить убежищем.

— Вы только посмотрите на него! Возьмитесь за ум, господин чудак! Честное слово, мы посеяли столько, что жнут все, кому не лень! Ну, так что за безобразие учинили эти господа?

— Монсеньеру известны все красивые женщины Парижа, не так ли?

— Ну да, более или менее.

— Принцессы крови, дворянки, горожанки?

— Короче, сержант!

— Монсеньер наверняка помнит красавицу Польмье.

— Хозяйку гостиницы «Говорящий лев»? Мне известно о ней только это.

— Она порядочная женщина.

— Гм!.. — обронил герцог. — Ладно.

— Так вот, она шла со своей служанкой по улице Сент-Оноре. И тут ваши люди…

— Я уже сказал вам, сержант, что эти господа не из моих людей.

— Тут эти господа, — продолжал сержант, — более чем любезно подкатились к ней, а один, самый маленький, стал ее целовать, да так оскорбительно!

— Надо же! — обронил Ришелье.

— А в это время, — продолжал сержант, — самый высокий трепал за подбородок служанку. Вот почему эти две добродетельные особы подняли такой крик, что душа разрывалась.

— Но что понадобилось на улице в такой час двум порядочным женщинам?

— Да они, господин герцог, отправились искать стражников.

— Как, они искали стражников? Стало быть, они предчувствовали, что им нанесут оскорбление?

— Э! Нет, господин герцог, это чтобы разнять знатных господ, которые передрались в гостинице мадемуазель Польмье.

— Почему они не сказали этого тому, маленькому? Возможно, это бы его утихомирило.

— Да, как же, утихомирится он! Этот маленький — он, господин герцог, прямо черт бешеный. «Стражу?! — завопил он. — Так вы ищете стражу? Ладно, постойте!» И, схватив мадемуазель Польмье за талию, он, невзирая на ее героическое сопротивление, продолжая целовать, потащил ее к сторожевому посту швейцарцев у Лувра.

— Вот как! И что же он сделал, добравшись туда?

— Вот там, господин герцог, и началось настоящее бесчинство; потому как, сами понимаете, это еще не преступление — целовать хорошенькую девушку, будь она даже еще красивей, чем мадемуазель Польмье, хоть такое и

представить трудно; но тут этот маленький негодяй, передразнивая августейший голос, принялся звать…

— Кого звать?

— Он кричал: «Форестье, Форестье!»

— Что это еще за Форестье? — полюбопытствовал герцог.

— Господин герцог, это командир швейцарцев на этом посту, командир что надо.

— Хорошо.

— Нет, наоборот, очень плохо, ведь тут господину Форестье почудилось, будто он узнал голос короля; он как выхватит свою шпагу да как крикнет караулу, который его окружал: «Это же король нас зовет, черт возьми, король!» Тут все швейцарцы как бросятся к своим шпагам и карабинам… Примчались сломя голову, всю улицу обшарили.

— И обнаружили…

— Госпожу Польмье в полнейшем смятении, а больше ничего; маленький мерзавец, притворщик желторотый, улепетнул вместе с приятелями.

— А швейцарцы? — спросил Ришелье, поневоле смеясь.

— Ах, господин герцог! Швейцарцы были просто вне себя от ярости; но так как госпожа Польмье рассказала, что с ней случилось, а благоразумие нашего возлюбленного короля всем известно, да к тому же и на посту никого не осталось, то господин Форестье, опасаясь каких-нибудь неожиданностей, приказал своим людям отправиться обратно.

— Разумная предосторожность.

— Тогда швейцарцы вернулись к себе на пост, но, по счастью, они столкнулись с нами в то самое время, когда мы утешали мадемуазель Польмье, ведь она была вся в слезах. Она указала нам, в каком направлении скрылись злоумышленники, и мы кинулись в погоню. Через пять минут мы их обнаружили, они преспокойно шли по улице, будто не взбудоражили только что весь квартал. Мы их атаковали, и они не могли ускользнуть от нас никуда, кроме как к вам в особняк.

— Что ж, история скверная, — сказал герцог, приветливо обращаясь к сержанту караула, — она плоха для всех, кроме тебя, друг мой, и твоих бравых солдат, поскольку я хоть и не желаю, чтобы моих людей арестовали, как они того заслуживают, но, тем не менее, хочу, чтобы они расплатились за свои дурачества. Ну, господа, ну же, раскошеливайтесь, — прибавил Ришелье, обращаясь к провинившимся.

И он протянул руку.

Три кошелька, довольно туго набитых, легли ему в ладонь.

— Ребята, — повернулся к стражникам герцог, — примите это и поменьше болтайте, даже после того как пропьете в честь моего благополучного возвращения все содержимое этих кошельков.

Сержант с удовлетворением пощупал золото, благородно поделился со своими приспешниками — иначе говоря, отдал им один кошелек на всех, а два других оставил одному себе; потом он удалился, сопровождаемый своими людьми.

— А теперь, — произнес герцог с изысканным изяществом, — прошу вас, мои любезные господа, извинить меня за то, что я не оказываю вам такого приема, какой желал бы оказать, ведь в маске каждый человек остается свободным сам и предоставляет свободу другим.

С этими словами герцог отвесил поклон, достаточно непринужденный, чтобы его можно было счесть за обращение к Пекиньи, и достаточно заметный, чтобы он мог быть адресован персоне вышестоящей.

Трое неизвестных поклонились ему в ответ, и после того как Пекиньи проверил, что делается на улице, в свою очередь удалились.

Самый маленький, выходя, поблагодарил Ришелье жестом, в котором признательность была выражена с особой тонкостью.

А герцог остался в своем дворе один на один с Раффе.

Эти двое посмотрели друг на друга.

— Итак, господин герцог, — спросил Раффе, — что вы думаете об этом?..

— Черт побери! Ты был прав, — протянул Ришелье в раздумье.

— Так хороший у меня нюх, господин герцог?

— О Раффе, в этом я никогда не сомневался!

— В таком случае, сударь, вы можете теперь отправиться спать.

— Ты так полагаешь, Раффе?

— Я в этом уверен, сударь. В приключениях, как в азартной игре, когда идет удача, есть один секрет: момент успеха совпадает с концом везения. После того, что сейчас произошло, можно или больше ничего не ждать, или уж ждать всего.