— Маркиза, подскажите, как мне себя вести.

— Не премину, а также обрисую вам будущие выгоды.

— Я весь внимание.

— Вам следует завтра явиться на игру у королевы. Что я говорю — завтра? Сегодня, ведь уже половина третьего ночи.

— Пусть так; это было и мое собственное намерение, маркиза.

— Ваше появление произведет необычайное впечатление.

— Сказать по правде, я на это немножко рассчитываю.

— Вот не знаю, очень ли королева к вам благосклонна?

— На сей счет могу вас просветить. Я знаю, что она меня не жалует.

— Вы постараетесь, чтобы она изменила свое мнение на ваш счет: вам все дается легко, стоит только захотеть.

— Попробую. Она полячка, а я буду немцем, мы прекрасно столкуемся.

— Отлично. Как только поладите с королевой, начинайте превозносить перед королем ее совершенства; таким способом вы с ним быстро подружитесь, герцог.

— Да, если он найдет меня забавным.

— Вы будете его забавлять.

— Берегитесь: это то, что трудно делать нравственно.

— Прежде всего он любит охоту.

— Хорошо, но нельзя же охотиться целыми днями и тем более ночами.

— Он любит садоводство.

— Да, знаю, господин де Флёри приохотил его к растениям: король обожает салат-латук, смотрит, как он растет, как вянет. Но я никогда не смогу копать землю и обирать с латука гусениц. А чтобы принудить меня к выращиванию гвоздик, понадобилось бы еще одно — четвертое — заточение в Бастилию, тут бессилен даже пример Великого Конде.

— Будете рассказывать ему анекдоты.

— Я их все позабыл.

— Так придумайте новые.

— Видите ли, маркиза, в мире есть всего три предмета, которые во все времена развлекали королей.

— Какие же это предметы?

— Вспомните Людовика Четырнадцатого, вот уж был король, который в молодые годы поразвлекся, да так замечательно, что в старости его уже ничто больше развлечь не могло. Что ж! Людовик Четырнадцатый любил больше прочего женщин, войну и безумные траты.

— Герцог! Герцог!

— Вы мне возразите, что королева слишком ревнива, чтобы допустить женщин, слишком нежна, чтобы допустить войну, и слишком бережлива, чтобы допустить траты.

— Вы так полагаете?

— Без сомнения. Разве у этой добрейшей принцессы нет обыкновения, прежде чем что-нибудь купить, спрашивать: «Сколько это стоит?»

— Она спрашивает, сколько это стоит, потому что Флё-ри спрашивает: «Сколько это стоило?»

— Что с того! Я все же выступаю в роли оракула.

— И каков ваш вывод?

— Я заключаю, что позабавить короля было бы весьма трудно, маркиза.

— Ах, черт возьми, еще бы не трудно, если вы просто так придумываете себе эти трудности и не желаете принимать в расчет характер каждой из них, если откажетесь признать, что Людовик Пятнадцатый уже укрепился в своем благонравии и весь проникнут чувствами доброго буржуа, пекущегося лишь о потомстве и благополучии в семейном кругу, наконец, если вздумаете мерить короля на свою мерку. Ах, герцог, герцог, не всякий к семнадцати годам уже удостоится Бастилии!

— Прекрасно! Теперь вы меня браните.

— Э, совсем наоборот, я вам льщу, и даже слишком; ну же, полно вам упорствовать, и, главное, довольно парадоксов.

— Я покоряюсь, сударыня.

— Итак, вы согласны поддерживать королеву?

— Я буду твердить королю, что из всех женщин лишь она способна развеять скуку.

— И вы согласны забавлять короля?

— Да, если вы не станете меня ограничивать в выборе забав.

— Я вас ограничу в одном: никакой иной любви, кроме супружеской. Вот и все.

— Оставим это, маркиза, оставим; все это ваше дело, а не мое. Мужчина может сколько угодно разыгрывать добродетель перед женщинами, что называют хорошим тоном, но перед мужчинами — то же самое уже зовется лицемерием; право же, маркиза, оставим это.

— Стало быть, вы не хотите, чтобы вас сделали министром или в одно прекрасное утро послали во Фландрию, где вас ожидал бы маршальский жезл?

— О, маркиза! Если такие милости где бы то ни было прольются дождем с неба, обещаю вам, что я первым окажусь под водосточным желобом.

— В конце концов, коль это уж так необходимо, предоставлю короля в ваше полное распоряжение; об одном прошу — не развращайте его.

— Это я вам обещаю.

— Значит, договорились?

— Но каков задаток, маркиза?

— Герцог, вы бы пренебрегли переговорами, если бы получили плату вперед.

— Маркиза, вы демон очарования и проницательности.

— Ох, герцог, не надо изображать вздохи. Вы прекрасно знаете, что я в ваших глазах больше ничего не стою. Я женщина-политик, и вы теперь не нашли бы в моей любви ничего приятного, все бы оборачивалось на пользу дела. Я ни для кого более не хороша, кроме как для пажей, желающих получать чины и с моего согласия делать карьеру. Давайте-ка вернемся к нашему договору.

— Правильно. Primo note 39…

— Primo, вы нынче вечером отправитесь на игру у королевы.

— Да, маркиза.

— Secundo note 40, вы предстанете там с лучшей стороны.

— Решено.

— Tertio note 41, вы заодно с нами будете действовать против господина епископа.

— Я склонен к этому.

— Quarto note 42, вам следует втереться в милость к королю.

— Мне нет надобности обещать вам сделать для этого все, что от меня зависит, ибо таково мое самое сильное желание.

— Quinto note 43, вы оставите короля таким же благонравным, как он есть, вы ничего не будете предпринимать для его развращения, вы обязуетесь избегать всех тех случаев, при которых он мог бы обзавестись любовницей.

— Я обещаю невмешательство, если и король будет его соблюдать.

— Будьте покойны, за это я ручаюсь.

— Ладно, маркиза! А теперь…

— Что?

— Какие обязательства вы со своей стороны берете на себя? Вы же понимаете, договор возможен лишь тогда, когда есть взаимность.

— Со своей стороны, мы обязуемся…

— Prime..

— O-o! Так вы хотите получить обязательство из нескольких статей?

— Почему бы и нет?

— Ладно. Primo, в течение года предоставить вам место посла там, где вы пожелаете, или министерство.

— Министерство тоже по моему выбору?

— Да, при условии, что это не будет министерство господина герцога.

— Бесспорно: по месту и почет.

— О! Но вы ведь уже не первый раз покушались присвоить то, что принадлежит ему.

— Маркиза, это вы так считаете.

— Secundo, — нетерпеливо перебила маркиза.

— Я учту это.

— Secundo: при первой же возможности вы получаете чин генерал-лейтенанта, а при второй — маршала.

— И сколько времени, маркиза, вам потребуется для исполнения всего этого?

— Если вы не против, назначим два года.

— Берегитесь, срок очень короткий!

— Э, вовсе нет; Флёри за это время умрет от злости, а не от злости, так от старости, уж как вам будет угодно.

— Я бы предпочел, чтобы от злости: так будет вернее.

— Пусть будет от злости! Вашу руку, герцог.

— Эх, сударыня, вот уже целый час, как я простираю к вам обе!

— Ну, поцелуйте меня, благо я не напомажена, и прощайте.

Она с силой потрясла колокольчиком. Явился Раффе.

— Как, вы уже уходите, маркиза? — тихонько шепнул ей герцог. — Это похоже на неприязнь.

— Хотите, я вам сейчас еще что-то скажу? — спросила маркиза, оглянувшись уже на пороге.

— Говорите.

— Что ж! Герцог, если вы будете действовать на нашей стороне с таким рвением, какое я за этот час успела вложить в борьбу с вами, не пройдет и месяца, как Флёри придет конец.

И, слегка сжав ему руку своими шаловливыми пальчиками, бросив на него последний взгляд, сверкающий лукавым кокетством, маркиза устремилась в сад, увлекая за собой Раффе, который едва поспевал за ее полетом.