— Таким образом, — продолжал г-н де Ришелье, — я намерен с открытой душой обратиться к вашему разуму.

— Отчего же не к сердцу, сударь? — спросила графиня.

— Потому что с ним уже все в порядке, вы во власти соблазна и нуждаетесь лишь в одном — в решимости.

— Ах! Герцог!

— Ладно! Не буду об этом, если первое же правдивое слово вас так возмущает. Берегитесь, графиня, ибо ничего, кроме правды, я вам говорить не намерен, предупреждаю заранее.

— Я слушаю.

— Решительно и бесповоротно?

— Да.

— Что ж! Теперь, когда лед окончательно сломан, когда вы убедились, что я ваш друг, узнайте еще одно обстоятельство: оно добавит вам уверенности.

— Что же это?

— А то, что я действую не без корысти.

Госпожа де Майи подняла свою умную головку, которая было склонилась под тяжестью столь обширных предисловий к этому важному разговору.

— Не без корысти? — с удивлением повторила она. — А мне казалось, что у вас самые дружеские отношения с этим беднягой господином де Майи.

— О, как вы заблуждаетесь, графиня! Боже правый, да кто говорит о графе де Майи? Разве он имеет хоть малейшее касательство к тому, о чем мы говорим?

— Тогда что вы имеете в виду?

— Э, сударыня! Речь идет о том, кто будет управлять Францией самое близкое через два месяца.

— Господин герцог…

— Ну вот, вы опять! Ох! Я не намерен прощать вам эти колебания, графиня; какого дьявола! Как говаривал мой двоюродный дед, который на своем веку изрек много если не добрых, то весьма разумных мыслей, кому мила цель, тому милы и средства. Вам мила цель?

Госпожа де Майи пробормотала что-то не походившее ни на «да», ни на «нет», но в подобных обстоятельствах невразумительный лепет служит знаком согласия. Господин де Ришелье именно так его и воспринял.

— Стало быть, — заявил он, — если вы разделяете мнение моего двоюродного деда и мое, к чему тогда эти ваши уклончивые взоры? А между тем мне казалось, что между нами теперь все будет говориться простыми словами, простыми и понятными.

— В таком случае что ж, начинайте, — вздохнула г-жа де Майи.

— Ну, так вот…

Графиня раскрыла свой веер подобно тому, как античный воин перед единоборством выставлял наготове щит.

— Король так молод, — продолжал герцог, — что мы пока в точности не знаем, есть ли у него сердце; одна лишь королева могла бы быть тому свидетельницей. Но будем осторожны: если королева вскоре — не сегодня, так завтра — сможет разрешить этот важный вопрос, то в тот день, сударыня, мы с вами окажемся на весьма скользкой дорожке, а у короля будет уже не только одно сердце.

— Их станет два? — с улыбкой спросила г-жа де Майи.

— Нет, графиня, у него появятся чувства, а это куда опаснее для вас, для меня, для всех…

— Для меня? — повторила графиня, пропустив мимо ушей все, что не касалось ее.

— Без сомнения, сударыня, ибо — берегитесь! — вы уже не сможете научить короля тому, чему его успеют научить другие, поскольку он и без вас будет знать это. А вам известно, какую признательность сохраняет его величество к своим наставникам.

— Значит, это так трудно, герцог, любить и быть любимой?

— Гм! — только и смог ответить Ришелье. Но графиня повторила свой вопрос.

— Ох, сударыня, — вскричал герцог, — до чего же узко вы смотрите на вещи! С какой обыденной точки зрения вы воспринимаете свою миссию! Фи, мадемуазель де Нель, стыдитесь!

— Так преподайте мне урок, герцог.

— Что ж! Итак, графиня, да будет вам известно: с того дня…

Тут он осекся, заколебавшись. Графиня в ожидании смотрела на него.

— Черт возьми, скажем прямо, без околичностей! — продолжил герцог. — С того дня, когда вы станете возлюбленной короля, у вас появится множество забот. Вам надо будет стать владычицей его помыслов, утехой его ума, соблазном для его чувственности. А быть всем сразу — это, сударыня, знаете ли, довольно обременительно.

— Герцог, постойте, герцог, — воскликнула Луиза, — я вас не понимаю!

— Ах, графиня!..

— Честное слово! — с живостью перебила его г-жа де Майи. — Дело не в том, что я сержусь, нет, право же, я не поняла вас.

Герцог задумчиво кивнул, что примерно значило: «Так и быть! Если вам не ясно, придется растолковать». Потом, уже вслух, он сказал:

— Послушайте. Вам следует знать, графиня, что сейчас, когда вы пока всего лишь едва разведенная жена господина де Майи…

— О, вполне разведенная! — вскричала графиня.

— Ладно. Так вот, у вас уже есть соперницы. Черные брови Луизы де Майи сошлись на переносице, словно две тучи, чреватые молниями и ураганами.

— Соперницы? — пробормотала она тоном женщины не столько испуганной, сколько готовой сражаться.

— Отлично! — заметил герцог. — Вот это мне нравится: свою реплику вы произнесли в лучших традициях Клерон. Да, графиня, соперницы!

— Кто же это?

— Прежде всего королева; о, не кривите ваши пурпурные губки в такой презрительной гримасе; поверьте мне, королева не такая соперница, которой стоит пренебрегать.

— Господин герцог, — отвечала г-жа де Майи, — если вы полагаете, что королева для меня до такой степени опасна и что король питает к ней столь нежную любовь, то подобает ли женщине с моим характером и происхождением затевать борьбу? Берегитесь, герцог: при таких условиях ополчаться против жены, за плечами которой четыре года супружества, значило бы неизбежно обесчестить себя; это бесчестие, герцог, падет и на вас, ведь вы мой друг.

— О, погодите, это еще не все! Помимо королевы, что бы вы о ней ни говорили, у вас есть — мои слова, как вы понимаете, соотносятся с тем, что я знаю; о Людовике Четырнадцатом я бы не сказал того, что говорю о Людовике Пятнадцатом, — помимо королевы, имеющей то большое преимущество, что она королева, у вас есть соперница еще более красивая, женщина, чей ум не уступит вашему, а красота… ох, пусть это прозвучит жестко, но все равно… главное, чтобы вы все поняли. Так вот, ее красота в смысле классической правильности превосходит вашу; эта женщина благородного происхождения и — да постойте, все это еще пустяки! — она актриса, то есть хамелеон, готовый принимать любые обличья; актриса — это значит не только красавица, но еще и талант, и чары улыбки, и особый аромат, и щедрое сердце.

— Боже мой! Боже мой! Понятно ли вам, какого страха вы нагнали на меня? — воскликнула Луиза.

— Еще бы! — отозвался герцог. — Мое намерение в том и состояло! Посредственны те военачальники, от которых приходится скрывать истинную силу противника; с вами же я говорю, как с Конде, как с Тюренном, как с графом Саксонским.

— Знаете, подобное сравнение не что иное, как едкая сатира на мою персону.

— Ну, хватит! Вот мой генерал и спустился на целую ступень: мой Тюренн уже не более чем Виллар.

— И кто же эта чаровница, эта особа, исполненная совершенств? — спросила госпожа де Майи.

— Мадемуазель Олимпия де Клев.

— Имя мне знакомо, — промолвила г-жа де Майи, сжав губы.

— Полагаю, что вы должны его знать, — заметил Ришелье с усмешкой. — Это любовница вашего мужа.

— Да, припоминаю, — обронила она. — Оставим это.

— Вовсе нет, не оставим, — возразил герцог, — напротив, остановимся на этом.

— Пусть будет по-вашему. Значит, эта женщина действительно такая, как вы сказали?

— Возможно, лучше.

— Вы ее видели?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, графиня, а вместо этого оценить самой то, что я подметил.

— Согласна.

— Прежде чем узнать вас, господин де Майи имел любовницу.

— Хорошо, дальше?

— Потом он становится вашим мужем и после года супружества возвращается к этой женщине.

— Да, вы правы, действительно это соперница. И король влюблен в нее?

— К счастью, еще нет; я лишь боюсь, что он уже успел возжелать ее, однако…

— Однако?

— Вслед за желанием может прийти любовь.

— И она придет?

— Если вам угодно. Корабли двигаются вперед не иначе как сообразно силе толкающего их ветра.