«Как, — подумал Майи, — неужели этому тоже есть дело до моей любовницы?»

И, одарив Ришелье улыбкой, он спросил:

— Вы упомянули о служебной надобности, господин герцог; уж не хотите ли вы сменить резиденцию?

— Каким образом?

— Ну как же: сначала вы были аккредитованы при австрийском августейшем доме, а потом, видимо, при домике на улице Гранж-Бательер?

— О! Да это просто невероятно, как вы догадливы, мой дорогой граф. Право же, вы сегодня в ударе.

«Ясно, — сказал себе Майи. — Он тоже явился требовать у меня Олимпию».

И все в нем судорожно сжалось. Затем, уже вслух, он произнес:

— Господин герцог, моя проницательность заходит еще дальше, чем вы полагаете.

— Да ну? — обронил Ришелье.

— Потому что я не только распознал посольство, ндои угадываю, в чем суть миссии посла.

— В самом деле?

— Да. Только должен вас предупредить об одном обстоятельстве.

— Каком?

— Я дурно настроен.

— Ах, вот как, — удивленно протянул герцог.

— Да, со мной только что уже провели переговоры на сей предмет, и предупреждаю вас, что эта беседа была мне более чем неприятна.

— С вами велись переговоры?

— Да, причем все было высказано весьма ясно и даже очень напористо.

— Будет ли нескромностью осведомиться, кто посетил вас, граф?

— Нет, черт возьми! Тем более что я ему оказал такой прием…

— Неужели?

— … такой, что отбил у него охоту вернуться!

— Но при всем том вы не сказали мне, кто был этот официальный посредник.

— О, это был некто из числа моих близких друзей.

— Пекиньи, должно быть? — наудачу спросил герцог.

— Верно! — вскричал Майи. — Откуда вы знаете? «Ах, дьявол! — подумал Ришелье. — Пекиньи! Проклятая придворная лиса, он еще меня обойдет!»

Потом он спросил вслух:

— И вы отказались выслушать его?

— Напротив, дал ему высказаться до конца. И вот тогда, когда между нами уже не оставалось никаких неясностей, я распростился с ним таким образом, чтобы дать ему понять, что его возвращение было бы для меня крайне неприятно.

— Но, может быть, дорогой граф, — произнес Ришелье с самой проникновенной из своих улыбок, — он не представил вам на рассмотрение все свои соображения?

— О! Сколь бы вы ни были красноречивы, господин герцог, сомневаюсь, чтобы вы превзошли Пекиньи: он превзошел самого Демосфена.

— Давайте поразмыслим, прошу вас, господин граф, — сказал Ришелье, — а чтобы рассуждать здраво, прежде всего не смешивайте мою миссию с миссией Пекиньи; что до меня, я пришел как друг.

— Точь-в-точь с такого уверения Пекиньи и начал. Вы меня пугаете, господин герцог; именно этой самой дружбой я объясняю его столь удивительное красноречие.

— Как бы он ни был красноречив, я надеюсь сказать вам кое-что такое, о чем он забыл.

— Попытайтесь.

— Сначала проясним одну подробность.

— Проясните ее, герцог.

— Всегда лучше знать, какова отправная точка рассуждения, не так ли?

— Без сомнения.

— Итак, начнем с того, что вы расстались с госпожой де Майи, это более или менее точно, правда?

— Как? Это уже известно?

— Целому свету.

— Что ж! Она даром время не теряет.

— Она или вы.

— Она.

— Это не важно: в любом случае дело сделано, притом чрезвычайно умно.

— Так все стало известно? — повторил Майи, не в силах оправиться от удивления.

— Поверьте, мой дорогой граф, что, не зная об этом, я бы к вам не пришел, — сказал Ришелье.

— А! Ну да, верно, — пробормотал Майи.

— Что верно? — спросил герцог.

— Вы разрабатываете план захвата.

— Что вы хотите этим сказать?

В ответ Майи с тонкой улыбкой покачал головой.

— Я вас не понимаю, — сказал Ришелье.

— Зато я понимаю, — отрезал Майи.

— В конце концов, из всего этого следует, что ваша ссора с госпожой де Майи серьезна?

— Из этого следует, господин герцог, что тут я вам предоставляю полную свободу действий: мы с госпожой де Майи отныне друг другу чужие.

— Вы это говорите с таким видом, господин граф… Гм!

— Ну, и с каким же видом я сказал это?

— С таким, который заставляет предполагать, что вы сожалеете об этом разрыве.

— Я не сожалею о нем, герцог, нисколько, хотя моя супруга исполнена редкостных достоинств.

— Она очаровательна!

— О, прошу вас, не восхваляйте ее передо мной слишком уж пылко.

— А почему?

— Да потому, что в конечном счете я все-таки ее муж.

— Что ж! Неужели из этого следует, что вы должны быть нечувствительны к обаянию такой привлекательной женщины?

— Разве я не сказал вам минуту назад, что она исполнена редкостных достоинств?

— Что не помешало вам возвратить ей свободу. Черт возьми, мне это понятно.

— Как? Что вам понятно?

— Конечно, когда имеешь такую возлюбленную, как ваша…

«Так! — подумал Майи. — Вот он и вернулся к Олимпии!»

Вслух же он сказал:

— Послушайте! Вы всего три-четыре дня назад вернулись из Вены, а уже успели свести знакомство и с моей женой, и с моей любовницей?

— С вашей женой — да, с вашей любовницей — нет; но вчера в одном славном обществе говорили о том, как она мила.

— В Рамбуйе?

— Да, а откуда вам это известно?

— Разве я вам не говорил, что у меня побывал Пекиньи?

— Верно; в сущности, именно он и рассказывал об этом.

— А кому?

— Ну, полагаю, что королю. Майи топнул ногой.

— Вот как! — сказал Ришелье. — Значит, в том, что говорят, нет преувеличения?

— О ком говорят?

— Да о мадемуазель Олимпии. Ведь ее так зовут, вашу любовницу, не правда ли? Говорят, что она хороша.

— Очень хороша!

— Исполнена изящества.

— Это фея!

— И сверх того талантлива.

— Артистка, которая выше всяких похвал.

— И она любит вас?

— Что, черт возьми, вы здесь находите удивительного?

— Ничего, черт побери! Вы очаровательный кавалер, и я просто так задал вам этот вопрос.

— Значит, вас интересует, любит меня Олимпия или нет?

— Чрезвычайно интересует.

— Что ж! Она меня любит, герцог.

— А вы любите ее?

— Смешно так говорить, герцог, я это знаю, но…

— Но…

— … но я ее просто боготворю.

— Настолько, что никакая сила не может оторвать вас от нее?

— Да.

— И какие бы блистательные возможности ни открывались перед вами, ничто не заставит вас от нее отказаться?

— Ничто не заставит меня от нее отказаться, но если кто-либо только попробует отнять ее у меня…

— Что бы вы тогда сделали?

— Черт! Да я убью всякого, кто возьмет на себя эту комиссию в угоду кому бы то ни было, будь этот посредник моим лучшим другом или родным братом, будь это даже вы, герцог.

— Вашу руку! — сказал Ришелье, протягивая графу свою.

— Как? Вы мне предлагаете ударить по рукам?

— Вы так меня порадовали, что я теперь самый счастливый человек на земле.

— Вы рады, что я обожаю мою возлюбленную, что любим ею, что готов оспаривать ее даже у самого короля?

— Как счастливо все складывается! — вскричал герцог.

— Но в конце концов, что в этом столь уж отрадного для вас? Или вы хотите, чтобы я сгорел от любопытства, милейший герцог?

— Я в восторге, что вы избавили меня от всех сомнений.

— Значит, они у вас были?

— Разумеется, мой дорогой граф; ведь, как вы сами недавно заметили, муж всегда остается мужем, впрочем, если он более таковым не является… подобно вам… в определенных случаях… что ж!..

— Ну, что тогда?

— Тогда можно смело говорить с ним о его жене.

— Как, вы хотите говорить о моей жене?

— Безусловно, я ведь только за тем и пришел — это меня и смущает.

— Ах, черт побери! — вырвалось у Майи. — Хотел бы я знать, кто из нас двоих, герцог, смущен больше.

— Совершенно очевидно, что это я, — заявил Ришелье, — и доказательство тому, что уже целый час я хожу вокруг да около, не зная, как приступить к делу.

— Хотите, чтобы я вам помог?