Когда у меня в заднем кармане пищит телефон, я уже знаю, кто это.

И когда я стою на коленях у ног отца Томаша, сложив руки на коленях и склонив голову, я заставляю себя думать о них: Малакай. Сид. Бруклин. Риа. Элла.

Все, кого я не могу отпустить. Всех, кого я не могу спасти.

Я сказал отцу Томасу не разговаривать, как только он вошел, и он вздохнул. Потер виски. Сжал этот гребаный крест Левиафана на шее.

Но он молчал. И до сих пор молчит, с каждым взмахом хлыста.

Я не перестаю думать о них, несмотря на то, что из-за боли мне трудно удерживать взгляд на их лицах. Больше всего на Малакае.

Интересно, как бы он выглядел сейчас.

Интересно, был бы мой отец другим.

Моя мать.

Интересно, есть ли внутри них что-то, что все еще мягко. Что все еще любит себя. Любит меня… Бруклин…

Я больше не чувствую этого. Мое тело чувствует, как оно содрогается при каждом ударе. Мои ладони лежат на полу, бок пульсирует от ножа.

Элла.

Это напоминание. Я никогда не смогу стать тем мужчиной, который ей нужен. Я никогда не смогу быть тем мужчиной, который нужен кому-либо. Я даже не могу быть тем, кто нужен мне. Самое большее, на что я могу надеяться, это быть хорошим братом. Помочь Люциферу. Сид. Атласу. Эзре. Кейну. Даже если это означает разбить их на части. Но я лучше многих знаю, что если тебя ломают, значит, тебя снова собирают.

Иногда сильнее.

Лучшее, на что я могу надеяться, это такие моменты, как эти, напоминающие мне, что вся эта боль, вся эта кровь, все это унижение… Я заслуживаю этого. Потому что я делал и хуже.

Боль снова пронизывает меня насквозь, как и тепло на моей спине, спускаясь к штанам.

Следующий взмах хлыста, и я падаю на предплечья, упираясь лбом в прохладный цемент пола гаража.

Отец Томаш делает паузу. Я зажмуриваю глаза, вдыхаю несколько секунд облегчения.

Но он хорош. Он так хорош.

Он не останавливается надолго.

Бар на удивление полон, учитывая, что сейчас почти час ночи в среду. Я приехала на попутке, и мужчины, с которыми я ехала, тоже здесь, заказывают коктейли и ухмыляются мне, как будто думают, что я собираюсь расплатиться с ними в конце ночи.

Может, и расплачусь.

Я сняла свою толстовку, когда уходила от Маверика, и бросила ее в его дворе. Я в белой майке, черных леггинсах и поношенных кроссовках. Но, похоже, никого не волнует, что я была в сарае для морских свинок, и никто не знает, что я видела, как парень, которого я считала богом, трахал другую девушку в нескольких сантиметрах от меня на той же кровати.

Охранники возле квартала Маверика допрашивали меня, когда я выходила, но, несмотря на их оружие и мрачный вид, я сказал им, чтобы они шли на хуй. И, черт возьми, это было приятно.

Примерно так же, как приятно выпить третью рюмку в баре, где никто никого не опознает.

Бармен — тот же самый, что и тогда, когда я пришла сюда с Мавериком и его друзьями, и он с любопытством смотрит на меня, но не прекращает наливать текилу мне и двум мужчинам по обе стороны от меня.

— Элла? — спрашивает один из них, поворачиваясь на своем табурете лицом ко мне.

Я выпиваю еще одну рюмку и чувствую, что мой желудок горит, а комната качается перед глазами, когда я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть его. Ему, вероятно, около тридцати, с трёхдневной щетиной, в белой футболке и джинсах, с мускулистыми предплечьями.

Я киваю один раз.

— Ага, — говорю я, это единственное слово застыло у меня на языке. — А ты? — я не спросила их имена. Ни о чем не спрашивала. Они сказали, что едут домой после поздней ночной реставрации, но когда я назвала этот бар по имени, они с готовностью присоединились ко мне.

— Марк, — говорит парень, его пальцы сжимаются вокруг наполовину наполненного пива. Он выпил столько же, сколько и я, но он не качается на своем табурете, как я. — Откуда ты взялась, Элла?

Я жду, что он скажет что-нибудь о том, что я упала с небес, и думаю, что упаду прямо на хрен с этого табурета, если он это сделает, пьяный он или нет. Это слишком извращенно. Но он просто ждет.

Он просто ждет, пока я отвечу на его хороший, нормальный вопрос, с хорошей, нормальной улыбкой на лице. Ничего, что заставило бы меня захотеть выколоть себе глаза. Вырезать свое сердце из груди и отдать ему, пока я умоляю его любить меня.

Он не ударил бы меня. Возможно, даже если бы я попросила его об этом. Возможно, даже если бы я умоляла его.

— Западная Вирджиния, — отвечаю я ему, и его глаза загораются.

— В какой части? Мои родители из Западной Вирджинии, мы часто туда возвращаемся.

Я заправляю прядь волос за ухо, чувствуя тепло на лице и в крови от всей этой текилы. Слишком много, черт возьми. Но я заставляю себя сосредоточиться на глубоких карих глазах Марка.

— Бекли. А ты?

Он делает глоток пива и качает головой.

— Ты не поверишь, но Глен Морган, — он тихонько смеется про себя, делая еще один глоток.

— Вау.

И я действительно удивлена. Какова вероятность того, что мы оба родом из маленьких городков, расположенных рядом с Тернпайк?

— Похоже, сегодняшний вечер был судьбоносным, — его глаза метнулись за мою спину, к его другу, который оживленно разговаривает с кем-то еще, затем вернулись ко мне. — Что ты делаешь остаток ночи, Элла?

Я подавляю зевок, тру глаза и смотрю на колени Марка. Он более мускулистый, чем Маверик, выше меня, но не совсем такой высокий, как он. У него нет татуировок, которые я могу видеть, и у него короткие каштановые волосы, густые и грубые. Его руки, лицо и шея загорелые, и я думаю, что это от работы на открытом воздухе. Я думаю, что у него нет ран на спине, но, вероятно, у него много зазубрин, порезов и мозолей от работы.

Я даже не знаю, работает ли Маверик на самом деле.

— Уже утро, — замечаю я, подперев голову кулаком, локоть на стойке. — Я устала.

Я не знаю, почему я это говорю, почему я предполагаю, что, возможно, я хочу, чтобы он отвез меня в место с кроватью. Я знаю, что если я сделаю это, если окажусь с ним в постели, он будет ожидать, что я трахну его, и я сделаю это.

Хотя бы для того, чтобы выкинуть Маверика из головы. Эта девушка называла его — папочка. Он никогда не просил меня называть его так. Я даже не знаю, нравится ли ему это, но мне все равно. Наверное, я буду слышать это слово в своей голове до конца жизни.

Возможно, я никогда больше не буду с ним разговаривать, но я все равно буду слышать его, и я все равно буду слышать, как он говорит ей, что хочет трахнуть ее в задницу, и я буду видеть, как она переворачивается, а он закатывает глаза на мое тихое — нет.

Марк прочищает горло, откидывается назад, чтобы взять меня в руки.

— Ты действительно пьяна, Элла.

Я киваю головой. Нет смысла отрицать это.

Он вздыхает, выглядя неожиданно сожалеющим.

— Хочешь, я отвезу тебя домой?

— Нет.

Это вырывается быстрее, чем я хочу, и я даже не совсем уверена, что имею это в виду. Я должна пойти домой. Мне нужно домой. Но что дома? Может быть, моя мать. Может быть, ее любовник. Может быть, ничего.

Я никогда не чувствовала себя дома с матерью.

А с Мавериком — да, с того самого утра, когда я проснулась в его постели.

Марк вздергивает бровь.

— Я могу отвезти тебя к себе домой, — предлагает он, выдыхая воздух. — Но я не знаю, если…

— Все в порядке, — уверяю я его, несмотря на то, что моя голова кричит мне остановиться. Я протягиваю руку и сжимаю его ладонь, понимая, что перехожу черту и слишком быстро, но мне все равно.

И когда карие глаза Марка блестят от моего прикосновения и он проводит своими пальцами по моим, я знаю, что он будет нежным. Добрым. Он не причинит мне боли. Как и у Коннора, у него есть какое-то уважение к женщинам. Ко мне.

Для себя.

Он улыбается мне, и я держу свою руку в его, когда он кивает бармену, чтобы тот принес счет. Я не предлагаю заплатить, у меня нет денег.