Она играет с ножкой своего полупустого бокала, ее красные наманикюренные ногти щелкают о стенки бокала. Она накрасила губы красной помадой, ее светлые волосы длиной до плеч откинуты с лица.

Моя мама всегда была худой, но ее лицо напоминает мне лицо Сид своей исхудалостью. Она по-прежнему одета как жена сенатора: красный свитер с золотыми пуговицами. На шее тонкое золотое ожерелье с розой. Ее кожа сияет, лицо без морщин, как и положено 6-ке: ботокс, филлеры и имплантаты должны быть частью достоинств 6-ки.

— Дела у твоего отца идут не очень хорошо, ты знаете.

Я чуть не поперхнулась вином, когда поставила свой бокал на место.

— Прости?

Она вздыхает, крутит вино, но не пьет его. Ее глаза задерживаются на нем, прежде чем наконец встретиться с моими.

— Произошла… ошибка, связанная с клиентом, — она не спотыкается на словах, но выбирает их очень, очень тщательно. Потому что я не должен знать об этом. Она облизывает губы, откидывается в кресле. — Были убиты люди, которых не должно было быть.

Я смеюсь вслух, прикрывая рот рукой. Конечно, они были. И, конечно, 6 будет называть неправомерные убийства ошибками.

Ее глаза сузились на меня.

— Не веди себя так самоуверенно, Маверик, — огрызнулась она. — Ты забил Пэмми Маликову молотком до смерти.

Я улыбаюсь на это, а она смотрит с отвращением.

— Так и сделал.

Она закатывает глаза. Я знаю, что ей все равно. Она никогда не была близка с мачехой Люцифера. Она никогда не была близка ни с кем. Даже со своими собственными детьми. Не после Малакая.

— Продолжай, — подталкиваю я ее, жестикулируя одной рукой. — Пожалуйста, продолжай.

Она выглядит так, будто может встать и уйти, что меня бы вполне устроило, но потом она продолжает говорить.

— Я знаю, что ты с кем-то встречаешься.

Я облокотилась одной рукой на спинку стула рядом со мной, другая лежит на столе, и я сжимаю эту руку в кулак.

— Какое это имеет отношение к чему-либо? Мне что, нельзя иметь девушку, мама? Мне двадцать, блядь, четыре.

— Ты знаешь, с чем это связано, — она наклоняется вперед, выравнивая меня взглядом. — О Рие нужно позаботиться, Маверик.

— Отец послал тебя сюда?

— Нет, — я с удивлением обнаружил, что, похоже, она говорит правду. — Он не посылал. Я взяла на себя ответственность прийти сюда. Чтобы предупредить тебя, раз уж ты, похоже, забыл.

Я прикусил язык. Не говори. Я ни хрена не забыл, сука.

— Ты, кажется, забыл, что люди умирают в организации твоего отца. Они умирают в его работе. Твоей работе. Я знаю, что ты получил отпуск, так как Сакрифиций пошел не так, и на подходе Ноктем, но если ты свяжешься с этой девушкой, Маверик, она тоже умрет.

— Так вот зачем ты сюда пришла, мама? Чтобы напомнить мне, что куда бы ни пошёл Астор, везде хоронят людей? Чтобы напомнить мне, что моя жизнь на самом деле не моя? Что отец — кусок дерьма, а его организация — чертова секта? — я встаю на ноги, стул скребет по полу позади меня. Я хлопнул кулаком по столу. — Я уже, блядь, знаю это, мама. Так что если это все, что ты пришла сказать, то ты зря потратила свое гребаное время и можешь убираться из моего дома.

Она все еще сидит, ее взгляд пронзителен, руки сложены. Я выше шести футов ростом, а она сидит на гребаном стуле, но почему-то кажется, что она все еще смотрит на меня снизу вверх.

— Ты спас Джеремайю Рейна.

Мой желудок горит. Я знаю, к чему она клонит. Я знаю, и не могу найти слов, чтобы остановить это. Я не могу ничего сказать.

— Ты спас его ради шлюхи, которую едва знал.

Мои ноздри раздуваются, и я впиваюсь своими короткими ногтями в ладонь, упертую в стол, чтобы не опрокинуть его на нее.

— Ты спас его, и теперь он возвращается, чтобы вмешаться, еще раз. Люцифер устроил беспорядок тем, что он сделал на том складе. Беспорядок, за уборку которого 6 пришлось заплатить хорошие деньги, но одну вещь он сделал правильно. Он оставил Джеремайю Рейна гореть. А ты, — она показывает на меня, — ты все испортил.

Она встает, постукивая ногтями по столу.

— Ты не мог позволить ему умереть, потому что тебе было жаль Сид, мать ее, Рейн…

— Это не ее имя, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Она ухмыляется, качая головой.

— О, Мави. Эта девочка родилась в нищете. Она выросла в ничто. Она всегда будет никем, и в конце концов она снова попадет в руки Джеремайи, чтобы он мог напомнить ей, что она ничто.

Я сжимаю челюсть так сильно, что зубы болят.

— Ты зря спас его. Из-за тебя Люцифер сошел с ума. Он прогонит эту девушку, и это будет твоя вина. И все же ты не смог спасти своего собственного брата, Мави, — её голос приобретает оттенок ложной невинности, когда она смотрит на меня жалобными глазами. — Ты не смог спасти Малакая, — его имя из ее уст вонзает нож в мое нутро. — Ты не смог спасти его, но Джеремайю Рейна? Ты бы вошёл в горящее здание ради него? — она насмехается, закатывает глаза. Как будто смерть младшего сына нисколько ее не затронула. Как будто он ничего для нее не значит. Как будто он вообще никогда ничего не значил.

Она на секунду вешает голову, прижимает ладони к столу. Затем она поднимает голову и смотрит на меня.

— Держись подальше от этой девушки. Разберись с Рией до Ноктема, Маверик, или ты будешь ненавидеть то, что не сделал этого.

На следующий день мне не требуется много времени, чтобы найти Эллу в Ковчеге, и не требуется много времени, чтобы понять, что она снова с Коннором. Они снова в сарае для морских свинок, даже когда на ферму опускается ночь, на стоянке меньше машин, чем было, когда я приехал сюда в первый раз.

В темноте тихо, и я никого не вижу, пока стою возле сарая и прислушиваюсь.

— Мама дома, — рассеянно говорит Элла, пока животные пищат там, и я слышу что-то похожее на щелканье сельдерея или моркови. — Она была дома последние два дня.

Коннор ничего не говорит.

Я прижимаюсь лбом к облупившейся краске сарая, закрывая глаза в холодной ночи. Я хочу обнять ее. Я хочу взять ее на руки, запихнуть в машину и увезти нас обоих далеко-далеко.

Ноктем приближается.

Мои грехи не будут прощены, пока я не искупаю их там. Но я все равно не могу остаться в стороне. Боже, как бы я хотел.

— Как ты поживаешь? — спрашивает Элла, как будто ожидая ответа.

Мои глаза открываются, и я наклоняю голову, пытаясь заглянуть в щель в двери.

Это занимает секунду, но я нахожу хорошую точку обзора и вижу, как они оба сидят на маленьких пластиковых стульях, бок о бок, кормя сельдереем морских свинок, которые роятся вокруг их ног.

На Элле ярко-оранжевая толстовка, а на Конноре темно-синяя куртка, которая обтягивает его фигуру, с надписью Carolina Speedway белыми буквами на спине.

Он ничего не говорит Элле, и она, кажется, не возражает, наблюдая, как он передает кусочек сельдерея одному из животных.

Я вижу его лицо сбоку, прямой нос, высокие скулы. Его строение лица напоминает мне Люцифера, и мне это не нравится, хотя я и не знаю почему.

Коннор не уродлив, и, наверное, я ненавижу это.

Мне также неприятно, что я шпионю за ними, но я не могу остановиться. Мне нравится слушать ее, когда она не со мной. С Коннором она говорит более свободно, чем со мной, и хотя я тоже ненавижу это, я хочу слышать ее голос. Ее слова.

Элла вздыхает, роняя последний сельдерей на пол. Коннор делает то же самое, а затем они оба смотрят друг на друга.

На лице Эллы появляется легкая улыбка, а губы Коннора искривляются в ухмылке.

Я понимаю, что затаил дыхание, и у меня плохое предчувствие, что мне не понравится то, что произойдет дальше. В горле у меня стоит ком, но я все равно продолжаю смотреть, и когда Коннор снимает перчатку и проводит большим пальцем по ее лицу, мне кажется, что меня сейчас стошнит.