Несмотря на то, что я веду себя как дерьмо, я имею в виду то, что сказал. Люцифер не выпускает Сид из поля зрения. Мы разваливаемся на части. Так было с тех пор, с… Сакрифиция. С тех пор, как нам пришлось впервые за долгое время посмотреть на себя в гребаное зеркало, и оказалось, что нам ни черта не нравится то, что мы видим.

— Ты думаешь, Джеремайя Рейн, блядь, подходит твоей сестре, Мав? — рычит Люцифер, поднимаясь на ноги. Он двигается медленно, но я вижу его кулаки. Я вижу жилку на его шее, прямо поверх банданы скелета. — Ты думаешь, она переживет его руки?

— Остановись, Люци, — говорит Атлас.

Кейн все еще смотрит на затылок Люцифера, а Эзра наблюдает за всем, как будто он в состоянии повышенной готовности. Как будто он не пил из этой фляги всю ночь.

— Вообще-то, я начинаю думать, что его руки не могут быть хуже твоих. И то, как ты бросил Сид прошлой ночью, когда это имело значение…

— Ты меня в чем-то обвиняешь, Мав? Если да, то почему бы тебе, блядь, не объяснить мне это, а не говорить метафорами.

Я улыбаюсь ему, его маленькой насмешке над моей любовью к поэзии. По крайней мере, я, блядь, умею читать. Может, он и закончил наш класс лучше всех, но я все еще не уверен, что его отец не причастен к этому.

— Ты уже купил Сид машину, брат?

Он напрягся.

— То, что я покупаю для своей жены, не твое собачье дело…

— Почему у Сид нет машины? — тихо спрашивает Кейн.

Люцифер делает шаг назад и поворачивается в сторону, чтобы видеть всех нас.

— Вы все сейчас серьезно спрашиваете меня о моей собственной гребаной семье?

— Мы все — семья, — говорит Эзра, в его голосе слышится жесткость.

Люцифер проводит большим пальцем по своему рту, опускает руку.

— Пошел ты. Все вы.

Атлас выдыхает.

— Слушай, Люци, я думаю, что ты переживаешь какое-то дерьмо, и, возможно, тебе стоит просто поговорить с нами об этом, — он снова поправляет свою кепку, нервная привычка. — Мы здесь для тебя, хорошо? Я знаю, что ты просто… ну, знаешь, все, что было с твоим отцом и дерьмом.

Люцифер смотрит на Атласа так, как будто у него выросла еще одна гребаная голова.

— Ты ни хрена не знаешь о моем отце.

На этом я не могу замолчать, но с удивлением вижу, что Эзра тоже встает на ноги, как и я, и у него отвисла челюсть.

— Новость, ублюдок, — выплюнул я, прежде чем Эз успел заговорить, — ты не единственный, у кого было дерьмовое, мать его, детство.

— Ты понятия не имеешь, каким было мое детство…

— Думаешь, ты знаешь мое? — я обхожу скамью и встаю перед ним. Кейн встает за спиной Люцифера, а Эзра и Атлас стоят позади меня. — Думаешь, ты знаешь обо мне все? Расскажи мне что-нибудь, Люци. Расскажи мне, как я стал называться Мейхемом.

Люцифер фыркает.

— Это звучит слишком похоже на историю типа Хочешь знать, откуда у меня эти шрамы? и, честно говоря, Мав, нет, я ни хрена не хочу знать, — он делает вдох, и что-то в его взгляде смягчается. — Я знаю, с тех пор как Малакай…

— Не смей, мать твою, — я не хочу слышать это имя. Я не хочу думать о нем. Говорить о нем. Они знают только половину истории. Ту половину, где я столкнул своего родного брата с гребаной крыши своего дома.

— Вы, ребята, глупые, — тихо говорит Кейн за спиной Люцифера. — Мы знаем друг друга с самого рождения. Мы в этом с самого рождения. Мы все знаем, что нас всех наебали, — затем он смотрит на меня. — Но ты, Мав? Ты должен оставить Эллу в покое.

— О чем ты, блядь, говоришь? — спрашиваю я, застигнутый врасплох, мой пульс все еще бьется от желания разбить чертову губу Люцифера.

Кейн тихо смеется, качая головой и засовывая руки в карманы. Он выглядит как чертов арабский миллиардер, которым, наверное, и является. Но у него всегда было больше здравого смысла, чем у остальных, поэтому я даю ему закончить.

— Это очевидно, — он кивает в мою сторону, шагая рядом с Люцифером. — Ты влюбился в нее.

— Как, блядь, это очевидно?

Люцифер отвечает раньше, чем Кейн.

— Джеремайя Рейн знает о ней, а это значит, что он, блядь, следит за нами. Ищет наши слабые места. Ты бросил его в бильярдный стол прошлой ночью и чуть не задушил до смерти ради нее, и, если я правильно помню, в прошлый раз, когда ты его видел, ты, блядь, спас ему жизнь, — он хрустит костяшками пальцев. — Скажи мне, что ты ничего к ней не чувствуешь.

Я не отвечаю ему. Он ни хрена не знает ни обо мне, ни о ней. О нас.

Кейн вздыхает.

— Мне неприятно это говорить, но твой отец был прав, Мав. Тебе нужно разобраться с Рией, а до тех пор не связываться ни с какой постоянной киской.

Я чувствую, как моя челюсть сжимается от того, как он обращается к Элле, но я борюсь с этим импульсом. Желание заступиться за нее. Это только докажет их правоту. И прошлой ночью, когда Джеремайя Рейн приник к ней ртом, когда я пробивался локтями через переполненный бар, я мог бы убить его. Я мог бы вонзить ногти в ту все еще заживающую рану, которая, я уверен, есть у него на животе, и вытащить его гребаные кишки.

Но я не могу им этого сказать. Я чувствую, что больше ничего не могу им сказать.

— Давайте просто доживём до Ноктема, где мы все сможем выпустить это дерьмо. Снова собраться вместе, — Кейн хлопает Люцифера по плечу, чуть не заставляя его рухнуть на этот чертов пол. — Хорошо?

Медленно, Люцифер кивает.

Атлас ворчит в знак согласия. Эзра тоже.

Но я не хочу. Пока нет. Я смотрю на Люцифера, вспоминая, как близки мы были всего несколько дней назад, мой рот на его губах.

— Люци, я знаю, что ты справляешься с дерьмом, — тихо говорю я, — но Сид тоже. И ты должен быть рядом с ней. Но перестань, блядь, душить ее.

Он не смотрит на меня, но Кейн сжимает его плечо, а затем, медленно, кивает.

Я отвожу взгляд от него, чувствуя, как в груди сжимается от того, чего он не знает. От того, как он, вероятно, будет ненавидеть меня, когда все это закончится. И какая-то больная часть меня? Какая-то больная часть меня с нетерпением ждет этого. Он не может рассчитывать, что будет вести себя так же, как его брат, его настоящий брат, и не страдать от последствий. Моя сестра заслуживает лучшего.

Они оба заслуживают.

Прошло больше недели после драки в баре, а я не могу уснуть. Маверик лежит в кровати рядом со мной, его рот открыт, когда он медленно дышит, его голая грудь поднимается и опускается в тусклом свете будильника на его стороне кровати.

Я даже не знаю, зачем ему часы.

Кажется, ему не нужно вставать в определенное время. Но и мне тоже. Мне не перезвонили ни с одной работы, на которую я подавал заявление. И моя мама тоже не звонила.

Я испекла еще печенья, пока он был в отъезде, встречаясь со своими друзьями, как и в прошлое воскресенье. Я прибралась на кухне, хотя я уверена, что у него есть домработница, потому что в доме обычно чисто. Он не совсем грязнуля, но он не похож на человека, который занимается уборкой.

Он любит читать.

В его кабинете много полок, каждая заставлена книгами. Психология, поэзия, классика. Многие страницы его книг с зазубринами, и я достала несколько из них с полок. В сборнике Шекспира у него была подчеркнута строчка из Ричарда II: — Я потратил время впустую, и теперь время тратит меня впустую. Ручка была сильно прижата к странице и помята.

Это украденные секреты. То, о чем он не хочет говорить со мной. Как и то, что случилось с его братом, он даже свое пристрастие к книгам держит в тайне.

Он не хочет открываться.

Я долго смотрю на него. Его брови не измяты, как это было в первую ночь, когда я наблюдала за ним во сне. Он выглядит… расслабленным. Но что-то не так. Мужчина в баре, парень с бейсбольной битой. Он хранит секреты, которые волнуют меня. Он знал мое имя. Но он ничего мне не сказал.