У микрофона доктор биологических наук, профессор кафедры антропологии биологического факультета Московского Государственного Университета имени Ломоносова, Лев Алексеевич Виноградов (далее — просто Лев Алексеевич)

Мы не виделись и не созванивались с Ильёй Петровичем уже несколько лет — с тех самых пор, как он внезапно и скоропостижно вышел на пенсию, оставив официальную научную деятельность в прошлом, по неясной мне причине. Блестящий учёный-практик, внёсший неоценимый вклад в этнографию малых народов Сибири, проведший в научных экспедициях почти безвылазно около тридцати лет, вдруг потерял интерес к делу всей жизни и тихо одиноко зажил в однокомнатной квартире на окраине Москвы. Я подозревал, что он вряд ли мог совсем забросить свои изыскания, которые в какой-то момент превращаются для истинного учёного (каким, несомненно, и являлся мой добрый друг) в насущную потребность, и, скорее всего, занимается теоретической работой, что называется, "в стол", но не знал этого наверняка.

Признаюсь, я винил себя в том, что, живя в одном городе, мы совсем не поддерживаем связь, хотя прежде любили вместе проводить время в прекрасных, насыщенных научных дискуссиях, обмениваясь новыми знаниями и разрабатываемыми теориями. Я запомнил Илью как человека с на редкость живым, открытым новому умом и ясным разумом. И, конечно, правила хорошего тона требовали сначала восстановить добрые отношения при помощи бескорыстного общения, а затем уже обращаться к человеку с просьбой, но дело моё не требовало отлагательств.

В действительности, придуманный мной план отнюдь не казался мне блестящим. Скажу прямо, я намеревался втянуть былого товарища в весьма сомнительную авантюру, но дело в том, что судьба поставила меня в отчаянное положение, из которого я не видел ни одного разумного выхода, и приходилось пользоваться абсолютно ненаучными, можно сказать — древними кустарными методами. Без каких-либо гарантий и с возможным попаданием в щекотливое положение. Но что остаётся несчастному одинокому отцу, когда речь идёт о счастье его единственной и горячо любимой дочери? Одним словом, я позвонил Илье и попросил его о встрече.

Он был весьма удивлён моим приглашением, но согласился легко, а когда мы увиделись, то после неловкого приветствия и буквально минутного замешательства, быстро отыскали тему для разговора и пробеседовали добрых два часа почти без пауз.

Илья рассказал, что в самом деле разрабатывает одну занятную теорию о глубоких культурных связях народностей Горного Алтая, и даже поделился некоторыми теоретическими выкладками.

— Весьма интересно, весьма, друг мой! — похвалил я его и предложил выступить с докладом на осенней конференции по антропологии и этнологии в Новосибирске, но он наотрез отказался, заявив, что материал ещё слишком сырой.

Решив, что какой-никакой мостик между нами построен и лучшего момента мне не дождаться, я приступил к делу:

— Должен признаться, Илья, что пригласив тебя, помимо дружеского интереса, я испытывал потребность попросить тебя об одной… хм… услуге.

— В самом деле! — усмехнулся он. — Что ж, это очень интересно… право, если я чем-то могу тебе помочь, буду очень рад. Честное слово, Лев, я давно и твёрдо считаю себя твоим должником и совсем не забыл, как ты помогал мне на моём непростом исследовательском пути.

Я действительно прежде часто поддерживал Илью на научных заседаниях и совещаниях по поводу выделяемых грантов, но, разумеется, делал это не столько из дружеских чувств, сколько из уверенности в научных талантах и бесподобном чутье коллеги.

— О, это абсолютно неправомерно, друг мой! Если я в чём-то был тебе полезен в прежние времена, то это можно назвать моим посильным вкладом в науку, но никак не твоим долгом мне. Ни в коем случае не рассматривай мою просьбу как свою обязанность, но если вдруг она тебя не затруднит…

Мы с ним расшаркивались ещё несколько минут и в конце концов пришли к обоюдному заключению, что брат учёный всегда поддержит и сделает всё возможное для другого брата, даже если речь не идёт о деятельности на поприще науки.

— Скажи мне, как поживает твой единственный сын? — заговорил я наконец о сути.

Илья стрельнул в меня слегка нахмуренным взглядом:

— Тимур? О… прекрасно, у него всё прекрасно… — но озабоченный тон отца выдавал его истинные чувства: беспокойство, тревогу.

— Он женат? — не стал я ходить вокруг да около.

— Нет, — Илья устало качнул головой и испустил вздох сожаления, а после небольшой паузы добавил: — Это очень печалит меня, Лев, но винить некого, кроме себя самого.

— Винить? — непонимающе, даже возмущённо переспросил я. — Почему ты считаешь себя виноватым?!

— Ты ведь знаешь, как он провёл детство и юность. В совершенно диких условиях, слоняясь вслед за мной по горным аулам, и без женской ласки… Вот и вырос мой Тимур… как бы это сказать… несколько диковатым.

Каюсь, я не поверил ему:

— Ты преувеличиваешь! Он оставил тебя и вернулся в большой мир двенадцать лет назад. Неужели за это время общество не сделало из него более или менее приличного человека? Илья снова вздохнул:

— Боюсь, что первые восемнадцать лет жизни человека играют более важную роль, чем последующие пятьдесят. Кому как не тебе это понимать.

Я упрямо не желал признавать, что моя последняя надежда, мой отчаянный план невыполним:

— И всё-таки. В конце концов, Тимур жил и воспитывался среди людей и с крайне интеллигентным отцом… Он ведь и университет окончил?

— Бросил на третьем курсе. Сказал, что там не учат ничему полезному, чего бы он ещё не знал.

— Бинесом занимается…

— Да, к счастью, в этой области он смог реализоваться полностью — компания процаетает. Но это не избавило Тимура от одиночества.

— Извини, но я не совсем понимаю — в чём же загвоздка?

Илья принялся объяснять:

— Тимур на редкость прямолинеен, не выносит никакой лжи, лицемерия и притворства. Те

женщины, которых он встречал на своём пути, или пугались его странноватых манер, или желали извлечь из общения материальную выгоду, и это страшно его бесило. В конце концов, он разочаровался в наших цивилизованных барышнях, замкнулся и заперся на своей усадьбе. Кажется, с ним живёт какая-то женщина, но… это всё несерьёзно. Жениться он не намерен.

Я мечтательно усмехнулся, одновременно не выпуская из виду цель, но и оставаясь при этом искренним:

— А помнишь, как мы мечтали, когда родилась моя Ника, что они поженятся, когда вырастут..?

Илья усмехнулся намного более разочарованно, чем я:

— Разве что в шутку! Помилуй, нынче ведь не Средневековье, чтобы женить детей по воле родителей… — немного помолчав, он осторожно уточнил: — А что, Вероника Львовна тоже ещё не замужем?

Пришла моя очередь насупиться:

— Пока нет. Но намерения имеет.

— И попросила тебя помочь в выборе жениха? — Илья изумлённо приподнял кустистые седые брови.

— Если бы! — совершенно неинтеллигентно фыркнул я. — К сожалению, нет. И даже советы несчастного старого отца слушать не желает!

— В твоём возрасте и при твоём здоровье называть себя старым — это кокетство, Лев! — пожурил меня Илья с усмешкой. — А что касается авторитета отца, есть особая ирония судьбы в том, как к нам с тобой прислушивается целое научное сообщество и абсолютно игнорируют дети…

В его словах мне почудилось глубокое понимание и сочувствие — я буквально растрогался, осознав, как похожи мы в вопросах воспитания наших чад.

— Ты знаешь, всё, вроде бы, не так плохо, — принялся жаловаться я, вдаваясь в подробности. — Меня не игнорируют, со мной спорят, и уважительно, не хотят открытой ссоры, но… — я развёл руками. — Этот её кандидат… Называй это как хочешь: моей интуицией, моим знанием людей, жизненным опытом в целом — но я не могу его принять. Никак. Душа рвётся от одной мысли, что он заберёт и увезёт её… мою Веронику.