С полминуты Эльин сверлил меня холодным пристальным взглядом, пока не посчитал, что я достаточно раскаялся. Затем качнул головой и коротко улыбнулся:

– Рад, что ты вернулся, братишка.

– Ты даже представить не можешь, как я этому рад, – печально отозвался я.

В дверь постучали. Я встал и открыл, неожиданно обнаружив на пороге отца. Да, я чувствовал в коридоре чужое присутствие, но особняк Равелов был не просто нашим домом – это был штаб армии. Так что даже помимо слуг здесь всегда находилось огромное множество людей, на перемещения которых я давным-давно научился без надобности не обращать внимания, в принципе. Потому оказался сейчас несколько удивлен приходом папы. Он зацепился взглядом за меч на моем поясе и слегка приподнял бровь, но от комментариев воздержался, за что я был, признаться, очень ему благодарен.

– Алво, прости, что отвлекаю, – отец бросил короткий взгляд сначала на меня, затем на Эльина. – Я понимаю, что ты давно не был в Серионе, и тебе нужно как можно скорее увидеться с друзьями, но я прошу, чтобы ты поужинал сегодня с нами дома. Я хочу отпраздновать твое возвращение и, конечно, твой успех. Кстати, мастер Сэддок придет.

– Конечно, папа. – Я почувствовал себя тронутым до глубины души. – Я с радостью проведу сегодняшний вечер с семьей.

– Ужин в семь, – он коротко кивнул и, развернувшись, пошел по коридору.

Я смотрел ему вслед, слегка прищурившись, пока память услужливо воскрешала его очень старую фразу, сказанную однажды и бывшую для меня бесконечно важной даже тогда, когда все мое существо переполнило осознание собственной неповторимости.

– Папа, – окликнул я, когда он уже почти скрылся за поворотом, – значит ли это, что ты, все же, гордишься мной?

Отец смерил меня оценивающим взглядом и абсолютно спокойно произнес:

– Да, сын. Я горжусь тобой и тем, что ты сделал.

Я закрыл дверь и привалился к ней спиной.

– Итак, – резюмировал я, глядя в потолок, – это официально самый теплый наш разговор с отцом за последние десять лет.

– Как ты думаешь, – Эльин положил локоть на колено и подпер рукой щеку – я знал с каким умилительно-приторным лицом он сейчас сидит, – не могло ли это случиться оттого, что ты, братишка, наконец перестал вести себя как самовлюбленный засранец?

Я усмехнулся, представив, как раньше бы возмутился, посчитав предложение отца желанием меня контролировать.

– Да. – кивнул я, опуская глаза на брата. – Вполне возможно.

Я очень старался не опоздать к ужину. Но, все-таки, уже слишком давно не был дома в нормальном состоянии, чтобы быстро и без усилий собраться на подобное мероприятие.

Ненормальность же моего состояния прежде – все эти злость, раздражение и нежелание думать ни о ком, кроме себя, была обусловлена моей собственной глупостью. Я, как маг Разума, чувствовал гнев отца на свои поступки и не пожелал задуматься о том, что эмоций генерала, как, в общем, и любого другого близкого родственника, не должен был ощущать, в принципе. Серионец не может улавливать чувств семьи или любимого человека. Подобная защитная реакция нашего мозга, некий барьер на восприятие и считывание эмоций родных людей – ответ на наше бесконечное улавливание всех, даже мельчайших, чувств окружающих. Маг Разума не в состоянии прекратить сканировать чужие ощущения, такие вещи происходят не по нашему желанию, а благодаря Нитям в коконах. Барьер на восприятие эмоций в отношении родственников позволяет серионцу восстанавливать нервную систему, перегруженную посторонними, чаще всего довольно негативными ощущениями, и отдыхать от подобного в кругу семьи. Это тоже происходит вопреки воли мага Разума – мы не улавливаем чувств близких родственников знаем мы о кровных узах или нет, даже наши отношения с этими людьми не играют ровным счетом никакой роли. Об этом создано множество научных теорий и исследований, но факт остается фактом. Я не должен был чуять гнева отца, в принципе. И единственной возможной причиной того, почему, все же, чуял, был безднов эмпатический канал – довольно паршивое и редкое явление. Я настолько долго и качественно раздражал отца своим поведением, что его злость стала слишком сильной и смогла разрушить барьер, скрывающий эмоции генерала от моего восприятия. С того самого момента, когда я впервые ощутил этот гнев, я сосредоточился исключительно на нем, только вот проанализировать подобное, в отличие от анализа эмоций посторонних, не способен был совершенно, потому что волнений, страха и желания меня защитить, которые должен был бы чуять подтекстом к злости, уловить все так же не мог. Только гнев. Без пояснений и иных эмоций. Постоянная, незатихающая и жутко, на самом деле, бьющая по мозгам ярость на меня, не способная вызвать ничего, кроме ответной агрессии. Как я сказал Алу-Ша, Нити Разума самые тонкие и хрупкие из всех, и поэтому, сами того не желая, мы все иногда крайне грубо с ними взаимодействуем и неправильно распределяем потоки своего сознания. А в случае с магом Разума это может иметь очень разрушительные последствия.

Я же, прекрасно зная об эмпатическом канале с детства, даже изучив возможные способы разорвать подобную связь или вовсе не дать ей развиться, не пожелал вспомнить о фундаментальных истинах и предпочел обижаться на семью вместо того, чтобы задаться вопросом: что и почему происходит. До поездки в Дех-Рааден. Те мысли, которые посетили меня в пещерном городе, информация о том, что отец приложил усилия, чтобы помочь мне, а так же легкая демонстрация от Великих Домов того, что не следует держать всех вокруг за идиотов, стали смачной оплеухой, заставившей, наконец, начать думать головой, а не собственным ущемленным эгоизмом.

А так как оглядываясь теперь назад, я с ужасом осознаю, сколько боли причинил собственной семье, сейчас мне как никогда важно было сделать все правильно.

Критично осмотрев свое отражение в зеркале, я остался доволен результатом трудов. Бросил короткий взгляд на часы, выругался и поспешил вниз. Я все-таки опаздывал.

Я объявился в столовой на пять минут позже положенного, когда остальные уже сидели за столом. Ужина пока не начинали, ожидали меня, и я, снова ощутив укол вины, обвел всех взглядом, остановился на отце и посчитал необходимым извиниться:

– Прошу прощения за опоздание. К своему стыду, я обнаружил, что так давно не был дома, что что найти в комнате нужные вещи стало настоящим испытанием.

Отец, прищурившись, внимательно меня оглядывал. Я стоял в парадном мундире: прямого кроя, из темно-серой грубой ткани с тремя широкими фиолетовыми шевронами на рукавах, с высоким жестким воротником с таким же фиолетовым кантом у горла. Серебряные треугольные пуговицы с круглым орнаментом двумя рядами по груди, на плечах – строгие прямоугольные погоны с теми же тремя шевронами. Темные прямые брюки со стрелками, на выглаживание и чистку которых я убил, должно быть, с полчаса, кожаные черные сапоги налакированы до блеска. Меч в парадных ножнах из темной кожи, инкрустированных тремя аметистами в форме пятиконечной звезды, образующими треугольник у рукояти. Лицо гладко выбрито, волосы собраны в высокий пучок. Я сделал максимум для того, чтобы выглядеть человеком, которым мой отец всегда хотел меня видеть. И кем в связи с последними событиями я себя все-таки осознал и почувствовал.

Эльин, сидящий по правую руку генерала в таком же точно виде, за исключением знаков различия, вскинул бровь и, довольно усмехнувшись, слегка приподнял пустой бокал, незаметно для окружающих мне салютуя. Я мысленно улыбнулся – этот-то счастлив, не сомневаюсь.

Но меня сейчас волновала исключительно реакция отца. Он, не найдя в моем внешнем виде значимых нарушений, зацепился взглядом за брошь, которой я подколол ворот мундира. Аккуратный серебряный ромб с узором, выполненным аметистами – две спирали Нитей Разума: одна слева вверху, вторая справа внизу, образующие незамкнутый круг. Папин подарок, полученный мной, когда я сдал экзамены и поступил в школу Серион. Раньше я даже не задумывался, что отец не может видеть Нити, и создание настолько точного узора на броши потребовало от него достаточно серьезных усилий. Это украшение было единственным крошечным нарушением устава, и именно из-за него, в надежде, что отец поймет мое маленькое послание, я опоздал и перевернул всю свою комнату вверх дном пока не нашел.