В тот вечер герцог с женой были в Опере на улице Ришельё. Со времени своего возвращения во Францию принц жил как простой человек, политикой не занимался, охраны не имел. В антракте он, без плаща и шляпы, проводил супругу к её карете и собирался вернуться в театр, как вдруг на него налетел какой-то человек и вонзил ему в грудь острый предмет. Сначала герцог подумал, что его просто ударили кулаком, машинально схватился рукой за место удара — и... «Ах, это кинжал! Я убит!» Мария Каролина закричала... На самом деле «кинжал» оказался шилом длиной 25 сантиметров. Убийцу тотчас схватила полиция и увела на допрос; выяснилось, что это рабочий-сёдельщик Луи Пьер Лувель.
Узнав страшную новость, Ришельё помчался к Опере (от его дома на Вандомской площади до неё было меньше километра); ни о какой поездке в Англию теперь, конечно, не могло быть и речи. Несчастный скончался на рассвете, в половине седьмого 14 февраля; он всё время находился в сознании и то жаловался, что смерть так долго не приходит, то просил пощадить человека, нанёсшего ему роковой удар.
В это время его убийца хладнокровно объяснил следователям, что действовал в одиночку, согласно своим убеждениям, и что лично против герцога Беррийского он ничего не имеет, а его целью было «уничтожить корень» Бурбонов. В самом деле, только герцог ещё мог подарить французскому престолу наследника: у его старшего брата герцога Ангулемского, которому уже перевалило за пятьдесят, детей не было (он страдал импотенцией), а Мария Каролина уже родила мужу несколько детей, из которых, правда, выжила только дочь. В тот момент она опять была беременна, но убийца не мог об этом знать. Лувель, родившийся в 1783 году, был патриотом (он научился читать по Декларации прав человека и гражданина) и ярым бонапартистом (он даже последовал за императором на Эльбу), а Бурбонов считал изменниками, поскольку они допустили иностранную оккупацию.
Утром в стране был объявлен траур; толпы людей приходили проститься с убиенным герцогом, которого было решено похоронить в королевской усыпальнице Сен-Дени. Деказ предложил представить в парламент два исключительных закона: об ограничении личных прав и свобод и о газетной цензуре. Однако хорохорился он только на публике, а в личной переписке прорывалось отчаяние. «Нас всех убили», — написал он 15 февраля графу де Серру, всё ещё пребывавшему в Ницце.
В самом деле: 14 февраля роялистская оппозиция в палате депутатов бушевала, один из ультраправых потребовал обвинить Деказа в соучастии в убийстве герцога Беррийского. Правая газета «Драпо блан» («Белое знамя») прямо называла его убийцей, Шатобриан в «Консерваторе» подозревал его в диктатуре, приведшей к преступлению. Деказу впору было опасаться за свою жизнь — по салонам Сен-Жерменского предместья гуляла зловещая фраза: «Раз нашёлся негодяй, заколовший герцога Беррийского, неужели же не отыщется честный человек, чтобы убить господина Деказа?» Витроль, входивший в ближний круг графа д’Артуа, отца убитого, подбивал нескольких телохранителей на свершение этой мести.
Никто не хотел верить, что убийца действовал в одиночку; Лувеля считали орудием заговора, сложившегося из-за либерального попустительства Деказа. Роялисты требовали роспуска палаты депутатов, изгнания герцога Орлеанского (воплощавшего собой умеренную оппозицию и не отвергавшего Революцию целиком) и создания откровенно роялистского правительства. На Людовика XVIII наседала семья его брата, в категоричной форме требуя прогнать его фаворита, первого министра; при этом герцогиня Ангулемская напирала на то, что если Деказ уедет, то не станет «ещё одной жертвой». Однако Людовик ответил им столь решительным отказом, что его, «наверное, было слышно на площади Каррузель». Более того, он отказал своему любимцу в просьбе об отставке, заявив: «Они нападают не на вашу систему, дражайший сын, а на мою».
Но всем было ясно, что Деказу главой правительства не быть, а кабинет его превратился в труп. Ришельё предусмотрительно запёрся на все замки и не велел никого принимать. 16 февраля Деказ написал королю, умоляя его лично просить герцога вернуться в правительство. Не желая получить очередной отказ, король ограничился письмом, уполномочивавшим самого Деказа провести разговор на эту тему. На следующий день тот отправился к бывшему шефу, и герцог согласился его принять, но отказал наотрез: он не доверяет Месье, а сейчас всё решает именно брат короля! Пьеса, впервые исполненная в сентябре 1815 года, была сыграна заново и почти в том же актёрском составе. Весь день 18 февраля в особняк на Вацдомской площади приезжал один посланец за другим: Ленэ, Виллель, Жюль де Полиньяк от лица Месье, Оливье де Верак...
Как часто бывало, чрезмерное нервное напряжение свалило герцога; он принимал посетителей, лёжа в постели; то же самое случилось с Деказом. Финал-апофеоз: к одру Ришельё явился сам граф д’Артуа. Его требования были просты: Деказ должен уйти, а герцог — занять его место и сформировать правительство из кого пожелает: «Будьте уверены, что я всем буду доволен, всё одобрю и всё поддержу». Встав на колени (!), Месье умолял Ришельё спасти его семью и оградить то, что от неё осталось, от «ножа убийц».
Если верить мемуарам Паскье, ссылающегося на рассказ самого Дюка и воспоминания госпожи де Буань, встреча происходила так:
— Послушайте, Ришельё, это джентльменское соглашение, — сказал Месье. — Если у меня появятся возражения по поводу того, что вы станете делать, обещаю, что приду откровенно объясниться с вами наедине, но при этом буду честно и неукоснительно поддерживать все шаги вашего правительства. Я клянусь в этом над окровавленным телом моего сына, даю вам слово чести, слово дворянина.
На этих словах граф д’Артуа протянул герцогу руку, которую тот почтительно поцеловал и, глубоко растроганный, сказал: «Я согласен, монсеньор».
Адвокат Шарль де Ремюза, чья мать была хозяйкой либерального салона, назвал поступок Ришельё «глупостью французского дворянина».
Людовик XVIII сделал Деказа герцогом и назначил посланником в Лондон, пока же тот неохотно удалился в Жиронду — против своей воли, но по настоянию своего преемника. Король был безутешен; в своём кабинете в Тюильри он повесил портрет Деказа вместо портрета Франциска I, раскрыл атлас почтовых дорог на странице, где была дорога в Бордо, назначил паролем для входа в свой кабинет «Шартр» (там останавливался по пути его «дражайший сын»), а отзывом — «Эли».
Ришельё же занялся формированием правительства, твёрдо решив не повторять прошлых ошибок. Никаких временных мер, пока не придумаем чего-нибудь получше. «Необходимо, чтобы верили, что я здесь надолго», — писал он 3 марта Деказу, заявлявшему во всеуслышание, что новое правительство — временное. (И правые, и левые центристы думали, что Ришельё не продержится и трёх месяцев; госпожа де Бройль записала в дневнике, что это хилое правительство опрокинется от сквозняка, однако «все стараются не дышать, опасаясь, что обломится последняя половица»).
«Вы призваны королём стать посредником между крайними страстями и порождаемыми ими партиями, — писал Дюку Александр I, стараясь его подбодрить. — Да пребудут с Вами наилучшие пожелания союзников Его Христианнейшего Величества и мои на оной исполненной трудов стезе».
На сей раз Ришельё был назначен председателем правительства без портфеля. Иными словами, не имея никаких конкретных обязанностей, он мог проявлять активность во всех областях, от дипломатии до реорганизации армии. Теперь он уже не был новичком в мире французской политики и назначал на министерские посты тех людей, в которых был уверен. Кроме того, он решил искать опору в парламенте, где должны быть представлены все партии и отстаиваться все интересы. Для улучшения взаимодействия между законодательным и исполнительным органами Ришельё привлёк в свою «команду» выдающихся ораторов, например графа де Серра (ставшего министром юстиции), который два года был председателем палаты депутатов, умел сохранять лицо во время самых ожесточённых дебатов, а также произносить длинные речи, которые выслушивались в благоговейном молчании. Паскье, возглавивший дипломатическое ведомство, говорил легко и непринуждённо, ему не было равных в унятии спорщиков и в умении замять неудобный вопрос.
