Гости пробыли там пять дней, а потом поехали дальше: 22 сентября — Симферополь, затем Кафа, Керчь, Тамань... Оттуда царская фаворитка выехала обратно в Петербург, а Дюк — в Екатеринодар. Он не мог предполагать, что больше не вернётся в Гурзуф...

«Вот уже почти два месяца, как я покинул Одессу, и всё это время путешествовал в очаровательном обществе, состоящем из госпожи Нарышкиной, самой красивой женщины Петербурга, и трёх других любезных юных особ, которые её сопровождали, — писал Арман госпоже де Монкальм из Екатеринодара 24 октября (5 ноября) 1811 года. — Мы расстались в среду в Тамани, и теперь мне предстоит поездка иного рода, в более многочисленной, но менее приятной компании. Через три или четыре дня я перейду Кубань с корпусом в 8 тысяч штыков, чтобы попытаться заставить покориться единственное черкесское племя, не пожелавшее это сделать после экспедиции, совершенной мною этой зимой, и захвата последней крепости, ещё принадлежавшей туркам в сих краях. Поскольку мы ничего у них не просим, только сидеть спокойно, вероятно, мир с ними заключить будет нетрудно; и всё же они предпочитают дважды в год подвергаться разорению, чем отказаться от своего разбоя. Надеюсь, однако, на сей раз склонить их к оному, поскольку рассчитываю проявить столько же упорства, сколько они сами. Сия война не так опасна, как утомительна, поскольку приходится постоянно жить на бивуаке, будучи лишённым всяческих удобств».

В другом письме Армандине говорится, что черкесы, которые теперь приезжали в Анапу торговать, были поражены, увидев, что по улицам города спокойно прогуливаются такие красивые дамы. Можно себе представить, каких усилий стоило Ришельё обеспечить это спокойствие!

Александру он сообщал о том же в более деловом тоне, присущем его письмам государю, не забыв в очередной раз про главную мысль, о мире с Турцией, звучащую рефреном: «Я завершил поход в Черкесию, но не добился предполагаемого результата, заключавшегося в том, чтобы склонить сии народы к миру. Мы 19 дней стояли бивуаком в их горах, много сражались и нанесли им огромный ущерб, сожгли их поселения, их урожай и фураж. Ничто не смогло склонить этих одержимых к миру. Наконец, построив редут при входе в две их главные долины и оставив там 600 человек и 6 пушек, я перевёл войска обратно через Кубань, считая дальнейшее пребывание среди них бесполезным. Не могу не воздать должное войскам, особенно генералу Рудзевичу, и 4 батальонам егерей, бывших со мною. Смею уверить Вас, Государь, что лучших не сыскать во всей Вашей армии. Теперь нет сомнений в том, что сия граница станет безопасна лишь по заключении мира с турками, которые подливают масла в огонь, снабжая этих людей артиллерией, оружием, деньгами и не давая им примириться с нами». (Турки натравляли черкесов на русских и контрабандой доставляли им оружие. Любой сребролюбивый чиновник, пишет Ланжерон, отпустил бы задействованных в этом промысле капитанов на все четыре стороны, но только не Дюк. Он был неумолим и своими решительными мерами чуть не вынудил турок закрыть проливы, хотя и очень дорожил морской торговлей).

Отвечать ударом на удар, насилием на насилие, в надежде, что кто-то всё-таки возьмёт верх и таким жестоким образом разорвёт этот порочный круг... Однако метод силы был не единственным, к которому прибегал герцог, воспитанный на книгах просветителей. Он требовал от вождей непримиримых горских племён передавать ему в заложники своих детей (это была обычная практика), однако определил этих мальчиков в одесский Благородный институт, где они получили европейское образование. «Русское, французское, немецкое наречия впервые зазвучали в долинах Кавказа», — пишет Сикар. Если с черкесами возникали сложности, то крымских татар Дюку удалось привлечь на свою сторону. По словам того же Сикара, «он их пестовал с особенною добротой, боролся с их природной апатией, побуждал обозначать границы их владений, кои, не будучи определены при прежних властях, порождали бесконечные споры». При этом он обходился без сюсюканья, наоборот, говорил с ними строго и назидательно, внушая им долг повиноваться властям, себя же представлял человеком, который по достоинству оценит, если они оправдают его доверие, но сумеет отомстить за измену. Татары, в свою очередь, уважали Дюка, как государя и отца. О его отеческом отношении к ним свидетельствует письмо Александру:

«Сир!

Ваше Императорское Величество принял живейшее участие в судьбе татар из Байдарской долины, лишённых владений, о коих они заботились с давнего времени, в пользу г-на адмирала Мордвинова. Тронутый до глубины сердца истинно отеческим интересом Вашего Величества к подданным, кои проживают в столь большом удалении от Вашей особы, я прилагаю здесь небольшую записку, в которой Ваше Величество увидит, какой оборот возможно дать сему делу для облегчения судьбы сих бедных людей. Нельзя и думать о том, чтобы отменить единодушное постановление, вынесенное Сенатом и Государственным советом; возможно даже, что татары требуют более того, на что имеют право по закону, но одно Ваше слово, Государь, вернёт им сады, которыми они владели в разных частях долины, и значительно облегчит суровость грозившей им судьбы. Видя, как трогательно Ваше Величество печётся о благе своих подданных, я без колебаний молю Вас о милосердии и доброте к другому, весьма интересному классу, коего лишили льготы по приказу Вашего Величества, который мне сообщил граф Кочубей; речь о переселенцах (слово написано по-русски. — Е. Г.), которые каждый год поселяются в наших степях и благодетельствуют не только сим губерниям, умножая собой их население, но даже и тем, откуда они приходят и где для их промыслов не хватает земель».

Ришельё напоминает, что переселенцы были избавлены от уплаты податей на определённое количество лет, поскольку переезд и обустройство на новом месте поглощают все их средства. «И вот вдруг приказ министра финансов повелевает взыскать с них подать, точно с коренных жителей. Мне нет нужды говорить Вашему Величеству, насколько жестоко, осмелюсь даже сказать, несправедливо сие решение; не предоставить им отсрочку было бы сурово, лишить же их её, когда они ею пользовались и даже явились сюда с этой надеждой, есть вовсе немыслимая вещь». Финансового эффекта от этой меры никакого, подать с нескольких тысяч крестьян — капля в море. Графу Гурьеву Дюк об этом уже писал, теперь он взывает к милосердию венценосца. «Это милость, о которой я прошу как о личной награде, и моя благодарность за неё будет безгранична».

Генерал-губернатор, человек, облечённый огромной властью и напрямую обращающийся к императору, небогат, несчастлив, как Кассандра, которой не внемлют, и считает своим единственным утешением возможность делать добро людям, которые ему не родня и не свойственники... Ришельё уступал роль благодетеля царю, чтобы надёжнее добиться желаемого. Так, в письме Александру, отправленном в начале 1812 года, он сообщал: «Мне передали шесть тысяч рублей для господина де Монпеза, который служит под моим началом. Никогда ещё благодеяние не было свершено так кстати и так удачно. Сие семейство, вытащенное из нужды Вашей спасительной рукой, будет благословлять Вас, Государь, как своего спасителя и отца».

При этом сам Дюк не был неуязвим для нападок: так, когда из конторы опекунства была совершена кража, правительственные чиновники тотчас обвинили Ришельё в «небрежении» (хотя благосостояние переселенцев не пострадало) и он был вынужден оправдываться перед царём: «Свершённой кражи невозможно было ни предвидеть, ни предотвратить, и если купец, не имеющий иных занятий, не может быть ограждён от неверности кассира, как могу я нести ответственность за кражу, совершенную в 500 верстах от моей резиденции, к тому же будучи обязан почти постоянно находиться в пути, дабы отправлять вверенные мне разнообразные дела». (В 1811 году Дюк провёл в Одессе не больше двух месяцев и проехал в общей сложности десять тысяч километров). Заканчивал же он письмо почти отчаянной просьбой: «Соблаговолите, Государь, сохранить свою доброту ко мне; вдали от Вас, не имея возможности отвечать на злобные выпады, я умоляю Вас, сир, во всяком случае не выносить суждения о моём поведении, не услышав меня; я же всегда буду руководствоваться самым пылким усердием к Вашей службе и самой нежной привязанностью к Вашей особе».