«Сколько же раз у меня не выходило серьезных отношений… все пустая трепотня, нет настоящей любви! Меня только за нос водили, использовали! Сколько раз это было… И даже те, с кем встречался…
…я не любил девушек с которыми встречался…»
Нет, Костя, а вот это обязательное условие – серьезность, строгость Олиного голоса.
Мысли вертятся, вертятся в немом, ровном озарении, азартном интересе… которые он чувствует всю дорогу, пока едет из Москвы. «Я немного успокоился?.. Наверное, да.
Тех, что я любил… с ними ничего не было… всегда все не ладилось и разлаживалось совсем…
Теперь уж мне, наверное, надо жениться, если я хочу что-то серьезное…»
Уртицкий… у Кости вдруг снова взмывает… «Если я только попытаюсь позвонить в журнал, что-то спросить о своем романе-е-е-е…
Уртицкому сразу передадут, он даст команду, чтоб меня не печатать…» Абсолютный деспотизм и жадность… да, Костя знал об этом всегда. Но просто он думал, что может быть все-таки теперь… «Я же написал такой роман и!..»
Мы там готовили один текст к публикации, который так и не вышел, – безо всяких оговорок отсекает Уртицкий.
«А если он в журнале и в премии не все контролирует…» Нет, Костя прекрасно знает изворотливость маэстро – «…ему все сойдет с рук, а я останусь ни с чем…
Ублюдок, изворотливый гад!..»
Но нет, все же эта злоба уже не так сильна в Косте. Да, ему лучше. «Ведь я поговорил с Олей. Боже мой, какая же она хорошая!.. – в мозгу вдруг заворачивается новая струйка-кипяточек. – Она сейчас намекала, намекала мне на!..»
Да если б меня любили, я б на две работы пошла! Да если б меня любили я б на две работы пошла если б меня лю-би-ли
«Так ведь это действительно то, что мне нужно», – он уже говорит себе совершенно просто. И если он станет встречаться с Олей, она, возможно, могла бы содержать его… это ведь решит многие проблемы и облегчит жизнь его матери.
Раньше Костя почувствовал бы цинизм своих рассуждений (любовь, должна ведь быть только любовь!) – и застыдился бы, но Оля… как она это сказала. Чего здесь стыдиться, она ведь сама сказала!., «…я б на две работы пошла…»
«Но ведь главное любовь!» – все равно всколыхивается…
И снова вспоминает белый плащ Оли, бледное лицо… стершаяся красота… Оля некрасива, но идеальная фигура… и такой приятной официальностью веет от ее движений, от однотонной одежды – Косте сразу становится хорошо. «Да, главное любовь», – он будто чувствует, как чуть-чуть переступил в душе; малюсенький порожек – в приятную сторону.
«Встречаться с Олей?..»
Нет, ничего не чувствует. Ни капли влечения. Вообще ничего – с ним никогда такого не было. И эта… обособленность самого себя… «Которую я ощущал, когда мы вышли на мост, да… это лучше любовных отношений».
Оля совершенно закрыта в этом плаще и джинсах. Плащ очень гладкий, без единой складочки.
«Я не буду с ней встречаться – зачем мне это?» – опять ставит точку Костя; он действительно не хочет.
Но так приятно было общаться, все ей рассказать.
Да если б меня лю-би-ли!.. я б на две работы пошла.
«Но почему Оля так говорит? Зачем ей такие жертвы? Может, она просто хотела завлечь меня? Что-то здесь не то… она так это сказала… она будто любому могла такое сказать… стоп, как это? Что значит – «любому»?..»
«Я больше не буду звонить Ире… буду держаться…»
Ну вот, держись… – тотчас вспоминает он слова Оли. «Ага, значит, ей не все равно, буду я звонить Ире или нет!» – Левашов так восклицает мысленно… словно впервые нашел что-то указывающее на…
Гордая власть, искры свободного восторга – «я будто завоевал Олю!»…….
……………………………………………………………………………………….
Все это – лишь разбегающиеся мысли. Не более.
Он доезжает до своей станции, выходит из вагона… уже ночь, его овевает осенним холодом… «Так свежо!»
Спустя три минуты он идет по улице… «Оля мне нравится… Она же нравилась мне всегда!» И лишь на коротенькое мгновение… он отмечает… она была бы ему отличной и надежной женой, которая всегда бы поддерживала?..
Крутятся, крутятся мысли-клубки… такие веселые, болезненно-воспаленные…
Костя вдруг вспоминает свой вопрос:
Что ты там делаешь в своей лаборатории?
«А она ответила, что возится с мышами… она и сама похожа на мышь. На стильную белую мышь… с сотовым телефоном, ха-ха!»
Звездочка-фонарь над Москвой-рекой… сияющая возле Олиного уха. Возле ее маленького мышиного уха.
«У Оли же кто-то есть», – тотчас всплывает в мозгу.
Мысли, мысли вертятся. Костя идет по тротуару, замирает душой – «Она несвободна, по ней это… чувствуется». Но ему спокойно. Никакого отторжения. «Мы говорили о Меркалове… но… Игорь Меркалов… может быть, он? Игорь Меркалов!»
«Это он? Неужели? Она встречалась с ним?..»
Да если б меня любили… – пронзительные Олины слова.
И Левашов вдруг все разом понимает – конечно! Она, видимо, встречалась с Меркаловым – неудивительно, что он не оценил ее! Он же чертов утилитарист! У него отношение к женщинам как у всех этих… а что, это было бы хорошо – забрать у него девушку», – в Косте всколыхивается соблазн, пафос мужского превосходства.
«Да, да, и вот почему Оля не приехала тогда одна, этим летом, без Юли, ко мне домой! – все разом складывается в голове (но это, конечно, только догадка). – Теперь все понятно, она жила у Меркалова…
Да чушь это все, какое мне дело……………………………………………………………..»
* * *
Игорь Меркалов – тоже участник их студии. Он – поэтическое дарование с Кавказа (не основной народности оттуда, какой-то очень редкой).
Меркалов всегда немногословный, закрытый и относится ко всем по-отечески… а уж к Левашову, который младше него на десяток лет, – тем более. Над Костиными амбициями и рвением он только посмеивается, считая его бестолковым, маленьким и глупым, и что ему писать-то не о чем, и «никаких оснований к этому близко нет». Костя для Меркалова – просто неразумный подросток.
За все годы Левашов не может вспомнить случая, когда бы перекинулся с Игорем больше, чем двумя-тремя фразами за вечер. В основном только «привет», «пока». Меркалов лишь улыбается по-восточному мягко – иногда, когда смотрит… он так улыбается почти всем. «Что, интересно, чувствуют другие?» – но Левашов от его улыбки сразу ощущает себя трехлетним ребенком, и это совершенно необоримо и неминуемо; против всякой воли. Улыбка – и у Кости украли всякую силу и уверенность в себе.
Как-то раз ему передали, что Меркалов где-то в кулуарах назвал его «мертвописцем».
Вместе с тем Костя не так-то и плохо относится к Игорю… Кроме того, тот очень даже сильный поэт. Просто душевные ритмы Меркалова совсем не пересекаются с его… и творческие – тоже. Левашов прекрасно осознает. Иногда еще вспоминает фразу Гамсонова… что «есть люди, которых считаешь хорошими, но тебе абсолютно наплевать на них».
Но нет, Костя, скорее, относится к Меркалову холодно-неплохо… холоднонейтрально. И всегда, когда тот появляется рядом, чувствует эту стойкую, восточную, неторопливо глубокую душевную силу. Которая непонятна ему и неприятна; оттесняет душу куда-то в сторону. Или это он уперся в незыблемую стену?., все равно.
Он чувствует себя маленьким и слабым.
* * *
«Меркалов утилитарист! – опять всколыхивается у Кости. – Он не оценил Олю!»
Через час, когда Левашов уже вернулся домой… сел за стол, перевел дух, для него уже совершенно очевидно, что у Оли были отношения с Меркаловым… (не смотря на то, что он даже никогда не видел их вместе, и в студии Оля и Игорь всегда вроде порознь… А только недавние фразы: «Да если б меня любили, я б на две работы пошла». – «Ты что, с кем-то встречалась, а тебя не полюбили?» – «Да, но я не хочу об этом говорить». – намекают на эту связь).
«А это было бы хорошо – построить там, где Меркалову не удалось. Неудивительно, что он… он же мусульманин! Все понятно, все здесь ясно… утилитарное отношение к женщине. Но он же с образованием! Да все равно, оно ведь в них еще только усиливает…»
