– Боже мой! Нет, это просто немыслимо… личная жизнь неприкосновенна!

Потом Оля говорит, что Уртицкий ей тоже не слишком нравится, она не согласна с его вкусами – собственно, поэтому и появляется в студии редко.

Костя сообщает, что отправил на премию «Феномен» в этом году.

– Свой роман? Уртицкий ею заведует, да?

– В членах жюри пара его друзей. И я уверен, там многое зависит от него, да. Во всяком случае, сам Уртицкий все время пытается создать такое впечатление. И когда Лобов позвонил мне, он ведь сказал про премию…

Левашов хочет прибавить: «Чтобы я чувствовал себя под колпаком», – но так глупо и неестественно… говорить это о себе самом.

– …но сказал Лобов, что у них все по-честному, – с сарказмом заканчивает Оля.

– Вот-вот. И все эти интриги про Иру… теперь понимаешь, в чем вся фишка, да?

Пауза.

– Словом, ты повелся на все это.

– Пойми, я не мог иначе. Они меня заманили – я уже не мог обрубить. Кроме того, ты ведь понимаешь, я делаю это не для…

Он осекается и думает: как стоило бы сказать? – чтобы выиграть в Олиных глазах. «Не для того, чтобы встречаться с Ирой?» Эти мысли возникают интуитивно, против воли – из-за Олиных намеков.

– Неважно для чего, – она подытоживает совершенно без осуждения. – И ты звонишь Ире, врешь, что хочешь отношений, а на самом деле…

– Я уже и не звоню ей. Последний раз – четыре дня назад. Наверное, больше и не буду звонить.

– Имеешь мозги… Да, сколько же я сама мозгов… переимела. Только наоборот, что не хочу отношений.

– Н-да? А зачем?

Оля не отвечает.

– Я стараюсь держаться и не звонить, – говорит Костя.

– Ну вот. Держись.

Они уже перешли мост. Костя смотрит на Олю и вдруг думает – как хорошо, что они теперь встретились. Она в кремовом плаще и белой беретке; за ее ухом – звездочкой сияет далекий фонарь – возле темной воды, на протяженной набережной. «Я как будто всегда откладывал на потом отношения с ней, но теперь уже больше не буду откладывать. Теперь нет никаких странных преград».

– Пойдем обратно? – предлагает вдруг Оля.

– Куда?

– Просто обратно. По мосту.

Они идут назад, уже медленно, и Костя продолжает – тоже слегка замедленным голосом:

– То, что Уртицкий лезет в личную жизнь… У него это явный пунктик, Оль. Ты в курсе, что его жена была поначалу не с ним?

– В смысле? И что? А с кем?

Левашов начинает рассказывать, что она была замужем за другим, а потом развелась и вышла за Уртицкого. У него ведь три ребенка, но старший – от первого брака жены. Но она с Уртицким была и раньше знакома…

– …Еще, может, по институту, этого я не знаю точно.

Уртицкий один раз на семинаре лукаво отвел глаза в сторону и произнес: «Когда моя жена была еще не со мной…» – и любовно покраснел. Она его, мол, поначалу не любила, а он ее – всегда. И теперь они вместе двадцать лет. И он же это, мол, знал, что так будет, просто провидцем оказался!

– Если б ты видела, какой у него был самодовольный вид.

Костя поворачивает к тому, что Уртицкий, обретя взаимность, казалось, из совершенно безнадежного положения…

– Это имело очень большой отпечаток на его личности, Оль. На мой взгляд. А также придало железобетонности… всем его установкам.

– Да, я понимаю.

Они начинают обсуждать Костину публикацию в журнале, и что это могло бы принести.

– По сути дела, это тоже не дает ничего… Боже мой, как все это бессмысленно! Но с другой стороны вот эта премия. Все же деньги, как-никак. Впрочем, деньги для меня совсем не главное, ты ведь знаешь.

– Да.

– А только престиж. Вот за престиж я боролся всегда – это я совершенно точно могу сказать. И я смог бы отыскать людей, которые двинут меня в издательство.

– Да все понятно.

– С другой стороны, куда теперь, раз Молдунов раскритиковал роман. И понятно, что сам он ничего делать не будет в любом случае; чтобы куда-то дальше двигать. Даже если роман и напечатают.

«И все же надо, чтоб напечатали, – давит Костя себе внутри. – И чтобы премию дали». И после этого чувствует режущее сомнение – в том, что это произойдет. Вся эта игра… она слишком наглая и уверенная, чтобы ему просочиться и выйти победителем. Но может, он все-таки просочится?..

Костя, в конце концов, произносит, качая головой:

– Какой же все-таки мерзавец Уртицкий…

– Может, отнести в другой журнал?

– Где-то, где я публиковался… я мог бы, наверное… в периферийный какой-то… Но это будет уже не то, ты ведь понимаешь. А здесь… здесь кормятся те, кто влез уже. И можно вести вот такие игры. Но главное, Оль… разве те, кто тут сидит… разве они известны? Разве они чего-то добились? Опять тебе это говорю… Ничего они не добились. Просто место занимают… Кому нужно все, что они пишут? Пишут они туфту. Вторичный реализм, бессмысленный и кондовый.

– Игорь тоже носил стихи, – говорит вдруг Оля. – В журналы, в газеты. Не очень активно, но носил – и ничего не взяли.

– Игорь… Меркалов?

– Да. Или, кажется, в одном каком-то журнале взяли, небольшом… не помню уже, – доканчивает она.

– Ты общаешься с Игорем?

– Да. Уже больше года.

– Ну… Знаешь, он ведь особо никаких себе целей не ставит. Даже если и говорит обратное – в моем понимании, не ставит.

Тут Костя начинает объяснять – как же можно не стараться пробиться? А он знает – Меркалов посмеивается над его амбициями.

– Да. Ты, наверное, прав, – соглашается Оля.

– В чем я прав? Что мы с ним разные?

– И это. И то, что ты говоришь – что пробиться нужно.

– Я очень рад, что ты так думаешь. Но у нас с ним действительно разные взгляды вообще на все, Оль, считай…

– Но он, кстати, как-то обращался к Уртицкому.

– Ага! Слушай! Мне что-то известно об этом, – реагирует Левашов насмешливо-радостно. – Уртицкий тоже начал какую-то…? ну… у него, конечно, к каждому свой подход… ты не в курсе, чё там было?

Костя, на самом-то деле, даже и не допытывается – просто так спрашивает, – но Оля вдруг очень серьезно отвечает, что ничего не будет рассказывать, потому что свои разговоры с Игорем она никому не поверяет. И говорит Оля это так, словно специально дает знать.

– …Так же, как все, о чем мы говорим… останется между нами, Кость.

«Что-то здесь не то… Значит, у них очень близкие отношения… коли она так… Но с другой стороны, она и со мной хочет таких же… это выходит?» – тараторится в голове – уже просто по инерции, от всех кручений.

Испарина. Усталость. Он вдруг разом опять все это чувствует. И когда щурит глаза… «я концентрирую во взгляде всю свою изможденность». И еще он кое-что уловил… в Олиной интонации.

Они продолжают разговаривать.

– Ты еще кому-нибудь говорил об этом?

Костя отвечает: да, Левченко, если она имеет в виду кого-то из студии. Хотел выяснить: может, он в курсе чего-либо.

– А впрочем… я даже не знаю, зачем ему позвонил. Но он поклялся, что ничего не расскажет Уртицкому.

– Смотри, Кость. Он ведь в близких с ним отношениях.

Теперь позади Оли виднеется здание офисного центра – на той стороне улицы, до которой они уже доходили, но в отдалении; Левашов только сейчас обращает внимание на эту небольшую пирамиду, опрокинутую набок и сияющую каждым окошком. Фиолетовые и розовые квадратики, примкнутые друг к другу; розовых чуть меньше.

Одна из вершин пирамиды – на фоне темного, холодного неба.

У Оли звонит телефон.

– Слушай, можно я отвечу? А то уже третий раз звонят.

– Конечно.

– Давай тогда лучше попрощаемся.

– Прямо сейчас? – удивляется Костя.

Оля достает телефон, и он видит, что четыре кнопки, окольцовывающие маленький джойстик, тоже горят фиолетовым и розовым; чередуясь.

Как окна в офисном центре – забавное совпадение.

– Да, давай прямо сейчас… пока.

Она махает ему и отвечает по телефону, повернувшись уже спиной. Но ему кажется, что он услышал голос в динамике, совсем неотчетливый, но резкий – будто маленькая железная пружинка с треском распрямилась.