Между тем, Уртицкий – настоящий камертон к искусству. Он – действительно выдающийся преподаватель и оценщик. Он обладает феноменальной способностью ловить самую суть литературного произведения… не то что даже по полочкам раскладывать его достоинства и недостатки, а как бы выводить срединную линию, дрейфуя – пятью-шестью фразами; и всячески избегая прямых высказываний. В результате получается не меткая оценка, а скорее, пространный, иногда даже неясный отзыв, который, между тем, демонстрирует невероятную понимающую глубину, призванную настроить на нужную волну и автора произведения. Уртицкий – так лавируя – умело настраивает талант; находит «нервные центры», принимающие в творчестве самое активное участие. Надавливает и так, и эдак, чуть-чуть, иногда чуть сильнее, ущемляя или стимулируя творческое самолюбие. Как только талант делает шаги вперед, маэстро всегда поддержит словесной похвалой…

Однако это все до определенного момента. Когда появляется стык, «острый угол» – когда человека надо пропустить куда-то дальше. Как только этот момент наступает… Уртицкий сразу начинает раскачивать, подвигать свои оценки в ту или иную сторону и заплетает интригу, которая так расставляется, так странно зацепляет самых разных людей… Даже! – так ловко заворачивается в мудреную цепочку жизненных событий, что в результате оставляет талант ни с чем – без славы, без денег, без всего… Но не потому, что Уртицкий не хочет помогать – сам он искренне верит, что двигает литературу вперед… но просто у него это заложено генетически – изгадить всю собственную и чужую работу, чтобы с нее не было никакого проку. Это выходит у него интуитивно, само собой. Потому что оборотная сторона его ратования – чувство собственничества и зависть, радикально все сменяющая, как только нужно, чтобы за словами последовало дело. Но это никому в Уртицком, в основном, незаметно, потому что лихорадочная жадность до литературных связей укоренилась в нем так глубоко, стала таким естеством, что обрела внешнюю форму мудрого спокойствия, дипломатичности и податливости. Несколько его рекомендаций – и тебя станут печатать во всех престижных изданиях, – однако он так бережет заработанное влияние, что никогда им не воспользуется. Либо тихонько намекает «протеже» о такой дани, на которую тот никогда не пойдет…

Уртицкий – лицо и характер современной литературы. Развивающий самые перспективные и новые течения. Он всегда скажет, что от него ничего не зависит – ни в премиях, ни в публикациях, – и что он нигде не состоит. Между тем, куда ни сунешься, везде увидишь его физиономию. В одном месте он организует вечера, в другом его посылают, как куратора поэтического биеннале, в третьем он член редакционного совета. Кроме того, еще в десятке мест он занимает подвижно-плавающую позицию, вроде нештатного рецензента или неофициального наблюдателя. Каждый год он входит в жюри той или иной премии и сидит во всех журналах и газетах. И везде он судит. Он это и не прикрывает – как раз, чтобы молчаливо властвовать и держать ситуацию под контролем; в каждом месте, куда влез. Чтобы за его отзывы нельзя было зацепиться, а только для собственного авторитета. Он открывает таланты и всегда молчаливо делает вид, что выжидает момент – чтобы сделать их известными. Но этого светлого дня никогда не происходит – на деле он вперед себя никого никогда не пустит. И он так прочно везде засел, так властвует, так ловко дергает за ниточки и изворачивается, что выбить его уже нет никакого способа, и все – а что делать! – просто перестали замечать эту наглость, либо признают его ничтожество, но молчат. Все благодаря многолетнему стажу Уртицкого, который перешел в привычку. Теперь – стоит поднять на него руку, он всегда вывернется и только выставит тебя на посмешище.

…Впрочем у него бывает настроение похвастаться – тогда он наоборот говорит, что имеет влияние где угодно и одной его рекомендации достаточно, чтоб ее обладатель прославился чуть не на всю страну. С Уртицким в эту пору можно даже сговориться, и он напишет в какой-нибудь журнал… но только в последний момент похвалит так, что публикация почему-то никогда не пройдет.

(«Ну и что здесь, собственно, такого? Это же вторично, – объяснит Уртицкий. – Главное, не слава, а бескорыстное творчество». За искренность он всегда только и ратует. Да и журнал, куда он написал, солидный, но, на самом деле, никому неизвестный (опять лишь крупинка в бетонной стене издательств, которые ни на что не отреагируют)).

Да: и почва, и среда под стать таким «прокрутам»! Малотиражные журнальные издания, пробиться в которые необыкновенно трудно. Не приносящие, можно сказать, ничего. Долгое ожидание каждой публикации – все это создает ощущение нарушенности и застоя. (Особенно на входе – а Уртицкий как раз ловко занимает позицию на входе). Неоднозначность любой оценки. Всегда можно преувеличить достоинства, преуменьшить – когда надо. И все будет убедительно – если ты опытен и хорошо подвешен язык. Кроме того, для Уртицкого все критерии шарнирны. Ведь он либерал – освобождает литературу от каких-либо установок. Никогда не привязывает оценки ни к культуре, ни к обществу, ни к истории; ни к социальным проблемам. (Впрочем, когда удобно, он может на это пойти). Уязвимость – он умело пользуется ею для достижения сотен разных целей – как относящихся к искусству, так и бесконечно от него далеких. И все это для того, чтобы только управлять в совсем небольшом кругу…………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

…Он часто планирует какой-нибудь сборничек или литературный сайт или сделать тематический номер в журнале, где выйдут рассказы его подопечных. Беспроблемно и мягко заявляя: «Конечно, конечно, это все реально». И вроде где-то что-то начинает обсуждаться, что-то завязывается, но в последний момент возникает какой-нибудь иной вариант – например, премия, на которую Уртицкий все перекладывает, говоря, что это еще лучше. А этого ждать – новые пол год а. Либо откуда ни возьмись возникает критическая ситуация: «у редактора семейное несчастье, и я не хочу травмировать его, так что выход поэтических подборок придется отложить»… А если попробовать надавить, либо напомнить попозже, он всегда вывернется и так при случае раскритикует, что говорить дальше отпадет всякая охота.

Вместе с тем, какими бы гадкими не были его интриги и надувательства, они всегда оставят ощущение, что виноваты его протеже. А Уртицкий просто хочет, чтобы литература стала качественнее и лучше; что он снова выжидает, что просто не пришло время, а стало быть, нужно еще проходить к нему, просидеть возле него…

С другой же стороны, Уртицкий все равно ведь кому-то выдает литературные премии – он постоянно член жюри каких-нибудь конкурсов в календарных годах… Так вот время показывает, что авторы, которых он двинул безо всяких интриг и торговли, не добились в литературе ровно ничего! – редко когда издав хоть одну книгу. Да ведь и Лобов, в котором Уртицкий души не чает, это просто безвольная кукла, которой он вертит и управляет. И двигает только так осторожно, чтобы тот всегда оставался в поле зрения.

Каков итог? Все это только усиливает и растопляет болотистость, расшатывая систему и так еле дышащую. Потихоньку делая искусство местечковым – что оно становится никому не нужным, кроме сугубой кучки литераторов, – и только засоряется.

Все, к чему бы он ни притронулся, зависает и вязнет – Уртицкий и сам просидел всю жизнь на одном месте и стремился, чтобы через него проходило как можно больше ниточек. Но он никогда не тянулся за ними, а делал так, чтобы те сами к нему подтягивались; с помощью намеков и виляний, и что он важный ценитель, умеющий прочувствовать искусство, как другие никогда не смогут…

Неудивительно, что у него измененное представление о хорошей литературе. Именно он часто заявляет, что Шолохов, Томас Манн, Диккенс – не такие уж великие классики. Для него все равны – он воспринимает произведение как бы в отрыве от автора… А с другой стороны, ведь он и должен так судить – ведь он сокрушает стереотипы! – и это очень полезно для развития новых дарований, для амбиций… Однако опять здесь двойное дно. Потому что он никогда не сходит со своих установок (относительно классики). Он вообще негативно относится ко всему, что является национальным достоянием, считает любую культуру раздутой, несуществующей. Что за этими понятиями и за эпохой – вообще ничего не стоит. (На деле же это – только для утоления грызущей его досады, – что сам он ничего не добился). И если кто-то обращается к широким проблемам, к истории, вырастая из небольшого круга, обретает признание масс, позиция Уртицкого к нему радикально меняется: он сразу отыщет в его творчестве кучу недостатков. Исключение – если только он может управлять этим человеком… но Уртицкий по определению не может управлять тем, кто прославился.