С другой стороны ясно, что там какая-то договоренность с Уртицким. Раз Молдунов так пыхтит и ругается, значит, за Левашова уже заступились.

(В какую-то секунду и приятно… «показать этому старому бездарю, что его мнение никого не волнует»).

В результате же… пока Молдунов критикует, Левашов просто смотрит на него каменным, непроницаемым взглядом и молчит. «Уртицкий-то меня все время только восхвалял!.. Это немыслимо – не идти ни на какие уступки!» Еще он думает: «Потесненное положение, потесненное… да, значит, Уртицкий уже замолвил за меня слово! Значит, роман будут печатать!..» – у него опять все так и всколыхивается внутри – да, даН

Он решил положиться на своего покровителя? Но подспудно подозревает…

К Молдунову он продолжает сохранять каменность до самого конца – роман он исправлять не будет. (Да и что там править?!)

А внутри так и прогибается презрение и честолюбие.

«Исходя из чего он писал свою рецензию? Из того, что писатели, по его мнению, складываются лет в сорок? Когда больше половины жизни уже позади… Старый ублюдок! Хочет, чтоб я провозился еще лет пятнадцать! А он мне будет отказы писать, а печатать будут его. А потом конечно уже время уйдет время уйдет я ничего не добьюсь не добьюсь ничего не выйдет время уйдет!!..

Стану таким, как он! Старый бездарь… и как… но Уртицкий-то что?.. Они меня еще критиковать будут!»………………………………………………………………

«Нет, здесь что-то не то. Это игра Уртицкого, опять его игра… Меня раскритиковали – это очень плохо, очень!!.. Уртицкий замолвил?.. Какое теперь все это имеет значение?! Я столько писал, а какая-то тварь просто бьет меня и не дает дороги! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а!»

Кончики вспаренных извилин и искры, искры в голове – шевелятся извилины – прокатили, прокатили, издеваются!.. Кончики вспаренных извилин – жарко отдает по поверхности мозга – он чувствует, чувствует… И еще…

«Пустота-а-а-а!! Какая пустота, боже мой!» — нестерпимо кричит-расклинивается в душе!!..

Совершенное опустошение.

Молдунов действительно ничего не сказал по существу. Он только повторял, что желает добра и был по-отечески мягок, однако все время присутствовала в его интонации какая-то непонятная, басистая слащавость и самолюбование, – и в результате выходило только оскорбительно, ничего больше.

На прощание Молдунов – когда понимает, что «Костя не прислушался» – краснеет от натуги и говорит:

– Посмотрим, что вы скажете, когда вам причинят боль литературные критики.

После этого Левашов возвращается домой.

Опять это чувство!!.. Нестерпимое до крику – от расклинивающей душевной боли!!! «Я работал ежедневно семь лет писал до лопающихся сосудов мозг как протащили по асфальту-у-у-у!!.. Этот роман – плод стольких метаний…» Горячий горячий лед в голове-е-е-е-е-е!!..

Вы вне всякого сомнения писатель! – произносит Молдунов, ехидно улыбаясь, и с бахвальством выставляет вперед пузо. Он горд за Костю. Что у него появился такой ученик. – Но ваш роман сырой и слишком большой. И вы еще совсем молоды.

Костя садится на кровать. Внутри его будто хряснули топором, разрубив все нервы и мышцы в груди разом. Потом встает – ходит, ходит по комнате…

Десяток минут он совершенно не может переключиться с одних и тех же лихорадочных мыслей. А потом…

Посмотрим, что вы скажете… Посмотрим, что скажете, когда вам причинят боль литературные критики… У него начинает вертеться в мозгу эта последняя фраза Молдунова.

«Посмотрим, что вы скажете — да, так он сказал! И все время говорил так, будто Уртицкий уже заступился… посмотрим, что скажете, когда… да, да, это безусловно подтверждает, что… они напечатают, все равно! Уртицкий все сделал, он заступился!»

Нет-нет, это совершенно неважно, какой там отзыв, это все нормально, – беспроблемный, совершенно лояльный голос Уртицкого; он махает рукой. – Надо просто поговорить………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

Вечером у Левашова звонит мобильный. Это Лобов – поэт, тоже из студии, которого Уртицкий продвигает по журналам.

– Кость, это ты?

– Да, что случилось?

– Я тебе звоню, просто хотел прощения у тебя попросить…

– Что?.. За что?

– За эпизод годичной давности. У нас в студии – ты не помнишь? Я тогда случайно прочел записку, которую передала тебе моя сестра… ты Иру-то помнишь? Записка тебе предназначалась, а я случайно прочел…»

– О чем идет речь?

– Кость, я не помню содержания этой записки. Помню только, что там было написано про невесту. Невеста, Костя, понимаешь? – почти по складам повторяет Лобов.

– Ну и… что?

– Слушай, а ты же не работаешь сейчас, да? Мы знаем, конечно, что ты отправил роман на премию «Феномен», но… неизвестно же, победишь ты или нет. Там большой конкурс и все по справедливости – ты знаешь.

– Я-я… мы говорили о публикации в журнале.

– Ладно, ладно, Костя, только не надо мне никаких своих личных дел поверять, хорошо?

Лобов кладет трубку – разговор окончен.

«Какой эпизод? Записка? – думает Костя сразу после. – Никакого эпизода не было – о чем речь? Этого вообще не было».

Подспудно уже все понимая.

Лобов никогда не звонит ему… а тут вдруг позвонил. И он в близких, доверительных отношениях с Уртицким.

«Невеста, невеста… Ира! – вдруг прорывается сквозь изжаренное, воспаленное сознание. – Что? Ира Лобова? Так он просто позвонил, чтоб на Иру намекнуть? Что за бред? Вот уроды! Они что, думают, что я буду…»

Костя когда-то пытался ухаживать за Ирой. Год назад. Но получил от ворот поворот. Она действительно ему нравилась, но он ничего серьезного не хотел, и это у него, что называется, быстро пролетело.

«И теперь они что, хотят, чтоб я… Господи, Уртицкий… Вот урод, ублюдок…»

Вы можете помочь напечатать? – Да мое слово не имеет никакого значения… Глазки Уртицкого тихонько двинулись в сторону Кости – для писателя важен жизненный опыт, обретение семьи. – Рецензия Молдунова: ваш роман сырой и слишком большой. – А ладно, все будет хорошо, им совесть не позволит, я столько работал!.. – Вы вне всякого сомнения писатель! – Молдунов выставляет вперед пузо. – Невеста, Костя, невеста, понимаешь?..

«Я что, должен теперь Ире позвонить? Не буду, никогда!!.. Я не люблю ее! Никогда этого не будет!!» – Костя весь исходит внутри от презрения и желчи и боли – его унизили, все изрубили, а теперь раскачивают…

Он исходит от кислоты, от взмывающей гордости – вышагивая, шагая, шагая по комнате.

Потом вдруг останавливается… «Уртицкий же меня всегда тихонько… «огораживал»». Но что вдруг такой оборот – Левашов просто поражен. И что это началось так внезапно и нагло – ему даже страшно от удивления! Холодный испуг. И смешинка скользит.

«Позвонить ей? Яне буду звонить!..

…тогда завернут в журнале Уртицкий там все контролирует у них договоренность с Молдуновым это все просчитано… позвонить в журнал и рассказать? Никто не поверит меня там не знает никто не знает… если я не позвоню Ире!..

Нет, не буду звонить!»

Костя ходит, шагает, позвонить, позвонить Молдунову, узнать… – ваш роман сырой, надо переделывать. Ходит, ходит – будто старается увидеть на потолке комнаты – позвонить, узнать, там, там, на потолке, узнать, что с романом!.. – отрицательная рецензия.

Ваш роман не годится. – «Не могу позвонить».

Рассмотреть – на потолке, там – на потолке! – узнать, позвонить – ходит, шагает – тихонько-быстро тент неизвестности идет по потолку за Костей и все накрывает.

Позвонить в журнал, рассказать – пролить свет, открыть им глаза… – «я никого там не знаю, не поверят». Тем более роман раскритиковали — Костя совсем раздавлен.

«Вообще они все вместе, сговорились, и так всё знают – и Лобов позвонил».