— Не официально, конечно, — хмыкнула Ангва, — но по сути верно.

— Ужас какой, — выдохнула Гленда и добавила, не успев себя остановить: — И я ещё собралась на него работать!

— Ну, вам-то опасаться нечего, мисс Гленда, — жизнерадостно возразил Моркоу. — Вы же не собираетесь его травить.

— Упаси боги, нет конечно! — возмутилась Гленда.

— Вот и патриций сказал то же самое, — с энтузиазмом подтвердил Моркоу, — “Мисс Медоед никогда не подсыпет отравы в еду, но не из уважения ко мне, а из уважения к еде”.

— Надо же, — хмыкнула Гленда, и снова, будто какой бесёнок тянул её за язык (не иначе, запоздало сказалось влияние хереса) не сдержалась: — Но ведь кроме яда существует множество других способов прикончить человека, и кому как не кухарке об этом знать.

— О, думаю, патриций с удовольствием с вами это обсудит, — всё с той же жизнерадостностью кивнул Моркоу.

Гленда похолодела.

— Моркоу! — возмутилась Ангва и повернулась к Гленде: — Не обращай внимания. Это не намёк на какие-то последствия, он действительно имеет в виду то, что говорит. Причём всегда, таков уж Моркоу. В смысле, патриций, наверное, и вправду мог бы порассуждать на тему “как совершить убийство венчиком для взбивания яиц”, и даже провернуть это на практике, но второе вряд ли захочет. Вообще, как по мне, его злобность сильно преувеличена.

— Это точно! — подхватил Моркоу. — Однажды командор Ваймс рассказал мне, как один… Один очень дурной человек отрубил своей собаке задние лапы за то, что она на него зарычала. Ветинари приказал командору Ваймсу обыскать дом того человека, и в подвале у него нашли что-то такое, за что его уже через неделю повесили, командор не уточнил, за что именно, но думаю, это было что-то очень неприятное. Но я не об этом. Я не спрашивал у командора, что стало с собакой, но однажды зашёл на задний двор дворца: мне надо было потолковать с Молли Шлемобой — у неё сын тогда принялся таскать сладости из лавки господина Здравороста, и вовсе не потому что ему не давали на них денег, а просто чтобы похвастаться перед приятелями. Так вот, пока я с ней разговаривал, вокруг бегала очень примечательная собака — под животом у неё небольшая тележка с колёсами, которые заменяют ей задние ноги. Удивительно искусная работа, и собака, по-моему, не замечает разницы.

— Вообще-то замечает, — покачала головой Ангва. — Я его знаю, это Счастливчик. Иногда он очень переживает, что колесо не задерёшь, чтобы помочиться на дерево. С другой стороны, говорит, что теперь у него очень хороший хозяин: чёрный человек с вкусным печеньем и добрыми руками. Я раньше об этом не задумывалась, но теперь так понимаю — это он про Ветинари.

— Ничего себе, — только и могла сказать Гленда. К историям о человеческой жестокости она привыкла ещё в Анк-Морпорке, в Убервальде её поражала не столько сама жестокость нравов, сколько обыденное к ней отношение, будто это норма. Но никогда ещё не доводилось ей слышать, чтобы подобные истории заканчивались хоть сколько-нибудь хорошо.

— Да, патриций очень любит животных, — подтвердил Моркоу с такой гордостью, будто патриций был его родственником, скажем, дядюшкой. — Почти никто не знает, — добавил он, заговорщически понизив голос, — но когда в казне не хватает денег, чтобы кормить животных из Геральдической палаты, патриций выделяет средства из своего личного состояния. На самом деле, они почти всё время живут за его счёт. Только это, вроде как, тайна, господин Шатен, который за ними ухаживает, мне по секрету сказал.

“Ничего себе!” — подумала Гленда, но вслух повторять не стала.

— А по нему и не скажешь, — хмыкнула она недоверчиво. — С людьми-то он не то чтобы душка.

“Да? — тут же отозвался на это внутренний голос. — А ты вспомни его сегодня утром.”

— Точнее, — поправилась Гленда, — когда он бывает вежлив с людьми, это скорее пугает.

— Мне кажется, он специально это делает, — задумчиво сказал Моркоу. — Чтобы его боялись, и не пришлось делать что-то по-настоящему плохое. Как Ангва, когда громко рычит. Ты так делаешь, только если не хочешь нападать, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд невесты. — Если ты решила напасть, ты двигаешься тихо, а когда не хочешь нападать — ты пугаешь.

— Ну, спасибо за анализ, — кисло отозвалась Ангва. — А также за то, что сообщаешь новым знакомым, кто я на самом деле, ещё до того, как я сама об этом заговорю.

— О, прости, — смутился Моркоу. — Но ты сама сказала, что разговаривала со Счастливчиком.

— Вообще-то я знала, кто ты, — Гленда старалась сказать это мягко. За годы общения с пугливыми орками у неё получилось выработать что-то похожее на тон, которым любящие взрослые разговаривают с маленькими детьми, но она не была уверена, что это хорошо ей даётся. — В городе давно об этом судачат, так что это не тайна. Тебя это не очень расстроит?

Ангва только тяжело вздохнула и махнула рукой, а лицо Моркоу просветлело:

— Я так и знал, что мисс Гленда в курсе — патриций ведь сказал, что доверяет ей как себе.

— Он правда так сказал? — Гленда в который раз за день не поверила своим ушам.

— Не совсем так, если быть точным, — ответил честный Моркоу. — Он сказал, что доверяет вам больше, чем себе, потому что если бы столкнулся со вторым собой, уж точно не стал бы такому человеку доверять.

— Самокритично, — отозвалась Гленда слабым голосом.

— Мне кажется, он скорее этим гордится, — возразила Ангва. — Но да, когда он пригласил нас к себе на пирог — на твой пирог — он сказал, что тебе можно доверять.

— Постойте! — вдруг сообразила Гленда. — Он сказал, когда предлагал мне остаться тут, что хочет себе половину пирога, но сам съел всего кусочек. Он с самого начала рассчитывал делиться? Он всегда так делает?

— Не уверен, — покачал головой Моркоу. — Честно говоря, не припомню такого прежде. Но патриций вообще не очень увлекается едой. Хотя, такой едой, как у вас получается, сложно не увлечься, — на его лице появилось уже знакомое Гленде мечтательное выражение — похоже, её пироги на всех действовали одинаково.

— Думаю, — осторожно заметила Ангва, — тут дело не в пироге. Понимаешь, я была там, в том коридоре, из которого он смотрел на перрон, когда началась посадка. И слышала, что он говорил своему секретарю, когда заметил тебя в толпе.

Гленда вся обратилась в слух, боясь упустить хоть слово, — надо же понять, что творится в голове странного тирана, на которого она почти согласилась работать.

— Он сказал, — продолжала Ангва, которая, очевидно, понимала её беспокойство: — “А вот и мисс Гленда. Увы, я предполагал, что так будет. Но, что это, Стукпостук? Кажется, она идёт по направлению к вагонам третьего класса.” Секретарь ответил — мол, да, так и есть, они как раз находятся в самом хвосте, и тогда патриций сказал: “Но это совсем не дело, Стукпостук. Юные леди не должны путешествовать на такие расстояния третьим классом. Особенно, эта юная леди, которая, судя по всему, поплатилась за глупый, но крайне похвальный патриотизм. Нужно что-нибудь с этим сделать.”

А когда секретарь удивился, что патриций считает патриотизм глупым, Ветинари ответил, что по большей части патриотизм довольно прагматичен — он позволяет людям чувствовать себя частью целого и возвышаться над другими, не прилагая для этого никаких усилий, кроме рождения в одном из многочисленных дурнопахнущих человеческих муравейников. Но есть другой патриотизм, подобный недугу, которым, увы, страдает и он сам — патриотизм, который заставляет людей отказываться от того, что им дорого, ради всё того же дурнопахнущего человеческого муравейника. И, поскольку мисс Гленда, то есть ты, пострадала отчасти по его вине — потому что он не смог договориться с леди Марголоттой, следует исправить эту несправедливость.

— Вот значит как, — Гленда сердито сложила руки на груди. — То есть, он меня пожалел. С чего, интересно, он решил, будто я нуждаюсь в чьей-то жалости.

— Думаю, жалость — неверное слово, — встрял Моркоу. — Я бы назвал это другим словом — сочувствие. Вы же помните, каким он был на приёме.