В качестве подписи стояла аскетичная V.

Сперва Гленда просто растрогалась. Было очевидно, что это словари из личной библиотеки Ветинари, возможно — семейной. Гленда не могла не признать, что с его стороны это чертовски мило, к тому же, что бы он там ни писал про современную лексику, современные словари, которые Гленда встречала на прилавках, выглядели не такими полными, о красоте уж и говорить нечего.

Затем Гленда задумалась, как отблагодарить Ветинари за этот подарок. Когда она обдумывала этот вопрос, на кухню в поисках Милдред удачно заглянул Стукпостук, и Гленда немедленно взяла его в оборот. Не нужен ли патрицию новый чернильный прибор, возможно, более удобный? Или какая-нибудь особенная бумага? Или сборник головоломок, если такие вообще продаются?

— По правде сказать, — признался Стукпостук, — головоломки бы не помешали. В последнее время в “Таймс” совсем туго с кроссвордами. Патриций часто бывает разочарован. Проблема в том, что головоломки, которые продаются в магазинах, мало его увлекают, а настоящие мастера работают над новыми месяцами.

Гленда раздумывала над этим, пока поднималась на третий этаж — на встречу с Мокристом (он утверждал, что дела заработавших во дворце магазинов и аттракционов требовали её внимания). А когда увидела его, вспомнила: однажды он рассказывал ей, как патриций, приехав на Почтамт, развлекался разгадыванием нечитаемых адресов в Отделе Слепых Писем.

Гленда договорилась, что письма, адреса на которых так и не удалось дешифровать, Мокрист отошлёт патрицию. Она была уверена — Ветинари догадается, что это её идея, и заранее предвкушала его реакцию. Утренние события, однако, начисто отбили у неё мысли об этой небольшой авантюре…

Утро у Хэвлока выдалось просто прекрасное. Он не ожидал от Гленды ответных подарков, но был чертовски рад получить из Почтамта пачку писем. Он не сомневался в авторстве идеи и удивлялся только одному: почему сам не потребовал в своё время у Губвика отдать ему эту головоломку.

Он разгадал уже четыре адреса, когда в дверь постучали, и вошёл Стукпостук. Выражение лица у секретаря было до крайности странное. Патриций вопросительно вздёрнул бровь. Стукпостук напрягся и покраснел так, будто боролся с последствиями переедания стряпни Достабля, а затем, отчаянно мотнув головой, зажмурившись и взвизгнув, скороговоркой пропел:

– Я должен доложить Вам честно обстановку, Неловко говорить, Но я могу лишь петь!

Он сжал губы и виновато посмотрел на Ветинари. Очевидно было, что Стукпостук предпочёл бы прямо сейчас провалиться сквозь пол, пролететь вниз все шесть этажей и, очутившись в подземелье, добровольно запереться внутри Железной Девы с котятами, чем вести себя подобным образом.

Интересно, подумал Хэвлок и попытался для начала утешить секретаря. Однако, вместо тщательно выверенной отеческой реплики, из его уст вырвалась возмутительно песенная строфа: — Сочувствую всем сердцем, О, друг мой дорогой!

Хэвлок зажал рот ладонью. Без преувеличения можно было сказать: такого с ним не случалось прежде никогда! Настолько потерять контроль над собственным телом — это было чертовски унизительно.

С минуту они со Стукпостуком безмолвно переглядывались, затем из приёмной донёсся удар — похоже, кто-то яростно (возможно, с ноги) толкнул дверь, отчего та влетела в стену. Вскоре точно так же открылась дверь кабинета. — Ху-уй-ая како-ого зде-есь происхо-одит?! — зычным баритоном пропел командор Ваймс. — Я-а всех на ча-асти гото-ов разорва-ать!

Не успели патриций с секретарём отреагировать на это явление, как в спину Ваймса, в вальсовом темпе, ударил громоподобный бас Чудакулли: — Эт-то-о не ма-агия, Честно-ое сло-ово! Мы всё-о проверили На-вер-няка!

Последовала ещё одна неловкая напряжённая пауза, когда каждый боялся открыть рот и снова выставить себя на посмешище. Ваймс решительно подошёл к окну и открыл его, раздражённо указав в сторону улицы. Хэвлок прислушался: вместо привычного городского шума за окном царила странно ритмичная какофония. Это было похоже на то, как звучит оркестр перед концертом, когда музыканты только настраиваются, и каждый играет что-то своё. Несомненно было одно — люди за окном тоже пели, вместо того, чтобы говорить.

Неизвестно сколько продолжалась бы театральная пауза, но тут снова послышался стук — на этот раз мерный, будто гигантский метроном, и в кабинет вошёл сержант Дорфл.

— Доброе Утро Господа, — сказал он совершенно нормальным не-песенным голосом и в ответ на изумлённые взгляды пояснил: — Это Проклятие, Или Что бы Это Ни Было, Не Действует На Големов. Мы Предположили — Это Потому, Что Мы Атеисты. Сержант Посети Уже Отправился За Первосвященником Чудакулли, Поскольку Мы С Капитаном Моркоу Считаем, Что Это Связано С Религией, А Сержант Посети Вспомнил Подобный Случай Из Эфебской Религиозной Литературы.

— Ведь о-он же Омниа-анин, како-ой ему Хьюно-он? — возмущённо пропел Ваймс, а Чудакулли, как обычно, скептически поморщился при упоминании брата.

— Вот, Возьмите, Сэр, — сказал Дорфл, достав из сумки небольшую табличку с привязанным к ней кусочком мела. Когда-то, когда големы ещё были рабами и не имели речевого аппарата, они общались с помощью таких табличек. Теперь, очевидно, пришёл черёд всех остальных жителей Анк-Морпорка приобщиться к этой големской культурной традиции. Следующую табличку он протянул патрицию, и тот немедленно написал:

“Как наши гости из Убервальда? Это не связано с ними?”

“Не думаю, сэр, — написал в свою очередь Стукпостук, получивший табличку последним — после аркканцлера. — Леди Марголотта покинула дворец этой ночью. Её поезд уже идёт на Убервальд. Думаю, если бы это была её идея, она осталась бы посмотреть.”

Возможно, она и осталась, подумал Хэвлок, да мы об этом не знаем. Впрочем, версия с божественным вмешательством, какой бы ни была неприятной, показалась ему более привлекательной. Уж лучше иметь дело с богами, чем с обиженной Марголоттой.

“Тогда подождём, — написал Хэвлок, — что даст расследование сержанта Посети. И, кстати: действительно, почему он?”

Стукпостук написал записку и лифтом отправил её на кухню, а Дорфл ответил на вопрос патриция:

— У Сержанта Посети Приятный Тенор, Сэр, К Тому Же Он Знает Толк В Религиозных Песнопениях, Ему Не Так Сложно Формулировать Мысли При Пении, Как Остальным.

“Понятно.” — написал патриций.

Загрохотал лифт, Стукпостук достал поднос с чаем, лимонным пирогом и небольшой запиской, адресованной “Его светлости лорду Ветинари”.

“Это какой-то кошмар! — писала Гленда. — Вы уже в курсе, что все кругом ПОЮТ?! Вы когда-нибудь слышали, как поёт мистер Паддинг? А Губвиг? А шеф Джолсон? Я начинаю жалеть, что не сбежала в Убервальд. Сделайте с этим что-нибудь, вы же патриций!”

Хэвлок невольно усмехнулся и, пока остальные в чопорном молчании пили чай, быстро написал:

“Увы, моя дорогая мисс Гленда, тот факт, что я патриций, нисколько не спасает меня от всеобщей напасти. Я тоже, если можно так выразиться, пою, стоит только попытаться заговорить. Можете подняться и убедиться в этом сами.”

Он отправил записку на лифте и не успел выпить и половины чашки, как пришёл ответ:

“Не могу пропустить такое, поднимаюсь!”

Вошла Гленда в хвосте длинной процессии представителей самых разных анк-морпоркских религий. Она поглядывала на них с подозрением, они же, казалось, не утруждали себя тем, чтобы замечать кого-либо, кроме коллег, на которых каждый из них косился неодобрительно. Тем не менее, ритуальные музыкальные инструменты у них в руках играли довольно слаженно.

“Итак, господа, — написал патриций крупными буквами, — вы в понимаете, что происходит?”

В ответ ему грянул слаженный хор, зачем-то — видимо, иначе не ложилось в мелодию — повторяющий каждую строчку:

— Это бог Рег, — пропели баритоны.

— Это бог Рег! — ответили им теноры.

— И он для вас…

— И он для вас!