Гленда не скучала по объятиям Натта, по его голосу, по возможности обсудить с ним что-то. И это не вчера началось, это продолжалось… Да, довольно долго. Пожалуй, “медовый месяц” закончился, как только они переселились из Дальнего Убервальда под крылышко к леди Марголотте, то есть, где-то через полтора года после того, как уехали из Анк-Морпорка.

Они строили собственный дом, помогали оркам освоить “цивилизованное поведение”, работали не покладая рук плечом к плечу. Это было больше похоже на крепкую дружбу, чем на те чувства, которые положено испытывать друг к другу мужчине и женщине, когда они образуют пару (ну, или мужчине с мужчиной, если речь шла о типах, вроде Пепе и Тупса; или женщине с женщиной, если вспомнить парочку знакомых Гленде служанок из университета). В общем, в этом не было того огня, о котором писали в романах. То есть, Гленде казалось, что изначально он был, но по ходу дела, кажется, подрастерялся.

На самом деле она не имела ничего против крепкой дружбы. Это намного вернее, чем страстная любовь, которая вспыхнула и сгорела, считала Гленда. А что касается огненной страсти, в библиотеке леди Марголотты было несколько книжек — совсем не детских и с весьма интересными картинками. Гленда думала, что добрая половина этого — чистая выдумка, невозможно же на самом деле так изогнуться! Но кое-что из этих книжек они с Наттом взяли на вооружение, и это было… Приятно. Даже более того. Так почему же, исступлённо спрашивала себя Гленда, почему, чёрт возьми, сейчас она не чувствует потери? Злость — да, обиду — да, но также и освобождение. Будто за спиной у неё постепенно распрямляются смятые ураганом крылья. Будто это её, а не наттовы цепи перерубили мечом, и надо скорее бежать, бежать без оглядки, пока кто-нибудь не вернул её…

Вернул куда? Не в рабство, нет. В серость. В обыденность. В правила и пользу. Под гнёт невидимой, но ощутимой дубинки, которая в Убервальде вовсе не воображаема и находится в руках у леди Марголотты. Гленда тяжело выдохнула. Значит, всё дело в леди Марголотте? Да, скорее всего, в ней. Должно быть в ней, иначе получается, что Гленда ошиблась с самого начала, а ведь так не должно быть! Ведь если бы… Если бы Натт всё-таки догнал её, и вместо того, чтобы возвращаться домой, они оба поехали бы в Анк-Морпорк… Конечно, Натт никогда бы не бросил свой народ, тут и думать нечего, но гипотетически — если уж фантазировать, это наверняка доставило бы ей удовольствие.

Гленда попробовала представить себе прогулку по Охулану в компании Натта и… Нет, она не могла сказать, что его присутствие сделало бы её более счастливой. Это было бы приятно, но не более. Значит, дело вовсе не в леди Марголотте, как бы ни хотелось обвинить её во всех грехах. Гленда наконец поняла, что не скучает по Натту даже как по другу, и вот это уже было чертовски странно и совершенно необъяснимо.

Она собиралась подумать об этом ещё немного, но тут её взгляд упал на обложку закрытой книги, где худющая брюнетка с полуприкрытыми глазами, очевидно Клодина, была изображена между двух мужчин, одного — юного и прекрасного как сказочный принц блондина, и другого — мрачного-тёмного, с мерзкой ухмылкой на лице и седыми прядями над висками, как у Ветинари. Ветинари!

Гленда подавилась воздухом. В её фантазии магнат, с которым в итоге осталась Клодина, выглядел намного симпатичнее, чем тип на обложке и — к ужасу Гленды — чем-то напоминал патриция. Выходит, как ни крути, именно его подсунуло ей подсознание, придумывая это дурацкое продолжение.

— Ну нет! — решительно сказала Гленда. — Ни в коем случае, — добавила она образу Ветинари, появившемуся прямо перед ней по другую сторону кухонного стола.

— Мисс Гленда? — спросил вполне живой, настоящий Ветинари, вздёрнув бровь.

Гленда от неожиданности и испуга дернулась на стуле, поезд дёрнулся тоже, и упасть бы ей затылком об пол, если бы не сверхъестественная реакция Ветинари, который мгновенно оказался рядом и успел подхватить стул вместе с ней. И если в романе про худющую красотку такая сцена могла бы выглядеть романтичной, то Гленда лишь ощутила собственную ущербность от того, как неловко, полубоком и переваливаясь, она возвращала себе и своему стулу устойчивое положение. Это выглядело не как роман, но как комическая (в стиле площадного юмора) на него пародия.

Гленда невольно вспомнила рассказ Моркоу о богах с их играми и теперь, зная, что эти пакостники на самом деле существуют, от души выругалась:

— Да провалиться вам в гиннунгагап всем Дунманифестином! — рявкнула она, отбрасывая всё ещё поддерживавшую её руку Ветинари, и поднялась резко — так, что стул упал почти на ногу патрицию, но тот сумел вовремя отступить.

— Я вижу, — спокойно, но несколько насмешливо заметил Ветинари, — общение с гномьей частью Стражи не прошло для вас даром, мисс Гленда. Но подскажите, чем вам боги-то не угодили?

— Это личное, — холодно сказала Гленда, одёргивая платье и пытаясь понять, не задралось ли где-нибудь что-нибудь в одежде неподобающим образом.

— В таком случае, прошу прощения, — патриций отступил ещё на шаг, будто Гленда была опасным животным, к которому нельзя поворачиваться спиной, но, увы, не сбежал, а сел на своё уже привычное место. — Мне жаль, что я невольно помешал вашим размышлениям над книгой, — он кивнул на оставшийся на столе роман, и Гленда почувствовала, как заливается краской вся, от корней волос до кончиков пальцев на ногах, а патриций продолжал, как ни в чём не бывало: — Но, раз уж вы всё равно отвлеклись, не мог бы я узнать, что так пахнет в этой духовке? И желательно не только узнать, но и попробовать.

Гленда отмерла, быстро сунула тонкую книжицу в карман передника и кинулась к духовке.

— Это пицца, — быстро сказала она. — Вроде той, что называется “Четыре сыра”, только тут их шесть.

— И баклажаны? — уточнил патриций, оказавшийся у неё за спиной и вытягивающий шею, чтобы разглядеть содержимое противня.

— И баклажаны, — сердито подтвердила Гленда, резко разогнувшись — так, что почти ударила патриция затылком в нос, и уперев руки в бока. — Но вы не получите ни кусочка, если не прекратите так… Подкрадываться! Честное слово, ваша светлость, это ни в какие ворота. В смысле, невыносимо!

— Сожалею, что доставил вам неудобство, — сожалеющим он не выглядел, скорее уж довольным. Будто только и ждал, чтобы Гленда его хорошенько отчитала.

— Не слишком-то похоже, — пробурчала Гленда себе под нос и отрезала большой кусок пиццы. Положила на тарелку, поставила её перед патрицием, выдала ему нож с вилкой, а затем, немного подумав, отрезала пиццы и себе. Посмотрела на патриция, пытающегося отделить горячий сыр от ножа, села напротив и взяла свой кусок салфеткой. — Можете извращаться с ножом и вилкой, раз вас положение обязывает, но лично я буду есть руками. Не хочу портить себе удовольствие.

— Вы сами положили мне приборы, — возразил Ветинари, откладывая нож в сторону, — лично я считаю: на кухне шеф задаёт правила. М, — выдохнул он, откусив первый кусочек. Это было очень тихое “м”, едва слышное, особенно в грохоте поезда, но такое выразительное, что на сердце у Гленды потеплело. — Должен признать, вы ужасно на меня влияете, — покачал головой Ветинари, примериваясь, чтобы откусить ещё раз. — Мало того, что я ем руками, так ещё и издаю звуки в процессе поглощения пищи, — он откусил снова и снова издал тот же звук. — Это невыносимо хорошо. Боюсь, если так дальше пойдёт, моим портным придётся снимать с меня новые мерки.

— Если вас это заботит, могу перейти на диетическое меню, — ехидно предложила Гленда. — Кашки, мюсли, овсяные хлопья…

— Ни в коем случае, — Ветинари не повышал голоса, но его возмущение ощущалось как ледяная волна, — просить вас перейти на диетическое меню всё равно, что просить Леонарда Щеботанского рисовать свои картины палкой на песке.

— А он правда живёт у вас в замке пленником? — ухватилась за его слова Гленда. После того, что рассказывал Моркоу, ей очень хотелось это выяснить.

— Правда. Но, должен заметить, пленником добровольным. По большей части. В том смысле, что задумай я отворить эту клетку, сомневаюсь, что птичка даже нос из неё высунет.