Это как смотреть на щенка корги, пытающегося укусить теннисный мяч. Можно делать это бесконечно.

Пока она наблюдала, как Рейдж откидывает назад голову, что–то в ее периферийном зрении зарегистрировалось, прозвенел небольшой когнитивный сигнал.

Повернув голову, она удивилась тому, на что сработали ее инстинкты. Нэйт, приемный сын Мёрдера и Сары, был погружен в себя. Фактически, он уменьшился в своих довольно крупных размерах, его плечи осели, подбородок был опущен, локти прижаты к туловищу – как будто он совсем не хотел, чтобы его заметили.

И она знала причину.

Несмотря на то, что ребенок имел полное право сидеть в своем кресле… и, хотя Нэйт был «ребенком» только в силу того, что недавно пережил превращение, он чувствовал себя неловко и ошеломленно.

С другой стороны, прошло всего три или четыре месяца с тех пор, как он выбрался из лаборатории, в которой держали когда–то и саму Хекс.

Для него это были тяжелые ночи и дни. И пройдет немало времени, прежде чем его мозг перестроится, а сенсорное восприятие – притупится.

В этом все дело, когда над тобой ставят эксперименты: твое тело не принадлежит тебе. В то время как тебя накачивают болезнями и лекарствами, и ты сталкиваешься с беспорядочными реакциями на вещи, на которые не соглашался, твой мозг вынужден мирить все это с твоими эмоциями. Она сама когда–то отключилась от происходящего с помощью гнева, и когда у нее появился шанс освободиться, она им воспользовалась. На своих условиях.

Но Нэйт был молод. И они убили его мамэн…

Как будто он почувствовал внимание Хекс, его взгляд поднялся и встретился с ее. Первым ее побуждением было отвернуться, но нет. Хекс была ему должна больше, чем это. Он выжил, как и она, и велика вероятность, что если она начнет избегать его, Нэйт решит, что она его жалеет. Или что она обвиняет его в том, что он оказался слишком слаб, чтобы выбраться самостоятельно.

Хекс выдавила из себя улыбку – получилось вяло. А затем небрежно помахала ему рукой.

Нэйт покраснел, словно мог читать ее мысли и знал, что она управляет им. Но через мгновение он тоже поднял свою ладонь.

Они отвернулись одновременно.

Легкое прикосновение к колену заставило ее повернуть голову к своему хеллрену.

– Ты уже закончил? – спросила она Джона.

Ее мужчина покачал головой. Затем показал знаками:

«Хочешь прогуляться?».

Как, черт возьми, он ее так хорошо знал? С другой стороны, они были вместе, казалось, целую вечность.

– Да, – мягко сказала Хекс, – С удовольствием.

Они встали вместе, оставив тарелки – потому что, если взять что–нибудь со стола и попытаться отнести на кухню, придется лицезреть печальное лицо Фрица, разбить ему сердце и смотреть в глаза, полные слез и самоосуждения за то, что его долг чистоты остался невыполненным.

Однажды Рейдж попробовал провернуть это с салфеткой, и все домочадцы стали невольными свидетелями безжалостного самобичевания доджена.

Шествуя вдоль стола к арке в фойе, они с супругом кивали и улыбались собравшимся. Джон похлопал Блэя и Куина по плечу. Хекс старательно игнорировала взгляд Ви из–под тяжелых век.

Нет уж, Ви, прости, подумала она.

Следующее, что она поняла – как они оказались в кабинете, но продолжили путь дальше. Открыв одну из французских дверей, она оставила ее распахнутой для Джона, и они оказались на пустой террасе. Хотя наступила весна, они находились далеко от Нью–Йорка – на горе. Так что никакой садовой мебели, бассейн был закрыт, а клумбы и фруктовые деревья в саду оставались закутанными на зиму.

Джон Мэтью закрыл за ними двери и отступил, позволяя ей обойти трассу. Некоторое время спустя, может быть, пять минут, может, десять… может, все двенадцать часов… она остановилась и посмотрела на ночное небо.

– Говорят, над нами все время есть инопланетяне. – Когда он удивленно присвистнул, Хес оглянулась через плечо. – Нет, правда. Жители северных районов штата видят их регулярно. Какое–то засекреченное дерьмо из Платсбурга.

Джон, поджал губы в жесте, ну–ну, ага.

– Да. Не все, что мелькает в небесах – падающая звезда.

По большей части она избегала горечи в голосе, и ей на самом деле было плевать на то, фотографируют ли люди инопланетян или же метеозонд. Ради бога, она была вампиром. Как будто инопланетян на самом деле не существовало?

– Я поняла, почему мне снятся сны. – Она произнесла слова быстро, будто могла избавиться от всего этого дерьма только вместе с быстро выплюнутыми слогами. – Нэйт.

Джон Мэтью кивнул. И показал, – «Я должен был уловить связь».

– Я тоже. И да, из–за него мне снятся кошмары. То, через что он прошел, словно вернулось ко мне. Понимаешь.

Она ненавидела слабость и эмоции, тот факт, что под ее маской скрывались боль и страдания, на которые она не подписывалась и которым не могла проиграть. С другой стороны, ее собственная семья продала ее в эту лабораторию, желая отомстить за нарушение, которое они не могли ей простить.

Когда–то Мёрдер был ее любовником. Именно из–за этих отношений ее собственная родня преподала ей урок. Или они так думали…

Джон Мэтью присвистнул, и когда она взглянула на него, он показал: – «Но видение Вишеса касалось не лаборатории. Речь шла о волках».

– Я не собираюсь заморачиваться из–за этого дерьма с предсказаниями. Насколько я понимаю, он съел сэндвич Арби в час ночи, и копченная грудинка не зашла.

«Так, что ты думаешь?».

– Ничего. – Хекс выругалась, когда стало ясно, что он не купился на ее ложь. – Да ладно тебе. Перенял мои симпатские способности?

Джон Мэтью пожал плечами. И пока он смотрел на нее, она смотрела на его огромное тело. Он был одет в черное, обтягивающая футболка и кожа были такими же темными, как тени, с которыми он сражался, защищая расу вампиров от нового врага.

– Я люблю тебя, – хрипло выдохнула Хекс.

Ее хеллрен выругался. Потом показал жестами: – «Черт, ты хочешь поехать в Колонию, да?».

Тьма была повсюду, непроглядная и полная теней. Преобладала над землей, требуя неправедные души. Земля – огромная могила, над которой парили мертвые, ища, ища все, что они потеряли...

Ночью в Уолтерсе, Лидия сидела за кухонным столом, сжимая в руках кружку томатного супа «Кэмпбелл», а старое стихотворение грохотало у нее в голове, начитываемое голосом дедушки, на языке дедушки. В ее памяти остались лишь фрагменты, как если бы слова были тканью, которая истерлась со временем.

– Хватит, хватит, хватит...

Прошептав это вслух, Лидия сделала еще один глоток из кружки. Она не чувствовала вкуса, не могла сказать, горячее или холодное у нее в кружке, не знала, приготовила ли она суп на воде или на молоке.

Ложь – это болезнь, так всегда говорил ее дедушка. И накапливаясь, она может стать смертельной.

Тяжесть в ее груди, черт возьми, ощущалась как болезнь.

Лидия выглянула в окно рядом с маленьким столиком, снаружи было темно… не так темно, как обычно бывает в Бостоне. Не по–городскому. В Уолтерсе темнело по–деревенски, как в том месте, где она выросла за пределами Сиэтла, без мягкого, рассеянного городского освещения, которое могло помочь поверить нервному и несчастному человека, что еще не все потеряно. В городе тьма не ощущалась как пустота, в которую можно упасть.

Особенно, если ты согрешила. Или если ты солгала.

– Прости меня, дедушка, – прошептала она.

Лидия поставила кружку, находя обычно успокаивающий запах отвратительным. И когда она взглянула на уровень жидкости, чтобы понять, сколько она на самом деле отпила, от вида густого вязкого красного супа стало еще хуже.

Он напомнил ей кровь.

Шумно поднявшись, Лидия отнесла свой обед к раковине и отвернулась, споласкивая кружку.

В последний раз кухню ремонтировали в конце восьмидесятых, здесь были лиловые, как в «Большом ремонте»[28] из 90–х, шкафы, линолеум на полу в гармоничной сине–розовой цветовой гамме. Бытовая техника была черной и ни с чем не сочеталась. Раковина – из нержавеющей стали, матовая из–за регулярного использования и чистящих средств.