– Северский, – медленно произнес он и ничуть не удивился наступившей реакции блондина. А тот восторженно замер, распахнул свои эфирные глаза и мастерски воспроизвел идеальный круг своими улыбчивыми губами. И похоже, что я одна до сих пор не понимала творящегося безобразия, потому что если Марат и удивился, то потрясающе владел лицом, а если нет, то возникал вопрос, откуда эти двое друг друга знают, а если не знают, то почему одна фамилия Северского вызывает у Оливье экстаз, причем явно односторонней направленности.

Марат хмыкнул, грубо отодвинул оторопевшего блондина в сторону и также молчаливо направился к выходу.

– Поехали, – бросил он мне, а потом замер и посмотрел на Мишу. – А с тобой я позже «поговорю», не переживай, обсудим «рабочие» моменты. И личные тоже, – покосился он на меня, и, не дожидаясь ответа, вышел из квартиры.

– Что у тебя с этим парнем? – грозно навис надо мной брат.

– А у тебя? – парировала я, бросая нервный взгляд на часы – время поджимало, и на беседы с Мишей времени катастрофически не было, хотя я и успела сильно соскучиться за то время, что его не было.

– Зин, я понимаю, что ты переживаешь из-за разрыва с Васей… но Северский не лучший вариант, уж поверь мне, – проигнорировал мой вопрос брат, решивший, что у меня с Маратом отношения. Странно, ведь я всего лишь пару раз ночевала у него в квартире, познакомилась с его мамой и сестрой и впустила его в свой дом…

– Откуда ты знаешь? – устало отозвалась я. – Во всяком случае, он только и делал, что помогал мне, пока тебя не было, так что я не могу относиться к нему плохо, только потому, что ты мне так сказал!

– Ты ведь не знаешь всего…

– Зачем? Я привыкла доверять своим глазам, а не чужим словам, по крайней мере, даже если обманусь, то не смогу винить никого, кроме себя.

– Черт, сестренка, это так не вовремя! – растерянно взъерошил он свою темную голову рукой и глянул на озадаченного Оливье, который рассматривал меня с каким-то повышенным интересом. И мне бы это ужасно не понравилось, не будь он так похож на милого пса, которого хочется гладить по голове и прижиматься лицом к доброй плюшевой морде. – Можешь просто послушать меня и перестать с ним общаться?

– Нет, – твердо ответила я брату. – Не знаю, что у вас троих за дела, но точно уверена, что имею право выбирать себе друзей сама. Прости, у меня спектакль. Вернусь поздно, и надеюсь услышать от тебя истории про Францию и про… это всё, – многозначительно смерила я взглядом блондина, который активно махал мне рукой на прощание и радостно улыбался, пребывая в блаженном неведении о сути происходящего.

– Зина, постой! – но я уже неслась по ступенькам вниз, напуганная мыслью, что Марат передумал везти меня, и уехал, либо решил, что я останусь с братом, вместо того, чтобы отправиться вслед за ним.

Не уехал. Стоял, прислонившись спиной к капоту, сложив руки на груди, с мрачным видом гипнотизируя мою стремительно приближающуюся фигуру.

– Прости! – чуть задыхаясь выдохнула я, останавливаясь рядом с ним.

– А я уже подумал, что грозный старший брат отговорит тебя якшаться с плохим мной.

– Он пытался.

– Почему не послушалась?

– А нужно было?

– Несомненно, – усмехнулся парень, и я подумала, что шутка в его фразе только отчасти является таковой, – но теперь уже поздно, ведь ты здесь.

Внезапный порыв теплого ветра нагло и уверенно растормошил мои недавно уложенные волосы, пустив их танцевать по воздуху и обрушив на лицо, закрывая обзор и образуя темную, пахнущую шампунем стену перед глазами. От неожиданности я не сразу сообразила, что нужно убрать игриво покачивающиеся и щекочущие нос и щеки пряди, а когда потянулась, то замерла, потому что почувствовала, как чужие руки прикасаются к моей голове и не спеша наводят порядок, нежными поглаживающими движениями. Помню, мама в детстве пропускала мои длинные волосы через пальцы, заплетала косы, и я наслаждалась этим, блаженно улыбаясь от приятных ощущений. Помню, Миша поглаживал меня по голове, истино братской лаской успокаивая меня мерными уверенными движениями ладоней; Вася любил перебирать мои прядки перед сном или утыкаться в макушку носом и вдыхать смесь запахов туалетной воды и шампуня. Но все это даже близко не вызывало во мне той дрожи, которую я почувствовала сейчас, когда Марат так неторопливо, с преувеличенной нежность, точно касался хрупкого фарфора, уделяя внимание каждой пряди, сжимал меня всю в спираль застывших секунд, вызывая парестезию, вдребезги разбивая броню, обнажая уязвимый тыл, добираясь до глаз, которые глядели зачарованно в снежные туннели и превращались в щедро раздаривающие свет фотоны. Так можно смотреть на нетронутый под апрельским солнцем снег, или на яркую звезду посреди темного неба… Ослепительно и завораживающе и непозволительно, до мурашек по коже нежно.

И я почти готова была умолять, чтобы он прекратил, чтобы он не стал мне еще ближе.

Потому что я видела, как разбиваются о скалы его равнодушия волны девичьих сердец и даже отдаленно не была готова влиться в их ряды вечного и бессмысленного паломничества по его душу.

Дыши.

Захлопни заглючившие в одном положении ресницы.

Сомкни губы, замершие в аффекте, близком к восхищению.

Кто ты, незнакомец с нордической красотой, холодный и непробиваемый с виду, а на деле такой горячий, что топишь ледники одними глазами? Зачем ты смотришь на меня, словно читаешь сакральный смысл, словно хочешь знать больше, чем нужно для приятельского «как дела?». Почему застыл надо мной, замер, завис, точно натянутая звучащая пауза перед сокрушительным форте финального аккорда?

И насколько здравый смысл искажается от близости чужих губ?

Мы отмерли одновременно, разбуженные ревом сигнализации в соседнем дворе. Я смущенно потупилась и утолила воздушную жажду, нервно касаясь руками своих волос, пытаясь пригладить мысленный шум.

Северский казался спокойным, как море в штиль, а глаза темнели и хмурились как всегда, и в них даже отдаленно не плескалась тень моего волнения, а может быть, он просто привык прятать всё за маской равнодушия.

– Поехали? – прохрипел он, пробираясь своим голосом сквозь звон в моих ушах и вызывая практически неосмысленный кивок, сделанный просто потому, что так было нужно.

Сесть в машину и упрямо фальшивить, обманывать себя другими мыслями, смотря в окно и не смотря на сидящего рядом парня.

Считать деревья промахивающие мимо.

Считать заплатки на асфальте.

Вспомнить милую улыбку и добрые, солнечные глаза.

Сделать вид, что поворачиваюсь и смотрю на водителя исключительно из-за крайней нужды утолить любопытство.

– Марат, а ты раньше встречался с Оливье?

– Нет.

– Мне показалось, что он тебе не понравился?

– Не показалось.

– А что ты имел в виду, когда упоминал, что Миша тебя шантажировал?

– Шелест, – парень не глядел на меня, его взгляд казался полностью сосредоточенным на дороге, – твой брат прав, и тебе не стоит вмешиваться в наши дела.

– Вот именно – он мой брат, да и проигнорировать связавшие нас события и не заботится о твоей судьбе, я тоже вряд ли смогу, поэтому меня беспокоит всё, что у вас происходит. Что бы там ни было, я не хочу узнать о всем последняя!

– Что?

– Говорю, что имею право знать.

– Я не про это, – он бросил на меня внимательный взгляд, и вряд ли бы разорвал зрительный контакт, если бы не нужда смотреть на дорогу. – В каком смысле, «не можешь не заботиться о моей судьбе»?

Я сглотнула и принялась внимательно изучать швы своей длинной черной рубашки. Искренность – дело праведное и достойное восхищения, но крайне смущающее.

– Мне кажется, после того, что ты для меня сделал, я могу называть тебя другом? Не подумай, что я навязываюсь, – поспешила я объясниться под удивленным взглядом, – просто хочу сказать, что не могу исключить важность твоей помощи, и не желать отплатить тебе тем же! Можешь считать это глупостью, или нелепыми тараканами в моей голове, – я чуть-чуть усмехнулась. – Просто проигнорируй, если тебе это не нужно, но если все-таки нужно, я буду рада помочь когда-нибудь. Просто скажи мне об этом, хорошо?