Пожалуй, это был единственный действенный метод, чтобы успокоить это мелкое несчастье.

– Зина, а вы с Маратом давно знакомы? – улыбнулась мама, приступая к ненавязчивому допросу. Кто-то дорвался до женской персоны, впервые оказавшейся в нашем доме.

Шелест посмотрела на меня; я едва заметно пожал плечами и приступил к еде, решив, что девушка и сама разберется с парой навязчивых женщин. Она, поняв все верно, смерила меня долгим взглядом, от которого ужасно захотелось улыбнуться и повернулась к моей маме.

– Не очень.

– Но вы вместе учитесь?

– В одном институте.

– Марат такой замкнутый, редко бывает, что мы видим его друзей. Так, Паша с Димой иногда заходят, и то все время куда-то торопятся. Молодые, ух. А ты, Зина, живешь с родителями?

– С братом.

– А че, вы еще не съехались? У брата же есть ква…

– Софа! – обрушились на решившую открыть обиженный рот сестру два гневных оклика.

– Не обращай внимания! – поспешила успокоить, видимо, уже привыкшую к выпадам мелкой Зину, – Она может быть очень назойливой. Но, на самом деле, Зина, а почему бы тебе не переехать к сыну?

Настала моя очередь давиться водой. От мамы я такого подвоха не ожидал. Видимо, жизнь с мелкой плохо на нее повлияла.

– Мам, – сердито посмотрел я на женщину, в глазах у которой горели лукавые огоньки.

– Вообще-то.., – поспешила оправдаться Зина, – Мы с Маратом…

– Разберемся сами, – закончил я за нее, игнорируя рассерженный взгляд, – И если вы не прекратите, то будете видеть меня еще реже, – без намека на шутку сказал я

– То есть никогда? – уточнила Софа, слишком смело приподняв бровь, – Вообще-то, если бы я сегодня случайно не встретила Зину на улице, то вы бы так и не явились, хотя обещали, оба! А еще я некультурная!

– У нас было много дел. Зина вот, например, к конкурсу готовится, – невинно выдал я новую тему для разговоров, с плохо скрываемой насмешкой глядя, как Шелест сканирует меня своими темными глазами. Именно в них копошились все ее эмоции, и я уже подсел на крючек, вызывая их раз за разом, и просто не мог отказать себя в удовольствии снова заставить ее возмущенно посмотреть на меня.

– Как интересно? Что за конкурс? – мигом заинтересовалась мама, заботливо подливая Шелест сок.

– Это музыкальное соревнование, – несмело выдала Зина.

– Ты наверное на скрипке играешь? – предположила мама.

– На фортепьяно, – покачала головой Шелест, – Но дело в том, что с конкурсом всё еще не ясно. Марат поспешил с выводами…

– Бабушка Мармеладовой лично ее готовит, – выдал я то, от чего моя мама пришла в восторг. Она точно знала цену этой информации. Софа, которая ничего в этом не смыслила, но привыкшая, что во всех разговорах, где упоминается имя Людмилы Цахер, используются интонации благоговейного трепета и ужаса, присвистнула.

– Круто! Зина, ты, наверное играешь как этот, как его… Моцарт! – выдала сестра очень умную мысль и довольная собой приподняла палец.

Зина, в конец сраженная, то ли всеобщим восторгом, то ли сравнением с умершим композитором лишь уныло кивнула, никак не комментируя неожиданную новость.

Больше никто не задавал провокационных вопросов, а Зина, по-видимому, довольная, что от ее персоны отстали, достаточно пространно беседовала с мамой и сестрой. Я, улучив момент, полез в телефон, чтобы узнать имя засланного отцом человека. Я долго всматривался в незнакомое мне лицо, и пытался понять, что мне делать с ним и его близостью к Шелест. Почему-то мне казалось, что бездейственно бдевший за мной отец начнет действовать очень скоро, и я не сомневался, что он найдет нужные педали, чтобы заставить меня плясать под его дудку. Нужно было как-то разобраться с серьезным, но до ужаса скучным на вид взрослым дяденькой с банданой и влажным грустным взглядом, взиравшим на меня с фото, под которым было напечатана фамилия Петрушевский.

После того, как я решилась продолжать занятия у Люды Цахер и принялась усердно готовиться к конкурсу, пары в университете стали казаться еще большей пыткой, чем раньше. Даже несмотря на то, что меня постоянно подбадривали необычайно восторженная в последнее время Уля, у которой стремительно приближался день рождения, все такой же молчаливый, но постоянно оказывающийся рядом Северский, не знаю уж, почему решивший, что неизменное присутствие Ромашко, скрасит мои серые будни. Последний, на пару с Королевым, теперь каждый день обедавшие вместе с нами в большой перерыв, то и дело хохмили и на самом деле умудрялись отвлекать меня от тяжелых мыслей и скрашивали день, до того момента, пока я не возвращалась домой, где неусыпно следящие за мной родители пытались выяснить причину моей вечной занятости и отсутствия дома. Они достаточно ровно отнеслись к вновь замелькавшему в нашей квартире Оливье и даже подозрительно часто стали намекать на то, что мы с ним составим отличную пару, стоит только получше приглядеться друг к другу. Это вызывало у меня лишь желание убежать как можно быстрее и появляться дома как можно реже. Миша тоже все время где-то пропадал, и это избавляло меня от необходимости еще и ему объяснять причину моих частых вылазок из дома. Мне казалось неправильным такое положение дел: приходилось скрывать от родных мои истинные намерения и планы, тогда как недавно появившиеся в моей жизни люди всецело меня одобряли и всячески поддерживали.

Тяготивший меня день рождения Васи приближался точно снежный вихрь и, несмотря на то, что я решила, что это будет последний раз, когда я что-то для него делаю, мне было нехорошо при мысли, что придется снова столкнуться с его ловко манипулирующим людьми отцом.

Северский настолько примелькался в моей жизни, что я сама не заметила, как впустила его в душу и отзывалась теплом на каждое его появление. Он был серьезен и редко изменял непроницаемому виду; но я уже успела понять, что за маской равнодушия прячется большое сердце и теплые чувства к немногим близким ему людям. И хотя я каждый раз уныло замечала, как смотрят на него проходящие мимо не в пример мне привлекательные девушки, раз за разом стреляя красивыми глазами в его сторону, я продолжала согреваться о свои чувства, по собственной глупости разросшиеся до невероятной потребности выискивать в толпе высокую фигуру, увлекаться редкими улыбками, и засыпать с неизменными и нереальными мечтами. Кто знает, почему он из всех возможных вариантов решил впустить в свою жизнь неприметную и закрытую в собственном мире меня, но его добротой я воспользовалась в полной мере и до неприличия сильно влюбилась в популярного парня, поставив на кон собственный рассудок. Скорее всего, я была для него кем-то вроде сестры, которую можно гладить по голове, кормить, знакомить с друзьями и следить, чтобы шарф был завязан крепко; с моей же стороны каждые его жест приближал к точке невозврата, когда всецелое и маниакальное помешательство на его персоне не стало предметом грустных насмешек Ульяны, которая тут же вывела меня на чистую воду и то ли жалела, то ли ругала, когда дело доходило до обсуждения моих чувств.

– Дурочка, ты, Зинка! Но почему я не удивлена? Этот снежный человек сам вокруг тебя юлой вьется, а мы тут еще удивляемся, чего это ты на него запала! Да в него и издалека немудрено втрескаться, а когда, как у тебя, почти в глаза в глаза, тут уже без вариантов! Но ты уверена, что у вас это не взаимно? Просто, как не посмотришь, так он от тебя глаз не отводит, честное словно, наводит на мысли…

– Куда уж мне? Если он на моих глазах Тихомирову из дома выставил, представляешь, какой нелепой я ему покажусь, когда он узнает о моих чувствах?

– А чего он тогда привязался к тебе, извини за иностранный, как банный, мать его лист? В одном месте зачесалось благотворителем-меценатом заделаться? Добрых дел мастер, за просто так доброту разбазаривать? Не гони мне, Зин, я чую, что тут нечисто как-то… И еще эта их муть с твоим братом и твоим бывшим и твоим, наркоманом этим, Татарским… Ну е-мае, сколько жили спокойно, а тут целый урожай на нашу голову какой-то!