Марат хмыкнул.

– Скоро у тебя будет новый оппонент, – заявил многозначительно, заставляя Татарского еще больше удивиться.

– Да лан! Не гони, – отмахнулся он, – Кто тут способен тебя заменить, ну в самом деле?

– Это сейчас было признание того, что я лучший? – самодовольно спросил парень.

Татарский приуныл.

– Он же не шутит, да? – обратился уже ко мне, – Он вообще никогда не шутит, – забурчал парень и пошел в сторону сейфов, – Помогаешь ему, помогаешь и никакой отдачи! Перестаю быть добрым, вот всё!

– Тренируйся лучше. И выкинь всю дрянь из своих карманов, – почти по-доброму дал совет Северский.

– А с этой что делать? – махнул рукой в сторону Елисеевой парень.

Северский пожал плечами.

– Хочешь, можешь утешить, если тебе это интересно, – и повернулся ко мне. Я сжалась под его взглядом и растеряла весь свой прежний боевой запал.

– Что будешь делать, когда всех подряд спасешь, Шелест? – иронично спросил он. По крайней мере, в его голосе не звенел лед, а глаза насмешливо поблескивали.

– Разве не ты всё время делаешь тоже самое?

– Ты упустила кое-что в своих рассуждениях. Кое-что очень важное, – он подтолкнул меня к выходу. Я всё время оборачивалась на него, пытаясь прочитать по лицу на какой вид казни он меня ведет.

– Что это? – любопытство спасало от страха.

– Я мужчина, Зина, мне по статусу положено всех защищать, – он вздохнул, а я, увлеченная подъемом, потеряла возможность пытаться почитать по его лицу мысли.

– Но…

– Да, это ультиматум. Если ты хочешь что-то решить, то должна поговорить об этом со мной. А если собираешься соврать, то врать нужно в лицо, тогда я сразу пойму, что ты врешь, и мы все равно придем к правильному решению.

– Ты сердишься?

– Сержусь. Ты ушла, даже не разбудив меня, оставила очень содержательную записку, а потом умудрилась испортить мне утро своим громким заявлением о несостоятельности нашего союза.

Мы вышли на улицу, и я, наконец-то, повернулась к парню лицом.

– Я… прости, – пришлось опустить голову, чтобы не сгореть от стыда за свой нелепый порыв. Кажется, с того времени прошла вечность, а на деле всего лишь несколько часов.

– Хорошо, – как-то подозрительно ровно ответил Марат, а потом я почувствовала, что он приблизился ко мне и заговорил в самое ухо, вызывая трепет, – Но ты уверена, что хорошо меня поняла? – я почувствовала близость его тела и мгновенно загорелась особыми чувствами, которые возникали только рядом с ним. Глупая, неужели и правда думала что теперь, когда познала, что такое счастье, смогу без него обойтись? Мои глаза встретились с потемневшим взглядом Марата.

– Ты имеешь в виду, что я не должна больше совершать необдуманных поступков без твоего ведома? – покорно выдохнула я и увидела его довольную полуулыбку.

– Я имею в виду, что мне мало той части, что я получил, Шелест, – он коснулся рукой моей щеки, а я незамедлительно прижалась к ней, – Хочу получить всё, – другая рука притянула меня за талию, – Тебя и твои руки, твою музыку, твои мысли. Даже эти твои мрачные портреты пускай переезжают с тобой, – он усмехнулся, а я вспомнила про то, как он когда-то очень внимательно разглядывал мою комнату с ее неизменными жильцами – Бетховеном и Шубертом.

– Переезжают? – переспросила я, увлеченная сокровенностью его взгляда, который неминуемо забирался в каждый уголок моей души.

– Что, всё еще не внушаю тебе доверия? – он откровенно смеялся надо мной, – Ладно, – полез в карман и вытащил то самое обручальное кольцо, которое я оставила вместе с запиской у него в доме, – Давай тогда так. В этот раз по-настоящему.

Я заглянула ему в лицо. Он не врал, на самом деле ждал моего ответа, даже больше, чем показывал. Я без колебаний приняла его: на этот раз и я получила свое признание в любви. А потом порывисто обняла довольного парня и разразилась счастливым смехом, который отражаясь, точно в зеркале, в Марате, с удвоенной силой скреплял наше общее счастье.

Колесо, которое так упорно несло мою жизнь непонятно куда, остановилось. Оно немного покрутилось и легло на ровной ледяной поляне, с удовольствием замирая на самом подходящем ему на свете месте. Красная тема любви выросла из нашего поцелуя и бесконечными атласными лентами обмоталась вокруг нас, связывая навечно.

Если бы мы были музыкой, то сейчас звучали бы настолько прекрасно, чтобы заставить всех, слышащих нас, замереть, и почувствовать в глазах слезы от невероятной красоты мелодии. Никогда и ничто не звучало подобно этой прекрасной симфонии любви, с космической силой уносящей нас в наше будущее.

Я впервые слышала любовь внутри себя.

И она была восхитительна.

Люда Цахер, должно быть, была недовольна мною. Это было предсказуемо, как и то, что никакого приза на этом высококлассном конкурсе мне не светит. Наверное, я поняла это сразу, как только вышла на сцену, как только осмотрела полупустой зал, как только глянула в сторону жюри, сурово восседающих в центре, за длинным столом. Соревновательный дух во мне не то, что отсутствовал – я откровенно не понимала, зачем кому-то что-то доказывать. Ну что бы изменилось, добудь я этот кубок? Я бы все также не любила публики и суеты и предпочла бы демонстрировать талант в скромных камерных залах. А жадных до побед на соревнованиях людей, подобных Яше Рубинштейну, который буквально с горящими глазами жаждал побывать на сцене, и без меня хватало с головой.

Поэтому я сдалась ещё в самом начале, когда проигнорировала все советы моей наставницы и играла, как того требовали мои слух и сердце. Где-то слишком медленно, где-то слишком быстро, слишком свободно, слишком неклассично и, вообще, неподходяще для оценки маститыми судьями с их стандартными критериями.

Я надеялась только, что это не загубит на корню желание Люды Цахер заниматься с неблагодарной мной.

Когда я вышла, Яша смотрел на меня во все глаза, а рядом с ним и ещё парочка таких же впечатленных любопытных конкурсантов. Я была новым неясным персонажем в их закрытом обществе – даже среди подобных мне выделялась и не находила места.

– Это ты сейчас что... так Баха играла? – Яша никак не мог взять в толк, почему наш общий педагог мог позволить мне такие вольности.

Я пожала плечами.

– Увлеклась, – скромно ответила я.

– Это ж... прям... ну Людочка бы меня за такое.., – он растерянно почесал голову, – Не боишься? – в его глазах мелькнули искры уважения.

– Боюсь, – честно призналась я, – Но ничего ведь уже не исправить… Зато точно уверена, что ты их сразишь наповал! Удачи! – искренне пожелала я забавному парню и отправилась из артистической прямо в большой холл, где меня ждала неожиданно пестрая группа поддержки: взволнованная Ульяна, неунывающая Соня, которая не обращала ровным счетом никакого внимания на то, что моя подруга то и дело на неё странно косилась, а также впечатленная происходящим сестра Северского, пританцовывающая на месте от возбуждения.

– Зииина! – замахала мне рукой Софа, первой заметив меня, и помчалась мне навстречу, коронным ударом едва не сбив с ног, – Ты такая классная! Я даже не знала, что можно делать так.., – она скрючила руки и сосредоточенно нахмурилась – Или так..? Короче, улёт! – и принялась меня со всех сторон теребить, – Показала им этого, – она оглянулась на Соню, скорее всего, вспоминая недавние наставления, – Баха, – немного неуверенно протянула девочка, но не встретив насмешливости с моей стороны, в ответ на новое слово с музыкальным привкусом в ее лексиконе, снова засияла всеми своими красками.

– Зинка, ты просто космос! – до нас добрались широко улыбающиеся девушки, – Только эти судьи, что б их, все время перешептывались! – гневно выдала Ульяна, крепко меня обнимая.

– Ещё бы им не перешептываться, – радостно сообщила Соня, – Зина им, можно сказать, картину мира испортила сегодня! – Девушка ухмыльнулась, – Что-то я крайне сомневаюсь, что тебя такому ба учила! – В её глазах плясали чертики, – Но это было то, что надо! А то меня от этого всеобщего формата уже плющить под конец стало!