Я подхожу к охраннику-бугаю и кидаю быстрый взгляд на бейдж.

– Валера, – тяну я, и он смиряет меня равнодушным взглядом. Но после того, как в его руках оказывается пачка зеленых, в глазах парня появляется нужная мне заинтересованность.

Спустя минуту ничего не понимающего и вяло сопротивляющегося Татарского выводят из бара – он кидает на меня взгляд, когда проходит мимо, но едва ли узнает. Надеюсь, что после прекращение действия дряни, которую он принял, ему будет хреново, как в аду. Или хуже.

Я подхожу к Шелест, которая поднимает на меня свои темные глаза. Ловлю ее взгляд и замираю от пронзающей нежности и одурманивающей теплоты. Как дурак пялюсь на нее не в силах оторваться – даже понимание того, что этот взгляд не принадлежит ни ей ни мне, не отрезвляет опьяненного сознания. Зачарованно слежу, как девушка поднимается и подходит ко мне, видимо, приняв за вернувшегося Татарского. Ловлю ее протянутую ко мне руку, а потом и всю ее, приникающую ко мне в объятии. Не двигаюсь и вдыхаю лимонный запах ее парфюма, и проникаюсь неожиданно новыми, еще неясными, но до умопомрачения приятными ощущениями.

– Ты как прелюдия ми бемоль мажор Рахманинова, – неожиданно щекочет она мне шею странными словами. – Не похож на него, – грустно вздыхает она, видимо, вспомнив что-то плохое.

– На кого, Шелест?

Она грустно усмехается.

– Только не сейчас! Сейчас мне хорошо, а он все испортит. Не надо о нем, – она крепче прижимается ко мне и утыкается лицом в грудь.

– Не буду, – соглашаюсь я, упиваясь украденной нежностью, которую девушка вряд ли завтра вспомнит.

– Сон, как по мне, слишком реальный… Мне давно не было так тепло и спокойно. Можно я постою с тобой еще немного? Позволь продлить сказку для принцессы, которой не существует, сказка которой завтра тоже не будет существовать…

– Можно, – шепчу я и невесомо провожу рукой по ее волосам.

Не знаю, сколько мы так стоим, оказавшиеся предельно близко друг к другу, нарушившие установленную девушкой дистанцию, укутанные особой, существующей только для нас атмосферой. Меня ломает от нового чувства, а девушка едва ли завтра вспомнит о том, как пробила мою броню и заставила замереть от одного прикосновения своих пальцев. Только когда ее тело окончательно обмякает в моих руках, я понимаю, что пришло время возвращаться в реальность и готовиться к завтрашнему дню, который сотрет все случившееся, превратив в ту самую гребанную сказку, которой не существует.

После репетиции я выхожу до капли выжатая и зверски пропесоченная. Впрочем, мне досталось не так уж и много по сравнению с актерами, которые уходили со сцены чуть ли не плача, – Лео сегодня зверствовал, пускал молнии, топал ногами, орал громче обычного, и при этом подбирал такие выражения, которые можно смело записывать в книгу неизвестных еще миру ругательств. Завтра должна была состояться премьера спектакля, и я уверена, что после столь звенящей от напряжения репетиции, проходящей в атмосфере волнения, гнева и постоянных остановок с указаниями на ляпы, она должна пройти более-менее легко.

Однако даже я вымоталась настолько, что не осталась поиграть после того, как все ушли. Голова требовала тишины и покоя после трех часов беспрерывного шума – и даже звуки города, долетавшие отовсюду, едва я оказалась на улице, хотелось просто выключить. Поэтому я поспешила домой, чтобы спрятаться в уютном мирке, не потревоженном никем и ничем.

Только вот я забыла, что в последнее время судьба не жалует моих желаний и вообще делает все возможное, чтобы нарушить гармонию и баланс внутри моего купола.

И пускай нависшая угроза в лице Марата Северского до сих пор существовала, я уже научилась справляться с ней, игнорируя косые взгляды, пересуды, лишнее внимание и его самого. Не так уж и сложно держаться подальше от людей и появляться только чтобы сесть на заднюю парту в аудитории, а потом так же незаметно исчезнуть на время перемены.

Но как справиться с нахлынывающей обидой и все еще сжимающей сердце болью, хоть и притупленной временем, при виде знакомой до мелочей фигуры и некогда родного лица? Можно ли спустя время проходить с равнодушием и спокойствием мимо человека, который когда-то был тебе самым близким на свете? И насколько грань между равнодушием и притворством может быть зыбкой? Но если ты смог это преодолеть и ничего не чувствуешь, то всё упирается только в один вопрос – обманываешь ли ты себя сейчас, засунув все эмоции в глубокие ямы сознания, или когда-то обманывался в своих чувствах, которых может быть и не было?

Мое сердце сжимается, и я хотела бы, чтобы наши отношения оказались ложью, но, к сожалению, мне чуждо притворство. Нельзя заниматься искусством и притворяться – потому что чуткий слушатель тут же поймет, что его обманывают, как ребенок, который за версту понимает, что ему лгут. Потому что музыка не прощает недоговорок и уверток и сразу перестает отвечать взаимностью. Искренность – плата за талант.

Вася сидит на ступеньке лестницы в подъезде около моей двери. Его голова опущена и покоится на сложенных в замок руках, и от него за версту разит алкоголем и сигаретным дымом.

Я останавливаюсь перед ним, преисполненная противоречивых чувств. Хочу убежать и не видеть, никогда не видеть теплых карих глаз, но в то же время мне жалко его, поникшего и опустившегося до предательства собственной души ради мнимого счастья.

Он поднимает глаза, всматривается мутным и неестественно блестящим взглядом и грустно улыбается.

– Зина…, – выдыхает с горькой усмешкой, – Зина, Зина, Зина… Почему ты не сказала мне, что будет так хреново? Почему не предупредила, что настоящее одиночество наступает, когда вокруг тебя слоняется чертова куча людей, ничего не видящих дальше гребанных денег? Почему не защитила меня? Ведь ты же любишь меня, Зина! Так почему у меня сердце разрывается и разлетается ошметками по пустоте, которую ты заполняла, пока была рядом? Почему?

– Бороться за твое счастье теперь должна твоя невеста.

– Эта насквозь лживая тварь?! Она улыбается и стонет, а я представляю змею, которая лежит смирно и приручённо, пока однажды не прыгнет и не вонзится ядовитыми клыками мне в глотку! Я окружен этими змеями, – он хохочет, и у меня внутри всё сжимается от этого смеха. Вася встает и протягивает ко мне руку, гладя по щеке. – Ты такая нежная… господи, моя девочка, прости меня, – он подается вперед и заключает меня объятия, на которые я не в силах ответить – так и стою с опущенными руками, уткнувшись растерянным взглядом в соседскую дверь и стараясь не слишком глубоко вдыхать неожиданно сильный запах перегара, окруживший меня. Это уже не запах моего Васи, который я обожала, это запах незнакомца. Тошнотворный и отталкивающий.

– Пусти! – пытаюсь я отодвинуться, но он только крепче прижимает меня к своей груди.

– Прости меня, прости меня, Зина, – шепчет он мне в плечо. – Я как последний лох повелся на фальшивку, отпустив настоящее сокровище, – Он заглядывает мне в глаза. – Ведь ты все еще моя девочка? Скажи мне, что еще не поздно? Можно всё вернуть, исправить? – он кивает собственным безумным мечтам. – Я тебя вознесу, будешь у меня как принцесса, для тебя только самое лучшее, всё, что захочешь! Зина! Только скажи, что еще любишь меня, что сможешь простить!

– Нет, Вась, – качаю я головой и отстраняюсь, – теперь уже поздно, – я делаю шаг назад.

– Ты не понимаешь! Я откажусь от нее, будем жить, как прежде, вдвоем, ты и я! Зина! Милая моя, я к твоим ногам брошу этот чертов мир и себя – твой, только твой! Только поверь мне!

– Отпусти меня, Вася, всё кончено!

– Не могу, я не могу без тебя!

– Раз один раз смог, то и теперь получится, – я спускаюсь еще ниже, и пытаюсь сдержать слезы в ответ на капли стекающие по щекам моего бывшего парня. – И я смогу!

– Зина! – кричит он мне в след, но я уже сбегаю вниз, разбрасывая редкие соленые капли по бетонным ступенькам. Дальше, как можно дальше от этого места, от этого человека, разбередившего еще незажившую рану. Он не догоняет меня, и я рада этому, потому что больше не хочу его видеть, слышать грустный прерывающийся голос и чувствовать неприятный запах, который хочется смыть, оттереть жесткой мочалкой и покрыть чем угодно, лишь бы забыть. Прохладный ветер приятно охлаждает разгоряченное лицо и высушивает слезы. И только мысли невозможно выкинуть, они жужжат, как пчелы и от них не спрятаться никуда, даже в купол, потому что это их дом. И если ранее я хотела убежать от этого шумного города в тишину, то теперь мне необходимо отвлечь себя, дать мнимую передышку телу, изнывающему от слишком сильных эмоций.