Я замираю, впечатленная неожиданным открытием того, что Северский и не думает насмехаться – свое мнение он выразил предельно ясно. Как ни крути, а он чертовски прав, и я бы тоже не стала связывать с Тихомировой свою судьбу, потому что ее любовь стоится на взаимовыгоде и желании обладать, а не на готовности жертвовать и отдавать чувство безвозмездно, не требуя взамен ничего. Только вот наши схожие мысли спотыкаются о правду жизни и отдают горечью – едва ли ты выберешь Зину Шелест, когда речь пойдет о необходимости соответствовать каким-то сверхвысоким стандартам. Я уже в полной мере успела это понять.

– Когда дело касается всего, кроме чувств, ты хотел сказать. Выше головы не прыгнешь, а соответствие статусу иной раз дороже близости, – мой голос незаметно для меня становится печальным и задумчивым, я обеспокоенно тереблю край толстовки и смотрю в никуда.

– Так вот в чем дело, – понимающе щурится он. – Тихомирова увела у тебя парня? Об этом она говорила тогда и сегодня? – он внимательно вглядывается в мое лицо, пытаясь подтвердить для себя и без того озвученную правду.

– Такая вот правда, Марат.

– А злится на тебя, потому что он до сих пор к тебе что-то чувствует, но предпочел ее из-за… соответствия? – с пренебрежением спрашивает у меня. Как будто сам факт того, что кто-то так поступил, ему противен.

– Скорее из-за того, что думает, что я ей мщу, связавшись с тобой.

– Постой, она же вроде теперь с Демидовым, – вспоминает Северский, и в его глазах мелькает понимание. Да, он бросил меня, как только приобрел отца и все прилагающиеся к нему элементы. И уже далеко не важно, что он там ко мне чувствует.

– Бинго, – устало и мрачно отзываюсь я. Парень как-то странно на меня смотрит, привычно уже смурнеет и то ли замечает, то ли спрашивает:

– Интересное у тебя, Зина Шелест, окружение.

Не знаю, что он имеет в виду, но вот факт присутствие его самого в моем окружении куда как интереснее. Пускай, сейчас мы повязаны очередным нежданным происшествием, и за каждым нашим разговором появляется все большее взаимопонимание, а толстовка с чужого плеча греет меня и спасает от дрожи, ничего не поменялось в моем мнении о дистанции и вреде личности Северского на мой мир. Законы того самого «соответствия» я нарушать не собираюсь, а потому необходимо как можно скорее спрятаться от морозного взгляда, в котором сквозит что-то молниеносное и крайне опасное.

Поэтому, едва парня окликают какие-то знакомые, я стремительно исчезаю, не прощаясь и напрочь забыв о том, что на мне так и осталась чужая вещь.

Последний выстрел – и раунд окончен. Я опускаю ствол и равнодушным взглядом окидываю собравшихся солидных мужчин, которые кивают, хлопают и добродушно улыбаются – кто-то сегодня неплохо нажился, поставив на меня. Женщин не наблюдается – хотя никаких правил относительно этого нет, развлечение не в чести у слабого пола. Только Соня одиноко приютилась у стенки – она довольно улыбается и показывает мне большой палец. Я ухмыляюсь, понимая, что девушка, похоже, поставила сегодня нехилую сумму. Киваю ей и быстро машу ладонью, чтобы дать понять, что я освобожусь через пять минут. Мне надо упаковать винтовку и перекинуться парой ласковых с Барином.

Пока продвигаюсь сквозь редкую толпу сухо и сдержанно отвечаю на привычные поздравления. Около стойки с сейфами натыкаюсь на Татарского, которому только что в очередной раз дал понять, где его место. Вот только если обычно парень пытается что-то из себя выжимать и делать вид, что держит все под контролем и вот-вот меня обойдет, то сегодня он тухлый и рассеянный; не знаю в чем дело, может быть в отсутствии Сокола, а может быть Татарскому надоело строить из себя рембо, и он поддался судьбе и своему неизменному поражению. Впрочем, когда я вижу его на расстоянии вытянутой руки, понимаю, что дело в другом – взгляд у парня рассеянный, кожа бледная, а глаза воспаленные, он с отчаянной жадностью приникает к бутылке, из чего я делаю вывод, что он болен, чем и объясняется его непривычная вялость. Но это его дело – раз вышел на игру, значит мог, раз мог, значит должен отвечать за проигрыш без отговорок на причины и следствия.

Чтобы там с ним не было, смотрит он как всегда надменно, даже с некоторым диким блеском в глазах, а также уже привычно дергает челюстью – запах клубники, даже с такого расстояния вызывает во мне приступ отвращения.

– Думаешь, ты лучше меня? – спрашивает мне в спину, когда я засовываю кейс в сейф, – Них*я, Север! Этим всем, – он скалится в сторону переговаривающих мужиков, – Насрать, кто тут что из себя представляет, на тебя, на меня, и на гребанную стрельбу! Им бы только померяться размерами кошельков и потрепаться о дерьме собственной жизни, – негромко смеется он, точно помешанный. Похоже, ему все равно слушаю ли я и собираюсь ли ему отвечать – у него прекрасно получается вести болезненный монолог с самим собой, – Всем плевать, – внезапно хрипит он и снова приникает к воде, а потом под моим холодным взглядом уходит из помещения на нетвердых ногах.

– Чего этот мудак хотел? – спрашивает подошедший Барин и хлопает меня по плечу. – Ты как всегда на высоте, – благосклонничает партнер.

– Да так, – отзываюсь я, – как всегда, пытается казаться умным.

– Выглядит хреново…А, черт с ним! Твоя доля, – отвешивает мне толстый конверт. – Сегодня много левых ставило, – отвечает он на незаданный вопрос, когда я с удовлетворением чувствую на руке больший, чем обычно вес. – Вороны каркают, а на нас потом гадят золотом, – смеется он.

Я ухмыляюсь.

– За такое и на морду Татарского не грех посмотреть лишний раз.

– Еще бы… Север, ты с ним внимательнее будь, – щурится Барин. – Птички донесли, что он как-то связан с французом, – ну кто бы сомневался, что Барин не спустит все дело, и не позволит мне рулить самому.

– Даже если и так, он все равно ничего без Сокола не может – ошейник мешает, – некстати вспоминаю недавний разговор с Татарским – но мне не хочется сейчас говорить об этом с Барином. Да и вообще не думаю, что стоит ему рассказывать, только волновать лишний раз и мутить его и без того висящие на волоске общего дела отношения с Соколовским.

– В любом случае, давай без неприятностей, – в голосе мужчины проскальзывает забота. Что не говори, мужик хороший и успел стать мне ближе, чем просто партнером – во всяком случае, заботы от него я видел больше, чем от собственного отца.

– Как всегда, – отзываюсь я, пожимаю Барину руку и отправляюсь к Ромашко, который тоже сегодня пришел на игру и теперь ждал меня, покуривая сигарету и развалившись на диване.

– Ну ты, брат, и трепло, – говорит он разгоняя дым вокруг себя. – Пока тебя жду, уже успел улететь в никотиновый рай! – я хмурюсь, и он спешно тушит сигарету. – Ну что, летим отмечать пальму первенства? – хитро улыбается Ромашко. – Проставляешься, Северский! – кладет он мне руку на плечи и легко сдавливает шею. Но все-таки ощутимо, с учетом его силы.

– Смотрю тебе руки некуда пристроить, Ромашко? – беззлобно хмыкаю я и сбрасываю его «удушающее объятие».

– Обижаешь, моим рукам всегда есть что пощупать, – многозначительно смеется парень. – Я бы даже сказал, за ними длинная очередь для щупания и прочих приятных процедур. Дарю исключительно сказочные ощущения! – поднимает он бровь.

– Поверю на слово, – ухмыляюсь и открываю дверь в коридор. – И даже могу посодействовать в помощи нахождения жертвы ласк любви… Что за?! – застываю как вкопанный. Ромашко замирает позади и наши взгляды одновременно останавливаются на разыгрывающейся сцене. Мои кулаки сжимаются, а глаза прищуриваются – даже близко не уверен, что сегодня все выйдут живыми из этого здания.

В коридоре застыла Соня, а над ней Татарский, навалившийся на нее, прижатой к стенке, одной рукой удерживающий в захвате ее руки, другой пытающийся залезть под кофту сопротивляющейся девушке. Он больше не кажется больным, наоборот, все его движения как будто преисполнены хищной энергии, отточены и хладнокровны, хотя взгляд все также безумен, а на губах диковатая улыбка и капельки крови – скорее всего, Соня уже успела укусить этого ублюдка, когда он полез к ней с поцелуями. И пусть она умеет за себя постоять и даст фору некоторым хлюплым парням, Татарский в отличной физической форме, и силы явно несоразмерны. Но даже в такой ситуации девушка верна себе и извивается как уж, стараясь освободиться от захвата или хотя бы заехать парню в больное место локтем или коленом.