– Мармеладова…
– Без комментариев, Северский, и лучше поспеши! – девушка отключается. Я чертыхаюсь и быстрым шагом иду в комнату, где натягиваю брюки попутно поднимая недовольную блондинку.
– Что, уходить? Но Марат, ночь же на дворе…!
– Я вызову тебе такси, – я протягиваю ей платье. Она недовольно поджимает губы, но все же одевается.
– Не хочешь попросить у меня номер? – интересуется девушка уже в дверях и с надеждой заглядывает в глаза. Нет, девочка, меня не заботит продолжение, и едва ли ты ждала обратного. Я открываю дверь, отвечая на ее вопрос молчанием. Умница, понимает все без слов и даже не закатывает истерики, только раздраженно передергивает плечами, явно расстроенная тем, что не впечатлила меня своими способностями настолько, чтобы я захотел продолжения.
Я сажу ее в такси, ограничившись равнодушным «пока», а потом направляюсь к своей машине, чтобы, наконец, отправиться на выручку подруге. Не знаю, что стряслось у Сони, но просто так она не стала бы меня вырывать посреди ночи. Возможно, Зоя опять сорвалась, а может быть, Мармеладова сама нарвалась на неприятности… Я гоню с явным преувеличением скорости, только вот некому остановить меня, а почти пустые улицы располагают к этому, и подогревают мое желание как можно быстрее добраться до пункта назначения.
Под неоновой ядовито-фиолетовой вывеской тусуется группа парней, они громко смеются и парят вейпы. Одеты и ведут себя как хипстеры. Бар располагается в подвале; пока спускаюсь по лестнице, обращаю внимание на множественные постеры различных музыкальных проектов, которые организует заведение – место вполне в стиле Мармеладовой с культурной программой и вкусными коктейлями, а также фриками во множественном числе. Прохожу мимо громилы-охранника и отдаю пятихатку за вход – администратор рассказывает мне что-то про выступление группы, но я пропускаю ее слова мимо ушей, захожу в сумрачное помещение с минималистичным оформлением и камерной атмосферой и оглядываюсь в поисках Сони. Что-то происходит на сцене – люди за столиками с интересом смотрят в ее сторону, но мое внимание сосредоточено на напряженной фигуре, замершей в дальнем углу под неярким светом лампы.
Девушка напряжена и чем-то заинтересована – она не сразу замечает меня и вздрагивает, когда я ее окликаю.
– Пришел! – радостно хватает меня за руку Соня. Я внимательно оглядываю ее и с облегчением понимаю, что все в порядке – только вот тогда не ясно, что заставило девушку меня вызвать, и вряд ли дело в ее сестре – Мармеладова не стала бы приводить Зою в такое место. – Творится беспредел, от слова анархия, и если ты не сможешь это исправить – быть беде! Полный бздец, Северский! Я даже не могу четко оформить мысль – сплошная некультурщина наружу лезет, которая не проходит никакой цензуры!
– Давай по существу, Мармеладова – ты оторвала меня от приятного времяпровождения, если хочешь знать.
– Не хочу, Северский, не раскаиваюсь и не чувствую никакого стыда за это! Потому что вон там, – она кивает головой за мою спину на один из ближайших столиков к сцене, – знакомое лицо, не находишь?
Я смотрю в указанную сторону и удивленно поднимаю бровь, понимая, кого имеет в виду Мармеладова. За столиком сидит ни кто иной, как Татарский – с побитой физиономией, в понятой одежде, но вполне себе живой и с бокалом чего-то темного в руке. Сукин сын, быстро оклемался.
– Надо же… Он что, опять к тебе приставал? – сжимаю я челюсти от злости.
– К черту, мать его, Татарского, Север! – неожиданно резко и возбужденно произносит девушка и хватает меня за руку. – Гораздо больше меня волнует, а точнее приводит в жутчайшую панику и разрывает мозг тот факт, что он пришел сюда с ней! – она некультурно тычет пальцем в сторону сцены, куда устремлены глаза почти всех присутствующих.
Я поворачиваю голову и замираю. Почти не верю в происходящее и даже делаю шаг в сторону сцены. Смотрю, как загипнотизированный, и пытаюсь осознать реальность того, что там происходит. Точнее, всем моим внимание тут же овладевает одна до боли знакомая особа с бледной кожей, смольными волосами и самыми волшебными руками на свете. Она кажется почти фантомом в приглушенном свете синих и белых ламп, но все же до боли реальна. Как правильно выразилась Мармеладова – разрыв шаблона происходит на полную катушку.
Зина Шелест больше не похожа на интровертную, малообщительную и глубоко зарытую в себе девушку, которой, как я успел понять, она является. Нетрудно было додумать, исходя из ее поведения, что девушка не особо любит находиться в обществе, а разговорам предпочитает проводить время за роялем в мрачном зале театра. Но сегодня она как будто вышла из роли, оставив от себя прежней только оболочку – привычную тонкую фигуру, облаченную во все черное – видимо, излюбленный цвет, потому что других оттенков я за ней не наблюдал. Она сидит за старым пианино и непривычно изломана болезненной энергией, которая на корню убила ее внутреннюю непоколебимость и предельную самодостаточность. Ее длинные волосы растрепаны, глаза горят, на щеках румянец, а руки двигаются непривычно резкими и размашистыми скачками. Она играет что-то в тон вокалисту и барабанщику, что-то веселое, с нотками джаза, но совершенно контрастное стилю Зины Шелест.
– Какого черта? – невольно задаю я вопрос, не отрывая взгляда от покачивающейся в такт музыке девушки. И только потом до меня доходит смысл сказанных ранее подругой слов. – Ты сказала, что они пришли вместе? – хрипло переспрашиваю я и снова смотрю на Татарского.
– А я о чем! Вот как они вошли, так сразу в шоке и оказалась – ты бы видел мое лицо! Просто неожиданность века со всеми присущими последствиями! И знаешь что, Север, – задумчиво тянет Соня, – это ведь не она! Не похоже на нее совсем, – я сразу понимаю, о чем говорит Мармеладова. – И еще, думаю, что Татарский тоже сам не свой – я это еще в клубе уловила днем, по взгляду его поняла и поведению. Он, конечно, ублюдок, но не настолько!
– И что же? – спрашиваю я, понимая, что Мармеладова к чему-то ведет.
– Спайс или соли – не суть, но дело явно попахивает синтетикой, – я ловлю взгляд подруги – для нее эта тема болезненная и избитая, но сомневаться не приходится – Мармеладова владеет ей в полной мере. Я вспоминаю, каким больным казался Татарский после битвы, и каким активным он стал чуть позже в коридоре. Да и сейчас, после целенаправленного и крайне болезненного избиения, он кажется более чем бодрым… На ум приходит бутылка с водой, которую с жадностью глотал парень.
– Дерьмово, Мармеладова, – хмуро отвечаю я, а сам снова смотрю на Зину, которая непривычно улыбчива – редкое проявление радости, которое неожиданно оживляет ее обычно-отрешенное лицо. Я с жадностью впитываю новые черты, попутно обдумывая, что могло заставить девушку оказаться здесь с Татарским – сомневаюсь, что они были знакомы до сегодняшнего дня. На наркоманку Шелест тоже не тянет, и следует вывод, что парень сознательно ее накачал, а потом привел сюда. Надо было все-таки попросить Ромашко переломать ему ноги.
Тем временем музыка на сцене прекращается, и раздаются бурные аплодисменты – Шелест поднимается, покачиваясь, радостно смеется и машет зрителям, а потом обнимается с вокалистом, со смехом что-то говорит барабанщику и счастливая направляется в сторону Татарского, который тоже машет ей рукой и поднимается, чтобы обнять подошедшую девушку. Едва ли она понимает, что происходит – девушка уже на грани, это видно по ее неловким и неестественным движениям и неуверенным шагам. Подозреваю, что скоро тело ее подведет, и она впадет в состояние апатии.
– Северский! – умоляюще шепчет Мармеладова, глаза которой тоже устремлены на парочку. – Не дай ей упасть, – в ее словах больше, чем просто забота. Она знает, о чем говорит, и по-настоящему боится за Зину Шелест. И я понимаю, что тоже боюсь – не знаю почему, но желание защитить ее, забрать от Татарского, сломать тому руки, которые так свободно касались ее прозрачной кожи, ее хрупких плеч, вернуть ее в привычное состояние, вернуть на свое место в театре и никому больше не позволить нарушить ее уникальную самобытность, скручивает меня и подстрекает к действиям.
