Сразу из нескольких окон первого этажа она могла видеть кладбище на холме. Оно совсем не казалось ей чем-то мрачным, вероятно, из-за объяснений Пола, что такая привязанность фермеров к земле поддерживается в семьях целыми поколениями. В неблагополучной семье, в которой она выросла, и в Лос-Анджелесе было так мало традиций и было так слабо чувство привязанности к чему-либо, что теперь подобная любовь к дому у фермеров казалась трогательной — даже душевно возвышенной, — а не жуткой и странной.

Хитер вычистила и холодильник, и они забили его здоровой пищей для быстрых завтраков и ленчей. Отделение морозилки было уже наполовину заполнено упакованными обедами, но она все откладывала их инвентаризацию, так как ее всегда ждали какие-то более важные дела.

Четыре вечера подряд, слишком уставшие от трудов, чтобы готовить, они отправлялись в Иглз Руст поесть в «Главной Закусочной Города» — ресторане, принадлежавшем Быку, который умел водить машину, решать задачки и танцевать. Еда была первоклассной деревенской кухней.

Путешествие в двадцать шесть километров не было чем-то значительным. В южной Калифорнии путь измерялся не расстоянием, а временем, которое затрачивалось на него. Даже поездка на рынок, расположенный в двух шагах, в потоке городского транспорта занимала полчаса, а двадцать шесть километров в Лос-Анджелесе могли занять час, два часа, или вечность, в зависимости от транспортного потока и степени неистовства других автомобилистов. Однако они могли совершенно спокойно добраться до Иглз Руст за двадцать пять — тридцать минут. Постоянно мало-загруженное шоссе только глаз радовало.

Ночью в пятницу, как и в каждую ночь с тех пор, как они приехали в Монтану, Хитер заснула без труда. Но в первый раз ее сон был прерван.

Во сне она очутилась в каком-то холодном месте: более темном, чем в безлунная облачная ночь, более темном, чем в комната без окон. Она ощупью продвигалась вперед, — с любопытством, без боязни, улыбаясь, убежденная, что темнота и холод вот-вот закончатся, станет тепло, светло и она обретет там нечто чудесное. Сокровище. Удовольствие. Просветление, покой и радость. Сладкий покой, свобода от страха, свобода навсегда, просветление, радость, удовольствие более сильное, чем она когда-либо знала, — оно ждет, ждет ее. Нужно только найти верный путь. Но она брела сквозь беспросветную тьму, протягивая вперед руки и чувствовала, что идет в неправильном направлении. Она сворачивала то в одну сторону, то в другую, но все было бесполезно.

Желание стало пересиливать любопытство. Она хотела получить этот приз, хотела так сильно, как никогда ничего не хотела в своей жизни, — сильнее, чем еду, или любовь, или богатство и счастье, потому что приз содержал в себе все эти вещи сразу. Найти дверь, дверь и свет за ней, чудесную дверь! Прекрасный свет, мир и радость, свобода и удовольствие, освобождение от печали, преображение — все так близко, так мучительно близко, только руку протянуть. Желание стало жизненной необходимостью, стало навязчивой идеей. Она должна обладать тем, что там ее ожидало, — радость, покой, свобода, — она бежала в темноте, не думая о возможной опасности. Бросалась вперед, обуянная жаждой найти путь, тропинку, истину, дверь, радость навеки, не боясь смерти, ничего не боясь. Она искала рай со все возрастающим отчаянием, но неизменно удалялась от него.

К ней взывал голос, вывал без слов, это было странно и пугало. Он пытался объяснить ей, что для того чтобы получить приз, нужно, чтобы она повернулась в нужную сторону, нашла его, прикоснулась к нему, обняла его, приняла его и конец всем печалям. Просто прими. Прими!

Она остановилась. Внезапно осознала, что бежать никуда больше не надо, а все, что она должна сделать, это открыть, открыть дверь внутри себя и впустить это, впустить это, — открыть себя непостижимой радости, раю, раю, раю, отдаться удовольствию и счастью. Она хотела этого, она действительно так страстно этого хотела, потому что жизнь была трудной, а этого не должно было быть. Но какая-то упрямая часть души сопротивлялась дару, сопротивлялась всему этому, какая-то гордая часть ее сложного «Я». И ведь это похоже а измену Джеку.

Она почувствовала разочарование того, кто хотел дать ей этот дар, Дарителя из темноты. Почувствовала разочарование и, возможно, гнев поэтому сказала: «Извини, прости, мне на самом деле очень жаль, прости».

Теперь дар — радость, покой, любовь, удовольствие — стал навязываться ей со страшной силой, с жестокой и неумолимой настойчивостью ее, душило, ломало, темнота вокруг приобрела вес. И она почувствовала, что скоро не выдержит. А по ее душе бьют тараном, колотят изо всех сил — подчинись, бессмысленно сопротивляться, дай этому зайти! Подчинись и настанет покой, радость, рай. Откажешься — боль, отчаяние и агония, какие знают лишь обитатели преисподней. Стучат! Открой дверь внутри себя, впусти меня, впусти, впусти: ДАЙ… МНЕ… ВОЙТИ. Вот дверь, потяни за ручку — и радость, покой, любовь, удовольствие.

Она ухватилась за ручку, повернула, услышала, как лязгнул язычок замка, убираясь внутрь, потянула, дрожа от предвкушения. Через медленно растущую щель: облик Дарителя. Сверкающий и черный. Извивающийся и стремительный. Торжествующее шипение. Холод на пороге.

Нет! Нет! Захлопнуть дверь, захлопнуть, захлопнуть, захлопнуть…

Хитер вырвалась из сна, откинула одеяло, скатилась с кровати на ноги одним плавным и неистовым движением. Колотящееся сердце не давало дышать.

Сон. Только сон. Но ни один сон в ее жизни не был таким реальным, так ясно ощущаемым.

Может быть, то, из-за двери, прошло за ней вслед из сна в настоящий мир?

Сумасшедшая мысль. И ее не отбросить.

Часто и тяжело дыша, она нащупала ночник, нашла выключатель. Свет не выявил никаких кошмарных созданий. Только Джек, спящий на животе. Голова отвернута от нее, тихо сопит.

Ей удалось справиться с дыханием, хотя сердце и продолжало колотиться. Она промокла от пота и не могла прекратить дрожать.

Боже!

Не желая будить Джека, Хитер выключила свет — и вздрогнула когда темнота сомкнулась вокруг.

Она села на край кровати, дала сердцу успокоится, уняла нервную дрожь. Затем решила накинуть халат поверх пижамы и спуститься вниз, чтобы почитать до утра.

Зеленые цифры будильника показывали 3:09. Ночь, но она не собиралась снова засыпать. Ни в коем случае. Возможно, она не сможет заснуть даже завтра ночью. Она вспомнила блестящее, извивающееся, наполовину видимое существо из сна и пронизывающий холод, который исходил от него. Отвратительно. Она чувствовала себя запачканной, грязной внутри, там, где никогда ничего невозможно вымыть. Решив, что ей необходим горячий душ, встала с кровати.

Отвращение моментально переросло в тошноту.

В темной ванной ее вывернуло наизнанку, от рвоты остался горький привкус. Найдя бутылку с полосканием для рта, она смыла всю горечь, несколько раз умыла лицо пригоршнями холодной воды..

Села на край ванной. Вытерла лицо полотенцем. Ожидая возвращения спокойствия, она пыталась понять, почему простой сон мог оказать на нее такое сильное воздействие, но понять не смогла.

Через несколько минут успокоилась и вернулась в спальню. Джек все еще тихо посапывал.

Взяла халат со спинки кресла и вновь выскользнула из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Надела халат и задумалась. Раньше она собиралась спуститься, сварить себе кофе и почитать.Теперь же вместо этого направилась к комнате Тоби в конце коридора. Как ни старалась подавить страх, пришедший из кошмара, это не удавалось, и она начала бояться за сына.

Дверь в комнату Тоби были приоткрыта, и там было не совсем темно. Переехав на ранчо, он снова решил спать с ночником, хотя и отказался от этой меры предосторожности уже год назад. Хитер и Джек были удивлены, но не особенно тревожились из-за того, что мальчик потерял какую-то долю уверенности. Решили, что как только он привыкнет к новому окружению, то снова начнет предпочитать темноту красному отблеску маломощной лампочки.