Золотые звенья браслета «Ролекс» звенели, пока он нервно загонял его на запястье и нащупывал пряжку.
Хитер хотела знать, почему при всех привилегиях и преимуществах, которые давали им их семьи, эти три парня с Беверли-Хиллз шныряют ночью, портя дом полицейского, которого чуть не убили, когда он пытался сохранить ту самую социальную стабильность, которая позволяет им иметь все необходимое для жизни и даже часы «Ролекс». Откуда их убожество, искаженные ценности, нигилизм? Может быть, все дело в том, что они выросли в то время, когда масс-медиа атаковали всех сначала бесконечными пророчествами о ядерной войне, а потом, после падения Советского Союза, постоянными предупреждениями о быстро надвигающейся экологической катастрофе. Может быть, беспрестанные, профессионально сделанные сообщения о мраке и гибели в ближайшем будущем, убедили их, что у них нет ничего впереди. А у черных ребят еще хуже, потому что им твердят ко всему прочему, что им никогда не подняться, что система против них, что справедливости нет и нет даже смысла ее искать.
Или дело в чем-то другом. Она не знала. Она не была уверена, что ей вообще есть до этого дело. Ничего из того, что она может сказать или сделать, их не исправит и не переубедит.
— Покажите мне ваши бумажники, — сказала Хит резко.
Парни нащупали бумажники в задних карманах и протянули их ей. Каждый постоянно переводил взгляд с нее на ее «корт» и обратно. Дуло тридцать восьмого калибра, должно быть, казалось им жерлом пушки.
— Вынимайте все наличные.
Каждый парень держал наличные в одной руке, а бумажник в другой, ожидая чего-то с надеждой.
Хитер сначала решила не задавать этого вопроса, а потом передумала и все-таки спросила, сочтя, что так будет лучше:
— У кого-нибудь есть кредитные карточки?
Невероятно, но у двоих кредитки оказались. Парень, который получил коленом между ног, имел «Америкэн Экспресс» и «Виза-кард». У парня с «Ролексом» была «Мастер-кард».
Глядя на них, встречаясь с их встревоженными глазами в лунном свете, она находила утешение в уверенности, что большинство детей не похожи на этих троих.
Большинство сражается за то, чтобы просуществовать в безнравственном обществе, не теряя человеческого достоинства, и обычно вырастают в хороших людей. Может быть, даже эти ублюдки постепенно станут нормальными, или хотя бы один из них, в крайнем случае. Но каков процент тех, кто потерял свой моральный компас в настоящее время, не только среди тинэйджеров, но во всех возрастных группах? Десять процентов? Наверняка больше. Так много уличной преступности и преступности вообще, так много лжи мошенничества, жадности и зависти. Двадцать процентов? И какой процент может выдержать демократия, чтобы не погибнуть?
— Бросайте ваши бумажники на дорожку, — сказала она, указывая на место рядом с собой.
Они сделали, как она указала.
— Положите деньги и карточки в карманы.
Ошеломленные, они сделали и это.
— Мне не нужны ваши деньги. Я не преступная шваль, как вы.
Держа револьвер в правой руке, она собрала бумажники левой. Затем распрямилась и чуть отступила от них, стараясь не нагружать правую ногу, до тех пор пока не дошла до двери гаража.
Она не задала им ни одного вопроса из тех, что вертелись у нее в голове. Их ответы — если у них есть ответы — были бы очень витиеватыми и многословными. Хит терпеть не могла этой речистости! Современный мир скрипел, смазанный поверхностной ложью, маслянистыми увертками, ловкими самооправданиями.
— Все, что мне нужно, — ваши удостоверения личности, — сказала Хитер, поднимая кулак, в котором сжимала бумажники. — Это мне скажет, кто вы и где я могу найти вас. Если вы когда-нибудь причините нам вред, даже только проедете мимо и плюнете на лужайку, я явлюсь к вашим домам, подожду, но выберу нужный момент… — Она взвела курок «корта», и взгляды всех троих переместились с ее глаз на револьвер. — Оружие будет побольше, чем это, большего калибра, пули будут с полым наконечником, прострелю ногу — раздробит кость так сильно, что придется ее ампутировать. Если прострелю обе ноги, то проведете в инвалидной коляске остаток жизни. Может быть, кто-то из вас получит пулю в пах, и тогда не сможет принести в этот мир больше никого, похожего на себя.
Луна скользнула за облака. Глубокая ночь. С заднего двора доносится пение жаб.
Трое уставились на нее уверенные, что их передадут полиции. Но об этом не может быть и речи. Она травмировала двоих из них. Они еще держали руки на паху, и корчились от боли
Кроме того, она угрожала им оружием вне своего дома. Аргументом против нее было еще то, что они не представляли реальной угрозы потому, что не пересекли порога дома. Хотя они трижды разрисовывали ее дом ненавистными и непристойными граффити, хотя они нанесли финансовый и эмоциональный ущерб ей и ее ребенку, она знала, что быть женой героя-полицейского не является гарантией от судебного преследования по различным обвинениям, которые неизбежно приведут к тюремному заключению ее а не их.
— Убирайтесь!
Они поднялись на ноги, но застыли, как будто испугавшись, что им выстрелят в спину.
— Идите, — сказала она, — ну!
Наконец они поспешно прошли мимо нее, вдоль дома, а она следовала за ними на расстоянии, чтобы убедиться в том, что подонки на самом деле уйдут. Да, шли и оглядывались.
На лужайке перед домом, стоя в мокрой от росы траве, она смогла хорошенько разглядеть, что они сотворили с двумя стенами. Красные, желтые и кисло-зелено-яблочные надписи светились в свете уличных фонарей. Повсюду матерные слова с различными суффиксами и без них и в качестве существительных, и в качестве прилагательных, и в качестве глаголов. Основные надписи были те же, что и в предыдущие два раза:
ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА.
ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОВДОВЕЛА ЕГО ЖЕНА.
ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОСТАЛИСЬ СИРОТАМИ ДЕТИ.
ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ!
Трое ребят — двое из них хромые — дошли до своей машины, которую припарковали недалеко от блока домов к северу. Они отъехали с визгом закрутившихся колес, оставляя облачко синего дыма позади.
Хитер была больше возбуждена иррациональностью граффити, чем схваткой с тремя хулиганами. — Ведь Джек не виновен: исполнял свой долг. Как он мог отнять автомат у маньяка-убийцы, не стреляя? Ее охватило ощущение, будто вся цивилизация тонет в море безумной ненависти.
ЭНСОН ОЛИВЕР и был тот маньяк с «мини-узи», многообещающий режиссер, выпустивший три картины за четыре последних года. Не удивительно, что он снимал злые фильмы о злых людях. Со времени перестрелки Хитер посмотрела все три. Оливер превосходно обращался с камерой, и у него был мощный стиль рассказчика. Некоторые его кадры потрясали. Он, должно быть, даже имел талант и в свое время мог быть удостоен Оскара и других наград. Но в его работах были: беспокоящее нравственное высокомерие, самодовольство и издевательство над простыми людьми. Это все, как теперь оказалось, было лишь внешними ранними признаками более глубоких проблем, вызванных чрезмерным увлечением наркотиками.
УБИЙЦА.
Она не хотела, чтобы Тоби увидел эти надписи. Ну и что из того, что он видел это раньше дважды повсюду на всех стенах дома. Он слышал это в школе, и также дважды дрался из-за этого. Он был маленький, но мужественный мальчик. Хотя он и проиграл обе схватки, но, без сомнения, отверг бы ее совет подставить другую щеку и продолжал бы драться с еще большей яростью.
Утром, после того как она отвезет его в школу, она закрасит все это безобразие, как и прежде, кое-кто из соседей поможет. Потребуется много, несколько слоев, краски, ведь дом выкрашен в светлый желто-бежевый цвет.
Но это будет временный ремонт, потому что надписи сделаны краской с каким-то химикатом, и она разъедала краску, которой был покрыт дом. Через несколько недель все это «художество» постепенно вновь проявится, как послание от души из ада, на дощечке медиума во время спиритического сеанса.
Невзирая на то, что дом был испоганен, гнев прошел. У Хитер больше не оставалось сил на сильные чувства. Эти последние несколько месяцев ее совершенно подкосили. Она устала, так сильно устала.
