― Есть ли какая-нибудь причина, почему ты здесь? ― я кладу свою доску рядом с ним и сажусь на нее. ― Без обид, но это не совсем похоже на твое место.

Он высовывает язык, чтобы увлажнить нижнюю губу, и я замечаю блеск кольца в его языке. Боже, помоги мне. Я быстро отвожу взгляд.

― Твоя? ― он поднимает мою золотую цепочку. Всегда, когда катаюсь на скейте, снимаю ее, чтобы не потерять. Я сама купила ее себе, просто потому что понравилась. «Балуй себя» это мое любимое высказывание.

― Ага, ― я улыбаюсь ему. Он расстегивает ее и вешает себе на шею.

― Эй! ― игриво толкаю его в руку.

― Я присмотрю за этим какое-то время.

Думаю над тем, чтобы начать протестовать, но не делаю этого.

Парень прочищает горло, выражение его лица становится серьезным.

― Мне было восемь, когда она умерла.

Я открываю рот, но затем осознаю, что мне нечего сказать. Не хочу заполнять пустую паузу бессмысленными словами, поэтому позволяю ему продолжить.

― Мои мама и папа, они были не в ладах, когда она умерла. Это было той ночью… ― он останавливается и поднимает взгляд на меня. Сводит брови вместе, когда осматривает мое лицо, поднимая взгляд от лица к глазам. ― Это не честно, да? Что я выбрался из машины без единой царапины, но она даже не смогла из нее выйти.

Мэддокс до сих пор пронизывает меня взглядом, поэтому я понимаю, он хочет, чтобы я ответила. Только я не очень хороша в разговорах по душам или в сочувствии, поэтому надеюсь, что облажаюсь не слишком эпично. Обычно люди, которым достаточно комфортно открыться мне о чем-то таком серьезном, уже знают, что я ужасна в таких вещах и прощают меня прежде, чем я открываю рот.

Прочищаю горло, удерживая свой взгляд на нем.

― Полагаю, тебе именно так и кажется, но держу пари, что она бы не хотела другого исхода, Мэддокс.

На мгновение он замолкает, будто пытается понять меня.

― Полагаю, ― парень отвечает, наконец-то разрушая наш зрительный контакт, чтобы посмотреть перед собой.

Солнце начинает садиться над старыми заброшенными зданиями, и где-то рядом срабатывает автомобильная сигнализация, но все, что имеет значение в данный момент, это Мэддокс.

― Просто столько всего осталось недосказанного и недоделанного. Я всегда чувствовал, будто ее ограбили той ночью, потому что… ― он замолкает, прочищает горло, ― потому что она только что выяснила о романе моего отца с твоей мамой. Мама была так зла, я никогда раньше не видел ее такой. Я даже не был напуган, что она плакала так сильно, или что стрелка спидометра превышала сотню в восемь часов вечера. Я был в ужасе, потому что в первые за восемь лет своей жизни, видел, как моя мама распадается на части, и не мог собрать ее воедино.

Мое сердце сжимается в груди, когда я возвращаюсь к Мэддоксу, которого помню. К восьмилетке, который позволил мне находиться в его роскошном Линкольне и даже сидел в нашей побитой Тойоте ― только чтобы послушать со мной музыку. Слезы грозят пролиться в уголках моих глаз, но я быстро сглатываю их, боясь, что не заслужила, или что он не примет их.

― В любом случае, ― продолжает Мэддокс, меняя локти. ― Это было секундой позже, после того, как она завернула за угол слишком быстро и обернула нас вокруг дерева.

― Мэддокс… ― шепчу я, не осознавая, сколько эмоций выдает мой тон.

― Аметист, я не рассказываю тебе это из-за сострадания, ― сглатывает он. Я смотрю, как подскакивает его адамово яблоко. ― Я говорю тебе это потому, что сожалею.

― Сожалеешь? Из-за чего?

Из-за чего он может сожалеть?

― Из-за того, как я себя вел прошлым вечером. Я сорвался на тебя, хоть и не должен был. Мне жаль, ― он смотрит обратно на меня.

Я мягко ему улыбаюсь.

― Все хорошо. Друзья?

Парень вглядывается в мое лицо, его глаза смягчаются. Взгляд становится ленивым, когда он переводит его к моему рту, прежде чем поднять снова.

― Да, детка, друзья звучит хорошо.

Я встаю.

― Катался на скейте когда-либо раньше?

Он замирает.

― Нет, и меня это устраивает.

― О, да ладно… ― я толкаю его своим бедром. Встав на цыпочки, наклоняюсь и губами касаюсь его уха. ― Поживи немного…

― Если бы я был тобой, то следил бы за твоей близостью, друг; и я живу просто прекрасно.

Я опускаюсь обратно на свои ступни, борясь с покалывающим чувством, что начинает закручиваться глубоко в моем животе.

― Ладно, как насчет этого… ― он берет доску у меня. ― Если я спущусь по этой рампе, не упав на задницу, ты придешь на мой следующий бой через три недели…

― Я не люблю бои…

―… мне не нравится кататься на скейте.

Сужаю глаза, глядя на него.

Он делает то же в ответ.

― Что выберешь, Рози?

― Хорошо, ― я соглашаюсь. ― Потому что не могу дождаться, чтобы увидеть, как ты упадешь на свой зад.

Прогиб глубокий, нет никакого шанса что он не упадет, как новичок.

Медленно изгибает губы в ухмылке. Это так самоуверенно, что на секунду я вижу, какой он, поэтому быстро смотрю вниз на рампу. Да нет, у него нет ни одного долбаного шанса ― он опрокидывает доску на край рампы, умело на нее опираясь.

― Что?

Мэддокс облизывает губы, подмигивает и говорит:

― Мои парни заберут тебя в семь, принцесса, ― затем наклоняется вперед, и я смотрю, как он плавно не только опускается по рампе, но и поднимается к хафпайпу, переворачивается назад, а затем снова опускается вниз.

Я смотрю вниз, на яму рампы.

― Ты жульничал! ― кричу я, хотя не могу сдержать дурацкой улыбки, образующей ямочки на моих щеках. Они горят от гордости.

Он хихикает, показывая мне средний палец.

― Можешь убеждать себя сколько хочешь, принцесса.

В КАМПУС Я ВОЗВРАЩАЮСЬ КУДА СЧАСТЛИВЕЕ, чем чувствовала себя, когда уезжала. После того, как Мэддокс исповедался моей заднице на хафпайпе, он уезжает, чтобы успеть на свое последнее занятие. Я быстро отправляюсь в спортзал, в попытке сжечь всю еду, которую съела. Сегодня кое-что узнала, и тренировка только помогает моему мозгу обработать все мысли.

Например, одна из вещей, с которой я смирилась ― ты можешь не успеть. Думаю, он мне уже нравится. А переставал ли с того момента, как мы были детьми? Самое паршивое в том, чтобы встретить кого-то в юном возрасте то, что эта влюбленность может с возрастом перерасти в одержимость. Это либо проявляется, либо ты просто перегораешь. Не думаю, что последний вариант — это то, что произошло между нами с Мэддоксом. Тот факт, что мы переспали, возможно, тоже не поможет. Это дерьмо. Я ненавижу быть человеком. Очевидно, он уже достаточно нравится мне, чтобы звать его другом. Но даже если я захочу, дальше это не продвинется. Связь наших семей, очевидно, глубже, чем я сначала предполагала. Не то, чтобы мне нужно было беспокоиться о том, что это во что-либо перерастет. Как Лейла и сказала, он не тот тип парней. Мне действительно следовало уделять больше времени социальному аспекту в колледже, тогда, я бы, возможно, знала бы, с чем столкнулась, когда дело касалось братьев Стоун. Я всегда держала голову опущенной, и мне стыдно признать, что, если даже проходила мимо них в кампусе прежде, ни на одного не бросала взгляд второй раз. Все дело в том, что я не знаю своего окружения, как следовало бы. В моей голове есть миссии и, если вы не включены в мою ежедневную задачу, вы, вероятно, не будете мной замечены.

Возможно, пришло время узнать получше этих братьев. Я включаю свой компьютер, и смотрю, смогу ли я найти их в Facebook, чтобы понять или получить намек, какие они на самом деле. У меня есть чувство, что куда бы они не пошли, люди знают, они смотрят. То, как Лейла отреагировала на них говорит о многом, поэтому, может быть я действительно была слишком невнимательной ко всем. Не то, чтобы было сложно получить внимание от Лейлы, но практически невозможно его удержать. Она забывает твоем имя также быстро, как и выучила его ― но только не с этими парнями. Мне нужно провести некоторые исследования.