– Они скажут. Они скажут тебе всю правду.

– О… – ошеломлённо бормочу я. – Что ж… Ладно.

Но все мышцы вдруг напрягаются, будто знают, что я вот-вот упаду.

Мы молча ползём по городу – приходится пропустить длинный хвост машин у «Песочницы».

– Закупаются перед ураганом, – ворчит дедушка Айк.

Я перевожу взгляд на залив. На камнях, отделяющих пляж от океана, люди в оранжевых сигнальных жилетах раскладывают большие мешки с песком. Небо над нами пока угольно-серое, но горизонт уже затянули багровые грозовые тучи.

– А насчёт того, что я наговорил вчера вечером… Я не имел в виду… В смысле, я не хочу, чтобы вы уезжали. Просто иногда гнев сильнее меня, понимаешь? – Дедушка Айк редко связывает вместе столько слов подряд. Уверен, он не один час потратил на то, чтобы выстроить эту жалкую попытку попросить прощения.

Я не отвечаю.

Пока мы катим через мост и дальше, мимо клубничных грядок и пустых фермерских ларьков, тишина становится всё гуще, пока не превращается в патоку.

– Слушай, Итан, – говорит дедушка Айк, сворачивая к дому. Он выключает зажигание и прячет ключ под солнцезащитный козырёк. – Пока не вошли… Помнишь, что я сказал, когда вы только приехали? Что дети крепче, чем считают родители?

– Ну да, – отвечаю я, нерешительно протягивая руку к двери. – Типа того.

– Что бы ни случилось, помни об этом. Ты крепче, чем думаешь. Слышишь?

Пальцы вздрагивают, коснувшись металлической ручки. Слова дедушки Айка обрушиваются на меня, словно первый порыв надвигающегося урагана.

И я понимаю: что-то и в самом деле пошло совершенно не так.

Когда мы входим в гостиную, мама с папой сидят на диване напротив кухонной двери. Мама вся белая, не считая ярко-красного носа, руки стиснуты, как жмущиеся друг к другу голуби. Папа едва слышно постукивает указательным пальцем по карману брюк, а Родди примостился в тёмном углу у камина на мягком пуфике, слишком маленьком для его габаритов.

– Садись, сынок, – говорит папа, указывая на соседний диван.

Я ещё никогда не слышал от него слова «сынок».

Дедушка Айк, хлопнув меня по плечу, занимает привычное кресло.

И между нами повисает угрожающая тишина.

– Итан, – наконец произносит мама, – нам нужно поговорить.

Эту же фразу она сказала, когда я сбежал во второй раз. Когда у меня почти получилось.

Итан, нам нужно поговорить. Ты не можешь всё время убегать.

Впервые я сбежал в ту ночь, когда нашёл на крыльце дома Кейси счёт с адресом лечебницы. Я тогда успел добраться только до Южного вокзала, прежде чем меня поймали, так что сильно меня не ругали. Но вот второй раз…

– Ты уже знаешь, что мы говорили с папой Кейси.

В тот, второй раз я почти её увидел. И увидел бы, если бы мистер Рид меня не остановил.

Папа Кейси, преградивший мне путь в палату. Рядом рыдает её измученная мама. И мой голос:

– Где Кейси? Она цела? Когда её можно увидеть?

Я был готов к тому, что он скажет:

– Кейси мертва. Это ты убил её, Итан Трюитт.

Но то, что он сказал, оказалось куда хуже.

– Итан? – тихо повторяет мама. – Итан, ты слушаешь?

– Ага, – отвечаю я. – Папа Кейси. Он звонил сюда.

– Да. Мы с твоим отцом… ну… в общем, мы решили, что лучше не говорить тебе, пока не будет ясности. Не хотели снова тебя огорчать.

Я пытаюсь разобрать мамины слова, но гостиная дедушки Айка куда-то уплывает.

Ворвавшись в лечебницу, куда родители Кейси увезли её, ничего мне не сказав, я сразу чувствую запах болезни и скорби. Папа Кейси направляется ко мне так решительно, словно хочет ударить. Его руки – как бейсбольные биты, глаза горят яростью. Я отступаю на шаг, и кроссовки, насквозь промокшие, пока я бежал под дождём, отчаянно пытаясь сюда добраться, жалобно всхлипывают.

Его голос входит мне в самое сердце, как удар молнии.

– А ты что здесь делаешь?

– Пришёл увидеть Кейси. Узнать, как она.

– Если бы даже она могла тебя видеть, с чего ты взял, что захотела бы? Это ты виноват, что она здесь.

– Пожалуйста! Если я могу…

– Ты не заслуживаешь права приходить сюда. А моя дочь – того, чтобы лежать здесь под аппаратами…

– Кейси выздоровеет! Я всё исправлю!

Нависнув надо мной, папа Кейси тычет мне пальцем в грудь.

– Ты? Это ты всё исправишь? Из-за тебя она больше никогда не очнётся! Вот что ты сделал! А теперь убирайся! ПОШЁЛ ВОН!

Я на миг зажмуриваю глаза, и мистер Рид исчезает. Родители с тревогой смотрят на меня, папа открывает рот, явно хочет что-то сказать. Пожалуйста, не надо. Правда, не стоит.

Я и так знаю, что он скажет.

– Мистер Рид звонил, чтобы сообщить… гм… рассказать, как дела у Кейси, – говорит папа. – Они надеялись, что будет какой-то прогресс…

Какой-то прогресс.

В смысле, хоть какие-то признаки того, что Кейси ещё там, внутри своего тела.

– Родители Кейси много думали о том, что было бы для неё лучше, – перебивает мама.

А мне ужасно хочется, чтобы время замедлилось, чтобы мамины слова не могли сорваться с её губ.

Но она продолжает:

– Мистер Рид уже довольно давно считает, что Кейси стоило бы отпустить. И недавно он позвонил, чтобы сказать… О, Итан…

Её голос срывается.

– В конце концов миссис Рид с ним согласилась, – вступает папа. – Через несколько дней они отключат Кейси от аппарата жизнеобеспечения. Чтобы семья успела попрощаться. А это значит…

Я больше не слышу папиного голоса, не вижу гостиную и скрежещущего зубами мистера Рида. Вижу только, как падает Кейси. Вижу, как ранним утром она спит на соседнем сиденье в автобусе; как катается на скейте, а ветер треплет её светлые волосы; как летом, вопя от радости, раскачивается на тарзанке, а потом отпускает руки и прыгает в реку, подняв фонтан брызг; как Кейси, моя Кейси, улыбается, придумав самый лучший повод поспорить…

Кейси, Кейси, Кейси… Бесстрашная спорщица Кейси…

Лежащая на больничной койке, не в силах шевельнуться, рассмеяться, вздохнуть или даже просто подумать.

Всё ещё падающая.

Но осталось недолго.

И тогда слова, преследовавшие меня с тех пор, как мы уехали из Бостона, наконец-то станут правдой.

Это ты убил её, Итан Трюитт.

Мама стучится, но я не удосужился запереть замок. В руках у неё стакан воды и маленькая белая таблетка, в которой я узнаю снотворное. Я иногда принимал его по ночам после трагедии. Оно притупляло тысячи вонзившихся в моё тело иголок, оставляя лишь тупую ноющую боль в животе.

– Не надо, – мычу я в подушку.

Это моя боль. Я должен её чувствовать.

– Ладно. Тогда хоть воды оставлю. Что-нибудь ещё принести? Может, поесть?

– Я устал, – вру я. – И спать хочу.

Но мама не понимает намёков. Она входит в комнату, садится на край кровати.

– Знаю, мы уже об этом говорили, – шепчет она. – Но ты должен помнить, что это не твоя вина.

– М-м-м…

– Хочешь, я позвоню доктору Горман?

– Нет.

– Скоро Кейси перестанет страдать, Итан. Она будет где-то ещё. В лучшем мире. – Мама тянется ко мне, поправляет волосы на лбу.

Я отворачиваюсь. Не могу сказать ей, о чём думаю. Сказать, что отчасти завидую Кейси, потому что она скоро перестанет страдать, а боль от её ухода останется со мной навсегда. Что она, может, и будет где-то в лучшем мире, но тот мир, в котором она меня покидает, станет без неё немного хуже.

– Прости, дорогой, мне нужно помочь подготовить дом к приходу «Анастасии». Она должна добраться до нас завтра к обеду. Потом зайду тебя проведать. Крикни, если что-нибудь понадобится.

А я вижу только болото, рябь воды, заросли тростника, свисающий с деревьев мох… Всё это такое дикое, свободное… И живое.