Окно Кейси оставалось тёмным уже пятьдесят девять дней.

Пятьдесят девять дней – очень долгий срок, и кто-нибудь другой мог бы легко забыть, что Кейси когда-то там жила. Или даже что она вообще существовала.

Я не забыл.

Сегодня, как и в предыдущие ночи, я дожидаюсь, пока все уснут. Потом на цыпочках спускаюсь вниз, накидываю пальто, выскальзываю за дверь, забираюсь на крышу нашего «субару» и сижу, глядя вверх.

Я так много ночей наблюдаю за окном Кейси, что уже перестал различать четыре тёмных стекла, скреплённые скелетом рамы.

Вижу только мрачный провал там, где когда-то был свет.

Сегодня, выйдя на крыльцо, я вижу кое-что ещё.

Сегодня на дорожке возле её дома стоит машина.

Окно Кейси оставалось тёмным целых пятьдесят девять дней.

Теперь в нём вспыхивает свет, и желтоватое сияние разгоняет ночную тьму.

Я так резко глотаю стылый воздух, что он обжигает горло.

И не выдыхаю.

Но прежде чем успеваю заставить себя остановиться, ботинки уже шлёпают по асфальту, и я со всех ног несусь через улицу, во двор Ридов. Озябшие без перчаток пальцы шарят по земле, пока не находят довольно крупный камень. Я встаю прямо под окном Кейси и швыряю камень, попадая точно в левую верхнюю четверть.

Какую-то секунду ничего не происходит.

Потом по стене скользит тень, и в окне возникает лицо.

Я чувствую, что имя Кейси уже готово вырваться оттуда, где скрывалось так долго, – из самого сердца.

Вглядываюсь в лицо наверху – и имя застревает в горле.

Обильный макияж и распущенные волосы принадлежат миссис Рид, матери Кейси.

Я ныряю в тень живой изгороди у самого крыльца Ридов, надеясь, что она не успела меня заметить, и сижу на корточках, спрятав лицо в колючих ветках, пока не чувствую, что она отвернулась.

Окинув взглядом террасу, замечаю, что на бурой кирпичной кладке белеет небольшой листок бумаги.

И, не успев даже задуматься, хватаю письмо.

Потом мчусь к себе, взлетаю по ступенькам и принимаюсь разглядывать то, что держу в руках.

Это не письмо – счёт.

Смотрю на обратный адрес, понимаю, что означают эти слова, вот только они не имеют ровным счётом никакого смысла.

Земля уходит из-под ног.

Тупица, тупица, тупица. Бросаю камни в окно, словно надеюсь, что она там. А её там, конечно, нет.

Я знаю, где она.

Всё ещё пытаясь отдышаться после рывка через двор Ридов, я вдруг чувствую всепоглощающее желание бежать снова, бежать прочь, пока не удостоверюсь, что никогда больше не увижу этого места и этого окна. Так уплывают в открытое море, зная, что вернуться на берег не хватит сил.

И, когда ноги приходят в движение, я уже не могу их остановить.

Я должен добраться до Кейси.

Что я знаю о себе

1. Меня зовут Итан Трюитт.

2. Мне двенадцать лет и четыре месяца.

3. Я пробыл в машине пятнадцать часов, четыре минуты и тридцать две секунды.

4. Должно быть, поэтому моя левая ягодица онемела.

5. Мой старший брат Родди, храпящий сейчас рядом, меня ненавидит.

6. Иногда я и сам себя ненавижу. Поскольку знаю, что именно я в ответе за всё, что случилось в Бостоне.

7. Вот почему Итана, которым я был раньше, больше нет.

Если верить табличке, которую мы заметили у въезда в город, то Палм-Нот в штате Джорджия – «скрытая жемчужина Ю а». Мама говорит, что раньше он был «скрытой жемчужиной Юга», но из-за ветра и океанской сырости краска с «г» совсем облупилась.

Думая о жемчужинах (крайне редко), я представляю себе нечто солидное, яркое, блестящее. Но проезжая Палм-Нот, вижу только вялое, выцветшее и скучное. Больше похожее на морскую гальку, за долгие годы обкатанную до абсолютной гладкости – и безличности.

Когда мы сворачиваем на главную улицу, банально названную Мейн-стрит[1], мои ягодицы снова сводит судорогой.

Последние несколько часов я провёл, привалившись к двери машины и стараясь держаться как можно дальше от Родди.

Но сейчас, заворочавшись, случайно втыкаюсь ему в колено.

Его хриплое дыхание мигом прерывается, глаза распахиваются, и он резко отводит ногу, словно боится подхватить от меня какую-нибудь заразу. Смотрит с явным отвращением. И молчит, но я всё могу прочесть по глазам. Полегче, придурок.

Я даже не вздрагиваю. Привык. Родди не говорил со мной с тех пор, как я попытался сбежать. В третий раз.

Впервые это случилось, когда я подобрал счёт, который миссис Рид, должно быть, обронила, входя в дом, и успел добраться до Южного вокзала, прежде чем меня остановил полицейский. Вероятно, у него вызвал подозрения двенадцатилетний мальчишка, посреди ночи околачивающийся возле автобусной остановки в полном одиночестве.

Во второй раз я был умнее: заранее посмотрел расписание, добрался до станции как раз к полуденному автобусу и пристроился позади женщины средних лет, которая вполне могла сойти за мою мать. Это сработало.

В тот раз я почти добрался до Кейси.

Почти.

Вот почему я должен был попробовать ещё раз. Оставалось только дождаться шанса, первого же случая, когда родители оставят меня дома с Родди. И тогда я снова сбежал.

Но не успел пройти и полквартала, как кто-то дёрнул меня за плечо, заставив запутаться в собственных ногах и рухнуть на тротуар.

Родди был прав во всём, что наговорил мне в тот день. Теперь я это понимаю.

Но я не обязан ему в этом признаваться.

– Эй, ребята, вы там не спите? – спрашивает с переднего сиденья мама.

Родди хмыкает и натягивает на глаза бейсболку с эмблемой Бостонского колледжа.

– Итан, у тебя всё в порядке?

С некоторых пор мама стала произносить моё имя так же, как складывала в коробки свой лучший фарфор, когда мы уезжали из Бостона. Осторожно. Медленно. Словно боялась разбить что-то очень хрупкое и дорогое.

Я кивнул.

– Мы уже почти дома, – добавила она.

– Это не дом, а какая-то свалка, – бурчит Родди, выглядывая в окно.

И он прав. Крыши домов сплошь провисшие, словно огромные гамаки. Деревья кривыми когтями торчат из песка. Улицы узкие, все в буграх и рытвинах, и даже вода в океане настолько мутная и серая, что кажется, словно бухта до краёв залита расплавленным свинцом.

– Мы нужны твоему дедушке Айку, Родди, – оборачивается мама. – Пожалуйста, давай чуть позитивнее. Здесь мы всё начнём сначала.

Родди прищуривается так, что зрачки обращаются в крохотные ледяные точки, и пинает консоль между передними сиденьями.

– Хватит врать! Мы ведь не знаем этого дедушку Айка. Он, между прочим, твой отец, а ты о нём даже никогда не упоминала.

– Родди, не начинай! – огрызается папа. – Хватит уже. Хватит, и всё. Дорога была не из лёгких.

Но тут Родди снова прав.

Родители объявили, что мы переезжаем, на следующий день после моей третьей попытки побега. Сказали, нам стоит сменить обстановку. Но, думаю, всё не должно было случиться настолько внезапно. Просто за пределами Бостона им некуда нас увезти, поскольку второй мой дедушка, Скотт, живёт всего в нескольких кварталах от нашего старого дома, а мама с папой не могут себе позволить так запросто купить новое жильё в другом городе.

Они направо и налево твердят, что мы переезжаем в Палм-Нот, чтобы «помогать» дедушке Айку, который «с годами сильно сдал». Я притворяюсь, что верю, но точно знаю: они всё врут.

Мы переезжаем не для того, чтобы помогать дедушке Айку.

Мы переезжаем из-за того, что я сделал с Кейси.

Через пять минут папа сворачивает на грунтовку, и мы, миновав несколько домов разной степени ветхости, подъезжаем к приземистому дощатому строению в конце улицы. Не самому унылому в округе, но и не самому приятному. У двери припаркован ржавый пикап, на газоне тут и там виднеются бурые проплешины увядшей травы.