"Может быть, я не очень-то рад перспективе жить в Лос Амантес с моей любимой сестричкой. Такое тебе приходило в голову?"

Нет. Вчера Том не поверил ему. Но судя по тому, как вел себя Харри в последние бурные часы, похоже, он не лгал, говоря, что с огорчением считает оставшиеся до приезда Алексис дни. Потому что сейчас, когда она была здесь, Харри обходился с ней, как с малознакомой женщиной, привязавшейся к ним во время увеселительной поездки с посещением cantinas на набережной Кампелло, живописного уличного кафе, элегантного ресторана и шумного ночного клуба в Аликанте.

Не вспомнив о других обязательствах и ответственности перед Алексис, связанных с завершением празднества, Харри тихо отключился, и его пришлось уложить в постель одного. Да, теперь Том верил ему. Одновременно радовался и огорчался такому повороту событий.

Радовался потому, что мог попытаться снова завоевать любовь Алексис.

Огорчался потому, что, возможно, Харри пожелает продолжить их гомосексуальную связь, которую Том находил постыдной и унизительной.

– Хочешь чашку горячего шоколада? – спросил он Алексис. – Это неплохое средство после такого вечера, оно поможет тебе заснуть.

Почему он сказал это? Меньше всего он думал о сне. После нескольких месяцев гомосексуального общения он умирал от желания позаниматься любовью с женщиной, с Алексис. Хотел убедиться в том, что не разучился это делать. Слава богу, она не была такой напряженной, как он.

– Спасибо, Том. Я не хочу шоколада. Смогу заснуть без него.

Однако Тому показалось, что она вряд ли сможет быстро заснуть, хоть и выглядела усталой. Она явно была напуганной, растерянной. Кто посмел бы обвинить её в этом? В какой-то безумный миг Том едва не придумал некое тактичное оправдание дурных манер Харри и его невнимания к Алексис, но потом он быстро образумился – таким образом он перерезал бы себе горло. Пусть Его Высочество защищается сам.

– Как здесь красиво, – сказала Алексис. – Как тихо. Только волны шумят.

Они вышли в патио и остановились лицом к морю – двое в чужой стране. Однако когда-то они были близки. Однажды в миг блаженной раскованности она прошептала: "Обожаю тебя, Том." Помнила ли она об этом?

– Ну, – Алексис потерла глаза и нечаянно размазала розовато-лиловые тени, – пожалуй, я пойду спать.

Сейчас она казалась ему ребенком, упавшим во время опасной игры и получившим синяк под глазом. Уязвимым, раненым, беззащитным. Так она выглядела. Не имела сейчас ничего общего с той женщиной, которая уверенно вошла в его модный дом в Фулхэме, якобы собираясь защитить честь падчерицы. Как потрясающе она тогда играла! Та стерва из высшего общества превратилась в слабую, растерянную девочку.

Том схватил Алексис за плечи и крепко прижал к себе. Поцеловал так, как уже давно не целовал женщину. Должно быть, его голод бросался в глаза, потому что она не оказала сопротивления, не попыталась остановить Тома. Вместо этого она обмякла, растворилась в его объятиях, словно тоже изголодалась по мужчине (хотя такая возможность не приходила ему в голову). Он ощущал её груди через свитер, они прижимались к его торсу. Он чувствовал сладковатый вкус её губной помады, знакомый запах духов, контакт с мягкой и одновременно упругой кожей. Он начал вспоминать, как приятно заниматься любовью с женщиной. Как он мог забыть это?

Она вдруг усмехнулась.

– В твоей комнате или в моей?

Он засмеялся. Все так просто.

– В моей.

– Хорошо.

Когда она была в сандалиях без каблуков, их головы находились на одном уровне. Он взял её за руку и повел в свою комнату, располагавшуюся в конце длинного темного коридора. Спальни Тома и Харри были отделены друг от друга кухней и столовой. Когда они вошли в комнату, соленый запах моря уступил место нежному аромату последних летних цветов.

Они разделись при свете луны и бросились на кровать, словно дикие звери, спешащие растерзать друг друга. Быстро, быстро, медленно. Они торопились, наслаждаясь каждым мгновением и постоянно помня о том, что утром при ярком солнечном свете им придется объяснять свое смелое поведение. Самим себе. Друг другу. Харри. Они беззвучно молились о том, чтобы утро никогда не настало.

Первым проснулся Том.

Он потер щетину на своей щеке, взглянул на часы и лишь потом вспомнил об обнаженной женщине, которая лежала рядом с ним, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в подушку. Часы показывали десять минут девятого. Он спал меньше четырех часов, однако чувствовал себя божественно. Он нежно поцеловал Алексис в затылок, стараясь не потревожить её. Она застонала, что-то произнесла, обхватила рукой подушку, потом с пугающей внезапностью села в кровати.

– Господи! Который час? Где я? Я видела очень странные сны. Озера. Я каталась на коньках по замерзшему озеру. – Она тряхнула головой. – Нет. Мы катались. Я и Харри, когда были детьми. Мне снился Пилгрим-Лейк!

Потом к ней вернулись воспоминания о истекшей ночи, и она улыбнулась.

– О, Том, я так рада, что это ты. Я лишь жалею о моей растерянности и чувстве вины.

Он поцеловал её в губы.

– Доброе утро. Ты ещё не настолько проснулась, чтобы чувствовать себя виноватой. К тому же для этого нет оснований.

– Да?

Без косметики, со спутанными волосами, она казалась более беззащитной и похожей на ребенка, чем когда-либо. Том воспрянул духом, поняв, что вчерашнее впечатление не было его хмельной фантазией. Она действительно была вовсе не той Алексис, которую он знал в Лондоне. Утратив атрибуты роскоши, стоявшего за ней влиятельного мужа, маску строгой мачехи, она стала просто красивой, желанной, восхитительной женщиной.

Он захотел снова позаниматься с ней любовью и принять душ. Ему показалось забавным соединить два столь разных желания, удовлетворить их одновременно и таким образом справиться с дилеммой.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Я представил нас занимающимися любовью в душе.

– Что тут смешного?

– Ты слишком высокая, – сказал он. – Вряд ли у нас получится.

– На самом деле я недостаточно высокая. Я всегда могу надеть туфли на шпильках. – Она казалась совершенно серьезной. – Тогда мы сумеем это сделать.

– Этим ты занимаешься с Харри?

Он был готов застрелить себя за то, что сказал это. Алексис нахмурилась, её голос изменился.

– Я уже давно ничем не занимаюсь с Харри. Я должна напомнить тебе об этом?

Он тотчас испытал искреннее чувство вины.

– Алексис, прости меня. Сам не знаю, почему я сморозил такую глупость. Я раскаиваюсь. Прости меня.

– Конечно.

– Нет, я хочу, чтобы ты действительно простила меня.

Она виновато улыбнулась.

– Хорошо. Ты растерян не меньше моего. Нам надо о многом поговорить.

– Знаю.

Все вращалось вокруг Харри.

– Послушай, Том, – она нервно потеребила свои волосы, – я приехала в Испанию, чтобы быть с Харри. В этом заключалась вся идея. Весь план. Он возник очень-очень давно, ещё до Сары, до Полетт. Поэтому я здесь. Что касается вчерашнего вечера, то я не понимаю, что произошло, почему Харри обошелся со мной так холодно, равнодушно. Но это должно иметь логическое объяснение.

Она посмотрела на Тома так, словно ждала, что он предоставит ей это объяснение. Чтобы уйти от такой необходимости, он спросил:

– Кто такая Полетт?

– О, это была первая жена Иэна. Мать Джинны. Не знаю, почему я упомянула её, наверно, дело в похмелье. Я неважно себя чувствую. Но вернемся к главному. К Харри. Наверно, я почувствовала себя уязвленной, когда он пренебрег мною вчера вечером. Уязвленной сильнее, чем мне тогда показалось.

– Ты хочешь сказать, что находишься в этой постели только потому, что Харри не пригласил тебя в свою?

Она покраснела от справедливости его упрека.

– Не представляй все так грубо. Это не так.

Ему хотелось тряхнуть её, ударить по лицу.

– Ведь правда, Алексис? В чем причина? Скажи мне, не стесняйся.

– Ты мне очень нравишься. Этой ночью ты был так нежен. Все было чудесно.