Войдя ровно в четыре часа в кабинет Иэна Николсона, Харри испытал одновременно облегчение и страх.

С одной стороны, Харри был на несколько дюймов выше банкира, что тотчас придало молодому человеку дополнительную уверенность. С другой стороны, Николсон действительно встретил его весьма любезно. Банкир был в элегантном костюме, сшитом на Сэвил-Роу, он говорил на безупречном английском и обладал непринужденными манерами. Николсон явно учился в лучших учебных заведениях и получил прекрасное образование.

«Несомненно, он закончил Итон или Винчестер, – предположила Сара. – А затем Кембридж.»

Харри спросил себя, не бросятся ли в глаза этому рафинированному англичанину провинциальное происхождение посетителя и воспитание, полученное в колледже благодаря баскетбольной стипендии. Даже если Иэн Николсон что-то заметил, он никак не выдал этого, пожимая руку Харри.

– Рад с вами познакомиться, мистер Маринго. – Рукопожатие Николсона оказалось более крепким, чем мог предполагать Харри. – Надеюсь, перелет был не слишком тяжелым.

– Слава Богу, он прошел без неприятных неожиданностей.

– То есть гладко, как говорите вы, американцы, верно?

Сражение между Старым светом и Новым уже началось, подумал Харри. Схватка между продавцом и покупателем. Он пожалел о том, что не учился в гарвардской школе бизнеса и что его мать владела магазином в маленьком городке. Сушеные лаймовые бобы: 4 цента за фунт. Жаль, что его отец был алкоголиком, а не председателем правления «Дженерал Моторс».

– Да, можно сказать, что гладко, – согласился Харри.

– Пожалуйста, сядьте. – Николсон указал на кресло в стиле Людовика XIV, стоявшее напротив безупречно отполированного стола из красного дерева. – Хотите что-нибудь выпить? Может быть, виски? В последнее время этот напиток вошел здесь в моду. Французы почему-то считают его экзотическим.

– Вероятно, потому что в этой стране виски стоит очень дорого.

При упоминании о деньгах Николсон улыбнулся. Харри его улыбка показалась приятной, однако загадочной. Николсон был директором известного банка, хитрым, проницательным человеком лет сорока пяти со светлыми волосами, рыжеватыми усами и голубыми, почти мутными глазами. Его лицо с тонкими точеными чертами казалось антиподом смуглого, изменчивого, чувственно-красивого лица Харри. Любопытно, женщины какого типа находят Николсона привлекательным, подумал Харри. Он не смог представить себе это, но почувствовал, что они, вероятно, составляют целую армию. Эта мысль смутила молодого человека.

– Может быть, вы предпочтете коньяк? Или кофе? Выберите сами яд, который вам по вкусу.

– Кофе и коньяк, если можно.

Николсон нажал указательным пальцем левой руки кнопку переговорного устройства.

– Мишель, принесите, пожалуйста, кофейник.

Он встал, прошел по комнате, открыл дверцу высокого шкафчика, достал оттуда два резных бокала и бутылку пятизвездочного «Курвуазье». Бар находился за спиной у Харри, в углу просторного кабинета. Он заметил его, войдя в комнату. Повернувшись в кресле, Харри увидел множество бокалов и различных бутылок со спиртным. Там было все – от «Дюбонне» до «Джека Дэниэлса». Он вспомнил мутноватые голубые глаза Николсона. Может быть, этот человек слишком много пьет? Сара не говорила об этом. Николсон вернулся к столу, налил по щедрой порции коньяка в оба бокала и протянул один из них Харри.

– Ваше здоровье, – сказал банкир. В этот момент кто-то постучал в дверь. – Entrez.[17]

В кабинет вошла хорошенькая девушка лет двадцати с небольшим. Она принесла резной поднос с высоким белым кофейником, двумя золотисто-белыми чашечками, сахарницей и двумя чайными ложечками. Девушка молча наполнила чашечки почти до краев дымящимся черным кофе и поставила их перед каждым из мужчин.

– Больше ничего не надо, сэр? – спросила она Николсона с легким акцентом в голосе и бросила лишь один взгляд на Харри.

– Нет, спасибо, Мишель.

Харри посмотрел вслед бесшумно удалившейся секретарше. Овальный персидский ковер поглощал звуки её шагов. Даже прикрытое свободным бежевым костюмом из мохера (имитация модели Шанель), тело девушки выглядело весьма соблазнительно. Мишель казалась настоящей парижанкой. Здесь девушек не штампуют по единому образу и подобию, как в Америке, подумал Харри. Каждая из них отличалась каким-то индивидуальным штрихом. В случае Мишель это была брошь с изображением леопарда, находившаяся не на отвороте пиджака, а сзади, на талии. Девушка словно желала привлечь к себе внимание не только при своем появлении, но и при уходе. Именно с такой крошкой Харри хотел переспать этой ночью.

– Если вы действительно так заинтересованы, как мне кажется, это обойдется вам примерно в десять тысяч франков. Не говорите, что я не предупредил вас, mon copain.[18]

Харри решил, что он ослышался.

– Извините?

– Сейчас конец апреля – fin du mois,[19] как говорят в этом восхитительном и практичном городе. Ее кошелек, должно быть, уже опустел.

– Но она работает у вас. – Возможно, долгий перелет плохо повлиял на его мозги. – Я хочу сказать, что у неё есть работа. Она – секретарша, а не

– Проститутка? – Смех Николсона прозвучал искренне, заразительно. Конечно, нет. Мишель родилась в прекрасной лионской семье, её отец известный адвокат. Одно никак не мешает другому.

Харри почувствовал себя идиотом. Он уставился на собеседника в ожидании объяснения.

– В Париже много девушек вроде Мишель – возможно, если бы кому-то удалось их пересчитать, общее количество составило бы не одну тысячу. Понимаете, мы, бизнесмены, выдаем им зарплату раз в месяц. Так здесь принято. Мы платим в начале месяца, и, к моему стыду, не слишком щедро.

– Вы хотите сказать мне, что из-за вашей необычной традиции им приходится пополнять свои доходы, обслуживая мужчин за деньги?

– Никто не заставляет их это делать, но они все обладают весьма экстравагантными вкусами по части нарядов. Можно даже сказать, что они помешаны на одежде. Вправе ли мы обвинять их в этом, ведь они живут в мировой столице моды? Я готов поручиться, что сейчас Мишель мечтает о туалетах для летнего отпуска. Проблема заключается в отсутствии необходимой суммы. Несомненно, после работы вы найдете мою секретаршу возле Рон-Пуан. А если не её, то какую-то другую девушку.

Харри залпом проглотил свой коньяк, почти не дегустируя его. У американца пропал интерес к вкусу спиртного.

– Потрясающе, – произнес он.

– Не делайте такое изумленное лицо.

– Но я действительно изумлен. Почему я должен скрывать это?

– Конечно, не должны, мой дорогой.

– Я не умею притворяться. Я слишком прямолинеен. Как большинство американцев.

Он правильно выбрал слова и тон, в них заключался уместный вызов. Харри заметил, как сузились мутноватые голубые глаза Николсона, и понял, что не ошибся. Чтобы получить от Николсона то, в чем нуждался Харри, ему следовало играть по своим правилам, оставаться на своей территории. Он никогда не победит этого вежливого английского франкофила с помощью другой тактики. Он должен быть прямолинейным, конкретным американским провинциалом. Наивным. Возможно, простоватым. Что ж, таким он и был на самом деле, в этом и заключалась его сила, которую Харри только что начал ощущать.

– Я лишь хотел подчеркнуть, что здесь девушки вроде Мишель считаются вполне респектабельными. И к тому же чистыми, – сказал Николсон. – Но держитесь подальше от Левого берега, там вы можете нажить себе неприятности. Ясно?

– Ясно. – Харри закурил «Честерфилд». – Я ценю вашу заботу, мистер Николсон, честное слово. Однако я преодолел девять тысяч миль не для того, чтобы поговорить о шлюхах. – Он преднамеренно воспользовался этим словом. Я прилетел сюда, чтобы поговорить о пяти миллионах долларов.