А возможно, мы сделали бы это в любом случае, даже если бы наш отец остался жив. Кто знает? Только не наша мать, это уж точно.

Вдали высятся горы, они кажутся такими красивыми. Октябрь только начинается, но через несколько месяцев наступят холода, и горы покроются снегом. Девственно-белым снегом.

Мне пришла в голову невероятная идея. Сексуальная.

Я соблазню Харри. Вряд ли он устоит. Довольно с нас этих глупостей, детских забав. Да, именно это я и сделаю – соблазню его. Кажется, в словарях, которые я часто читаю, это называется половым актом. У меня есть для этого другое слово. Я трахну моего родного брата. О… Вдруг я залечу и рожу идиота? Это невозможно. У меня ещё не было месячных. Я не брею волосы под мышкой, хотя они уже появились – черные, вьющиеся.

Любопытно, что я почувствую, когда Харри сделает со мной этой. Будет ли мне больно? Надеюсь, да. Я хочу, чтобы Харри причинил мне боль. Может быть, она заглушит другую боль. Какой телефон в нашей славной каменной школе, куда мы ходим? Я никогда туда не звонила, но, зная нашу мать, нетрудно догадаться, что она обязательно записала этот номер в свою телефонную книжку на странице с заголовком «Куда звонить в экстренных случаях».

Мама, тут ты попала в точку. Потому что когда через пару часов я спущусь вниз, найду этот номер, позвоню Харри и попрошу его срочно примчаться сюда, это действительно будет экстренный случай.

Ровно в восемь тридцать Луиза Смит Маринго выехала задним ходом на своем пикапе выпуска 1938 года из гаража и отправилась в магазин, который принадлежал её семье на протяжении жизни трех поколений. Хотя сейчас он был известен как «Универсальный магазин Маринго», основал его Тедди Смит. Это было в конце прошлого века, когда дед Луизы выращивал на своей ферме овощи и фрукты, а Пилгрим-Лейк носил старинное индейское название – Большая Вода.

После гибели родителей Луизы во время опустошительного пожара в 1933 году магазин автоматически перешел к ней, поскольку она была их единственным ребенком. Выйдя за Марка ранее чем через год после несчастья, Луиза предложила заменить старую выцветшую вывеску с фамилией Смит на новую с фамилией Маринго.

– По-моему, это более уместно, – заявила Луиза. – Если ты понимаешь, что я хочу этим сказать.

На самом деле Луиза хотела этим сказать, что, выйдя за человека с более низким социальным статусом, она решила ответить на насмешки горожан подобной демонстрацией своей веры в мужа.

– Конечно, милая, – усмехнулся местный проказник. – Что тут плохого?

Его пренебрежительная реакция смутила и разочаровала Луизу. Она считала, что сделала щедрый и искренний жест, и лишь позже с изумлением поняла, что Марку это было до фонаря. Ему было наплевать на магазин, на жену, на ребенка, которого она вынашивала – его интересовала только местная «огненная вода», которая в этих краях сходила за спиртное.

Пикап внезапно остановился на главной дороге, ведущей к центру города, и Луиза выругалась. Посмотрела на приборы, показывающие уровень топлива и температуру охлаждающей жидкости. Все в порядке.

– Черт возьми.

Она никогда не произнесла бы этих слов в присутствии детей, но сейчас Луиза была одна, и никто её не услышал. Тем не менее она испытала чувство вины. В конце концов, Господь все слышит, верно? Так говорил её любимый дед Тедди, и Луиза ни разу не усомнилась в его правоте.

Она нажала ногой на стартер, потом на педаль газа, и к её огромному облегчению старая колымага завелась. И все же такая остановка была странным явлением; Луиза знала, что ей следует оставить машину в гараже Бака, чтобы там проверили, нет ли серьезных неполадок с карбюратором или свечами. Придется потратить пару долларов. Пожалуй, она подождет несколько дней, воздержится от немедленной поездки к Баку, чтобы не выбросить деньги на ветер.

Луиза вздохнула – не одно, так другое, – и продолжила трехмильную поездку в город. Ей приходилось периодически посматривать в зеркало, но она старалась не глядеть на себя, боясь расстроиться. В свои тридцать три года она выглядела весьма жалко со своими блеклыми, зачесанными назад волосами. Единственным косметическим средством, которым пользовалась Луиза, была ярко-красная помада, которую она покупала в местной аптеке; этот тон назывался «алой розой». Луиза считала, что он оживляет её бесцветное лицо. Она совершенно не сознавала, что помада выглядела вызывающе, почти вульгарно.

– А вот и наша алая роза, – насмешливо произносил кто-нибудь в одном из соседних магазинов, увидев, как Луиза вылезает утром из «шевроле».

Когда Луиза вышла за Марка, она подкручивала свои прямые светлые ресницы металлическими щипцами и смело накладывала коричневую тушь. Однажды вечером, на четвертом месяце беременности, когда она вынашивала Алексис, Марк пришел домой пьяным и сказал ей, что она напоминает резиновую куклу, которая пищит, если надавить ей на живот. Луизе показалось, что сейчас он с удовольствием ударит бы её в живот, но она скрыла свой страх.

– Проклятье! – крикнул он. – И как только меня угораздило впутаться в этот брак.

– Пожалуйста, не говори так в этом доме. И тебе нет нужды повышать голос.

– Да, моя дорогая. – Он отвесил неуверенный поклон. – Приношу мои искренние извинения.

– Кроме меня, тебя может услышать Харри.

– Ты рехнулась? Он спит наверху, как убитый. К тому же неужели ты думаешь, что двухмесячный малыш поймет, что значит «проклятье», даже если он действительно проснулся?

– Дети многое запоминают.

– Резиновая кукла.

С тех пор Луиза Смит Маренго перестала завивать ресницы и красить их тушью. Она не желала признаваться даже себе в том, что отчаянно завидует своей красивой дочери, глаза которой обрамляла необычная бахрома из прекрасных длинных черных ресниц. Иногда Алексис напоминала матери какую-то латиноамериканскую кинозвезду, что пользовались огромным успехом в тридцатые годы. Лупе Велес или Долорес Дель Рио. Луиза не помнила точно, кого именно. Она ходила в кино редко (только на бесплатные сеансы) и уж во всяком случае не на те фильмы, в которых больше всего наслаждались жизнью самые распущенные и порочные героини.

За все прожитые Луизой годы на её долю выпало мало удовольствий. Они предназначались кинозвездам и богатым людям вроде тех, что приезжали в Пилгрим-Лейк на лето, чтобы побаловать себя рыбной ловлей, прогулками под парусом, купанием в озере или просто отдохнуть от жизни в больших городах. Некоторые из них приезжали, чтобы пожить на природе, в роскошных густых лесах, окружавших Пилгрим-Лейк. Другие изучали поведение птиц.

Какими бы ни были их хобби, этих людей объединяло одно: они имели много денег и талоны на бензин с литерой «С». В годы войны такие талоны выдавали только тем, кто работал в стратегических отраслях промышленности. Поэтому Луиза решила, что отдыхающие военных лет были богаче тех, кто приезжал в Пилгрим-Лейк раньше.

Она всегда с нетерпением ждала появления городских богачей несмотря на то, что кое-кто из них надувал щеки или пытался съязвить – например, как босс из хартфордской страховой компании (может ли страховой бизнес считаться имеющим стратегическое значение), который пожелал знать, почему она не запаслась foie gras.[9] Кто-то сказал Луизе, что прежде он с семьей каждое лето отдыхал на юге Франции. Луиза растянула свои алые губы в лучшей улыбке, какую была способна изобразить, и ответила страховщику:

– Я даже не знаю, что это такое.

Это заставило его рассмеяться; он купил фунт дорогой немецкой колбасы и удалился с самодовольным видом, словно только что провернул исключительно выгодную сделку. Тоже самое можно было сказать о Луизе.

В промежутке времени между Днем поминовения и Днем труда прибыль магазина утраивались по сравнению с другими месяцами; в отсутствие Марка, прежде пропивавшего все деньги, Луизе удалось сколотить маленькое состояние. За четыре года, прожитых без мужа, она скопила восемь тысяч долларов. Вместе с пятью тысячами долларов, оставленными по завещанию дедом, получалась весьма кругленькая сумма. Луиза вложила часть денег в облигации военного займа, а остаток поместила на сберегательный счет в соседнем городке, подальше от любопытных и всеведущих соседей по Пилгрим-Лейку.