Дверь закрылась за спиной Харри. Из большой темной квартиры не доносились никакие звуки. В апартаментах царила зловещая тишина. Он должен действовать быстрее, чем запланировал, работа будет не слишком трудной. Ему здорово повезло – на Полетт был шелковый пеньюар с лацканами.

– Спасибо за доставку, – сказала Полетт. – Вечер неважный, вы, похоже, продрогли. Вам следует отправиться домой. Вы дрожите.

– Нет, миссис Николсон, это вы дрожите.

Услышав эти слова, она отпрянула, пояс её пеньюара развязался, из-под него выглянуло стройное, белое, ухоженное тело. По красивой ноге текла какая-то жидкость. Сперма. Или слюна. Разобрать в полутьме точнее было невозможно. Алексис ничего не знала об этом адюльтере, не подозревала о нем. Откуда ей было знать? Зачем Николсону признаваться своей любовнице в том, что жена наставляет ему рога? Нет, сделать это ему не позволила бы мужская гордость, чувство собственного достоинства. Весьма некстати, подумал Харри об этом досадном сюрпризе.

– Un pourboir,[41] – сказала Полетт, лихорадочно ища что-то. – У меня есть несколько франков в сумочке.

Она отодвинулась от Харри не более чем на пару дюймов, когда он нанес первый болезненный удар. Его правая рука врезалась в область верхней губы. Перестав видеть, женщина отчаянно заморгала, из её глаз брызнули слезы, из носа потекла кровь. Второй удар, такой же беззвучный и стремительный, как первый, пришелся ниже подбородка, в щитовидный хрящ, и Харри мог бы на этом остановиться, если бы у него было время. Полетт упала бы на пол, и через несколько минут отек привел бы к смерти от удушья.

Но у него не было времени, к тому же существовал гораздо более эффективный, быстрый и надежный способ. Ухватившись за лацканы пеньюара, он изо всех сил потянул их в противоположные стороны. Обращенные вовнутрь костяшки пальцев пережали две сонные артерии на обеих сторонах тонкой шеи. Женщина перестала кричать, сердце остановилось.

Полетт Николсон была мертва. Харри снова посмотрел на часы. С того момента, как он вошел в квартиру номер 5, прошло менее трех минут. Он проверил пульс, чтобы убедиться в том, что его миссия выполнена. Сомнений не было. Среди рассыпавшихся двух дюжин желтых роз лежал труп. Цветы казались последней данью уважения от неизвестного поклонника. На теле не осталось ни единого отпечатка пальцев.

– Mon Dieu![42]

Услышав испуганный женский крик, Харри повернулся. Из спальни, которую Алексис назвала главной, вышла, прихрамывая, обнаженная, истерично визжащая женщина

– Кто вы такой? Зачем вы это сделали? Что вам нужно?

Было уже поздно броситься к двери. Няня увидела его. Даже при наличии маскировки он не мог в этот критический момент пойти на риск. Он стоял, глядя сквозь солнцезащитные очки на Роуз, которая опустилась на колени возле своей мертвой хозяйки и зарыдала.

– Кто вы? – повторяла она. – Почему вы сделали эту ужасную вещь? Вас нанял мистер Николсон? Или вам нужны деньги, драгоценности?

Эти слова стали последними словами Роуз Пай. Убить её оказалось труднее, чем Полетт, потому что она была голой – он не мог воспользоваться относительно простым методом, требовавшим наличия лацканов. Однако, поскольку она уже лежала на полу, ему не пришлось наносить первые два удара или попытаться повалить её. Ему оставалось сделать следующее: прижать её к полу в особом положении (однокашник хорошо обучил его этому приему), блокировать движения рук и ног, а затем нанести один смертельный удар точно в левую сонную артерию. Правая сторона оказалась более удобной из-за положения, в котором находилась женщина. На самом деле подошла бы любая сонная артерия.

Затем Харри быстро прошел в спальню Николсонов и схватил первую драгоценность, которая попалась ему на глаза. Это было колье, с которым Джинна играла всего несколько часов тому назад. Засунув украшение в карман купленного на блошином рынке плаща, Харри направился к входной двери и переступил через безжизненные тела двух женщин, распростертые на персидском ковре в нескольких дюймах друг от друга.

Когда он надел перчатки и повернул ручку двери, в конце длинного коридора появилась маленькая фигурка в изящной ночной рубашке. Джинна потерла глаза, словно только что вырвалась из ужасного кошмара и не могла отличить сон от реальности. К тому моменту, когда из её горла вырвался истошный крик, Харри уже вышел из здания и зашагал по авеню Фош, насвистывая себе под нос.

– Полетт и няня? – сказала я. – Не могу в это поверить. Какое потрясение ты, должно быть, пережил.

– Потрясение – не то слово, – сказал Харри. – Я решил, что в постели Полетт лежит какой-то мужчина, это само по себе было бы опасным, но увидеть вышедшую из спальни обнаженную прихрамывающую женщину, понять, кто она такая и чем они занимались… я был совершенно не готов к этому. Ты не подозревала?

– Нет.

Мы находились в моей спальне, Харри менял одежду Эдуардо на костюм, который он оставил у меня перед тем, как отправиться на авеню Фош. Я все ещё не могла поверить, что он сделал это – убил Полетт ради меня (ликвидация Роуз была совершенно случайной и не шла в счет.) Я не смогла бы придумать ничего более лестного для меня: он любил меня так сильно, что согласился убить по моей просьбе, пренебрег огромной опасностью, которая заключалась для него в таком поступке. Пусть даже, как я уверяла Харри прошлой ночью, полиция никогда не заподозрит его. Если только он как можно скорее уберется из моей квартиры.

Не знаю, какой извращенный ход мыслей заставил меня уговорить Харри воспользоваться «водолазкой» и брюками Эдуардо для совершения убийства Полетт. Этот шаг был рискованным. Возможно, это понравилось нам обоим. Мы любим риск, опасность, возбуждение.

– Сейчас без двадцати двенадцать, – сказала я Харри. – Тебе надо поторопиться. Не забудь воспользоваться задней лестницей.

К счастью, здание, где я жила, было не слишком роскошным, и в подъезде не сидела консьержка, но меньше всего мы хотели, чтобы Харри столкнулся с кем-то из жильцов. Поэтому он поднялся сюда по задней лестнице, чтобы взять одежду Эдуардо и оставить свою собственную.

– Что ты собираешься сделать с этими вещами? – спросил он, указывая на кепку, плащ, башмаки и солнцезащитные очки.

– Не беспокойся. Ты выполнил свою часть работы. Я выполню мою. Отправляйся в «Ланкастер» и не звони мне, что бы ни случилось. Ни сюда, ни на работу. Ты ведь понимаешь, как это важно? Мы не должны поддерживать связь между собой в ближайшее время.

Хотя я действительно любила Харри, как ни смогла бы полюбить ни одного другого мужчину, это не мешало мне предвкушать мою будущую жизнь в качестве миссис Иэн Николсон. Словно одно было никак не связано с другим, каким бы странным ни казалось такое положение.

Харри осторожно взял меня за плечи.

– Я хочу позаниматься с тобой любовью – прямо сейчас! Но мы должны быть благоразумными, верно?

– Да, дорогой.

Мы обменялись долгими, страстными, неблагоразумными поцелуями, которые обожгли наши души, оставили на них дымящиеся клейма. Сейчас, как и в двенадцатилетнем возрасте, я знала, что мы с Харри всегда будем вместе, сколько бы разлук нас ни ждало, какими бы долгими они ни были. Наши судьбы ещё не подвели нас к окончательному соединению, такие вещи, как время, темп жизни, нельзя подталкивать и подгонять. Они как бы обладают собственным разумом, и если вы не отдадитесь во власть течения, то непременно утоните. Вот в чем все дело. Я знала это, как и Харри. Самым потрясающим, восхитительным казалось то, что нам не было нужды говорить об этом, мы понимали друг друга без слов.

Если вы принадлежите друг другу, как мы с Харри, вам нет необходимости обсуждать некоторые моменты, особенно наиболее важные. Вы ощущаете все сердцем. Мне жаль людей (вероятно, их на свете процентов девяносто пять, если не больше), которые никогда не испытывали такой близости. В некотором смысле это чувство сильнее любви. Оно одновременно мистическое и невероятно реальное. Вероятно, здесь есть нечто сверхъестественное – я имею в виду полное взаимное отождествление между мной и Харри. Возможно, оно способно возникнуть только у людей, знающих друг друга с рождения.