– Каждый человек, отправляющийся на обед или деловой ленч, почти непременно превышает лимит в восемьдесят миллиграммов, – сказала Сара. – На самом деле это вопрос индивидуальной терпимости к алкоголю и водительских способностей, верно?

Она снова восхитилась золотисто-черной мебелью, стоящей в нашей гостиной, медово-бежевым интерьером, коврами из шкур, леопардовыми подушками, отделанными под черепаший панцирь стенами, картинами Флемиша.

– Как необычно, – сказала она мне. – Вы сами это сделали?

– Нет, мне помогали профессионалы.

– Очень необычно, – повторила Сара.

Она хотела сказать – ультрасовременно. Как правило, англичанки не любят такой стиль, но он их интригует.

Она откинулась на мягкую, золотистую спинку дивана (именно в таком положении она будет сидеть в момент своего отравления) и сказала:

– Ваша очаровательная падчерица обедает сегодня с нами?

– Нет, Джинна занимается у своей подруги по колледжу. Они подкрепятся пиццей из кафе.

Сара изобразила на лице ужас, и я произнесла:

– Вы напомнили мне о еде.

Я отправилась на кухню якобы для того, чтобы проверить пудинг, на самом деле не нуждавшийся в моем внимании. Я ненавижу кухни – они напоминают мне о моей матери и её скучной жизни. Думая о матери, я всякий раз испытывала смесь из отвращения, злости и жалости. Если бы только у меня была другая мать, часто думала я… более счастливая, более нежная, более любящая себя самую… на этом мои бесплодные мечты обрывались. Прошлое не изменить – в отличие от настоящего и драгоценного будущего.

Когда мы собрались обедать, Сару пришлось снова посадить в кресло и отвезти в столовую. Там Харри поднял её и поместил в темное бамбуковое кресло, стоявшее у прямоугольного стола. Столовая была отделана красным деревом и бамбуком в китайском стиле, и Сара снова отметила оригинальность обстановки. Однако её голос прозвучал иначе, более хрипло, чем прежде, я поняла, что она слегка опьянела.

Она успела выпить два бокала почти неразбавленного виски, которое, похоже, ударило ей в голову. В Сент-Морице я ни разу не видела её даже немного захмелевшей. Внезапно она показалась мне уязвимым, беззащитным, непривлекательным инвалидом с большим количеством денег, чем то, которое она могла потратить, и не любившим её мужем. Но я вовремя овладела собой. Худшее, что я могу сделать, это начать жалеть Сару Маринго, сидевшую напротив меня в безвкусном розовато-лиловом платье. Я должна видеть в ней врага, если собираюсь осуществить мои ещё не прояснившиеся планы.

К тому времени, когда мы добрались до салата и сыра, которые я по французскому обычаю подала после основного блюда, я почти потеряла надежду на то, что сегодня Харри сообщит мне или сделает нечто существенное. Возможно, он собирался написать или позвонить мне в отсутствие Сары. Что он мог предпринять сейчас? Вдруг я услышала, как он сказал что-то Иэну о своем портном.

– Я договорился встретиться с ним в ближайший понедельник, – сообщил Харри. – По поводу заказанного мною костюма. Хотя должен признать, что в последнее время мне не очень-то нравится его работа. Возможно, вы знаете это ателье.

Иэн кивнул, когда Харри назвал фамилию портного, ателье которого находилось на Сэвил-Роу, неподалеку от нашего дома. Это был тот самый портной, которым Харри пользовался в прошлом как предлогом, чтобы оставить Сару у её отца в Суррее и встретиться со мной в одной из гостиниц.

Пользуясь своим особым кодом, Харри просил меня увидеться с ним в понедельник. Но в каком отеле? В какое время? Под какой фамилией мне надо зарегистрироваться? Надо набраться терпения и подождать, сказала я себе, пытаясь справиться с волнением. Несомненно, Харри продумал эти детали. Меня охватило огромное чувство облегчения, я буквально ожила.

Когда мы вернулись в гостиную, Харри пересадил Сару на диван, закрыл её бедра и ноги длинной меховой накидкой. Он производил впечатление преданнейшего из мужей. Кто смог бы догадаться, что он тайно планирует избавиться от женщины, за которой так заботливо ухаживает? Я поставила пластинку с Девятой симфонией Бетховена и подождала, когда Иэн подаст кофе – он всегда брал эту обязанность на себя. Неожиданно вместо него в комнату вошла Джинна, удивив нас всех.

– Добрый вечер, – сказала она, улыбаясь во весь рот. – Я вас испугала? Вы не слышали, как я хлопнула дверью? Или Людвиг заглушил все остальные звуки? Алексис вечно жалуется, что я произвожу много шума.

Казалось, что она пребывает в исключительно хорошем настроении. Она и выглядела превосходно в кружевном желтом свитере, берете такого же цвета и узких синих джинсах. Как настоящая француженка, подумала я, вспомнив о её галльском происхождении. Полетт гордилась бы дочерью, если бы могла видеть её сейчас.

– Ты не издала ни звука, – сказала я.

– Невероятно. Должно быть, я исправляюсь.

Она подобающим образом поздоровалась с четой Маринго, плюхнулась на обитое бархатом кресло и спросила:

– А где папа? Он спрятался?

– Я здесь, дорогая.

Иэн остановился в дверях, держа в руках серебряный поднос с четырьмя чашечками для кофе. Только одна моя чашечка была заранее наполнена «Хэгом». Также на подносе стоял уотрерфордский графин, в который Иэн, должно быть, налил свой любимый коньяк.

– А для меня нет кофе? – спросила Джинна.

– Мы не ждали тебя так рано. – Иэн посмотрел на висевшие над камином часы – они показывали половину десятого. – Как продвигаются твои занятия?

– Великолепно, – ответила Джинна и захихикала, что было непохоже на нее.

– Ты сегодня в отличном настроении, – сказал Иэн.

Она пожала плечами.

– Почему мне не быть в отличном настроении? Вечер прошел очень продуктивно.

– Ты, должно быть, получаешь удовольствие от учебы, – ледяным тоном произнесла Сара, напомнив мне о том, как она невзлюбила Джинну в Сент-Морице, как ревновала из-за нее. – Какова твоя основная специальность?

– Французский язык. И испанский как второй.

– И все же я думаю, что тебе следовало выбрать немецкий вместо испанского, – сказал Иэн, наливая Саре кофе в чашечку, которую он поставил перед ней на низкий стеклянный столик. – Впрочем, не будем об этом.

– После четырех лет, проведенных в Гстааде, я до конца жизни буду сыта немецким, – сказала Джинна.

– Это уж точно, – согласилась я, добавив, как и Сара, две ложечки сахара в мой кофе. Я чувствовала, что Харри смотрит на меня.

– Я вижу, вы обходитесь без вашего обычного снотворного порошка, сказал он. – Значит ли это, что теперь ваш сон наладился?

– Напротив, я сплю ещё хуже, – честно призналась я.

Я думала о том, что Джинна не похожа на самую себя. Она была радостной, возбужденной. Мне трудно было понять, почему она так ликовала после вечера, потраченного на занятия в обществе подруги. У Джинны всегда было не слишком много подруг.

– Иэн боится, что у меня образуется зависимость от барбитуратов, сказала я. – Он назначил себя домашним фельдшером.

– Я сам предпочитаю обходиться без лекарств, – смущенно вставил Иэн.

– Мой муж пытается перевоспитать меня, уменьшая дозу. Верно, дорогой?

– Пожалуй, да.

Я поднесла чашечку с «Хэгом» к моим губам. Из-за сахара я почти не ощущала привкуса снотворного, но знала, что даже если бы Иэн утроил обычную дозу, все равно я не смогла бы сегодня заснуть. Я не волновалась так с того последнего утра в Сент-Морице, когда мы с Харри провели наедине несколько памятных мгновений в вестибюле «Энгадина».

«Здесь холодно, слишком холодно, – сказал он тогда. – Это не наш климат. Мы станем летними людьми. Никогда не забывай об этом, Алексис.»

Я не забыла. Я хотела одного – знать, когда мы приступим к делу.

Выпив несколько порций коньяка и послушав Бетховена, мы завершили вечер. Пожелали доброй ночи нашим гостям. Джинна уже ушла спать наверх. Харри поблагодарил меня за чудесный обед, мы обменялись рукопожатиями, и я почувствовала, что он сунул мне в руку клочок бумаги. Я улыбнулась и быстро сунула руки в карманы моего костюма из джерси.