– Пожалуйста, мадемуазель Шоффе.

Официант поставил передо мной высокий бокал с блестящей красной жидкостью и графин с содовой. В бокале плавали три кубика льда. Некрепкое «кампари», разбавленное содовой, позволит мне убить время. Я посмотрела на мой ежедневный, порядком надоевший красный напиток. Иногда я брала сухой «мартини». Если я выпивала более одного бокала, мне приходилось отказывать себе за обедом в хлебной корочке. Неудивительно, что Ева тайком жует картофель.

– Вы встречаетесь здесь с вашим другом? – спросил официант.

– Я нигде с ним не встречаюсь, Жак. Сегодня он выполняет свои семейные обязанности. Вероятно, я отправлюсь обедать в бистро. Oeufs sur le plat.[26]

– Такая красивая, – вздохнул он, – и одинокая. Это несправедливо. Кто знает? Вы можете в любой момент встретить более подходящего мужчину. Такое случается всегда.

Он имел в виду – более подходящего для брака. Кафе было заполнено посетителями. Я заняла последний свободный столик. Кто-то крикнул: «Garson!»,[27] и Жак ушел. Автомобили двигались вдоль тротуара от одной пробки к другой, однако мне никогда не было тесно в Париже, несмотря на людские толпы, нескончаемый поток автомобилей, непрерывную суету. Париж казался мне садом, я любила его, однако знала, что не останусь здесь навсегда – судьба готовила мне что-то иное. Париж был лишь промежуточной, а не конечной станцией метро.

Пара за соседним столиком узнала меня и принялась оценивать с вежливым интересом… Они рассматривали мою золотистую соболью шубку от «Ревиллона» (подарок Иэна к моему дню рождения), зеленое шелковое платье от мадам Терезы с вышитой у шеи знаменитой буквой «Т». Появляясь в туалетах мадам Терезы, я всегда следила за тем, чтобы шубка оставалась частично распахнутой – тогда люди могли увидеть и узнать очередное творение моей хозяйки. В благодарность за эту рекламу мадам несколько раз в году дарила мне свои произведения.

Меня тянуло на приключение. У меня так давно не было никаких приключений. Мне хотелось напиться, поесть pommes frites, разорвать на клочки зеленое шелковое платье, позвонить жене Иэна и рассказать ей пару смачных историй о том, как вел себя в постели её дорогой муженек.

«Возможно, с тобой он действительно импотент, Полетт…»

Я бы наврала ей с три короба, умолчала бы о том, что Иэну не удается долго сохранять эрекцию. Сказала бы, что со мной он – настоящий сексуальный гигант, Жильбер Беко, Жерар Филип, Альбер Камю. Да, сегодня я была настоящей дикой индеанкой. Но мне следовало выспаться, чтобы хорошо выглядеть. Слава Богу, между нашими с Евой спальнями находилась просторная гостиная. Пообедав в бистро, я могла вернуться домой и лечь в постель с начатым романом Колетт. Прочитав несколько страниц, я бы выключила лампу. Эдуардо тем временем трахал бы Еву в зад, а она мечтала бы об уходе с работы.

Мое тело нуждалось в сне после длинного, тяжелого дня, но моя душа требовала радости. Я выбрала неподходящую работу, это было ясно, меня больше бы устроил брак с Иэном…Я представила себе восхитительное позднее утро в постели, служанку, приносящую мне кофе с молоком и круассаны, газеты, почту, записную книжку. Потом она наполнила бы для меня ароматную ванну. Такая заманчивая перспектива заставила меня испытать боль разочарования. Мне захотелось отправиться в новую дискотеку «Ле Шандель», находившуюся возле моего дома. Я должна была освободиться от моего разочарования, подцепить безликого незнакомца, который позже неистово позанимался бы со мной любовью. Сегодня я не нуждалась в нежности, хотела быть животным. Мы не стали бы разговаривать, обошлись бы без слов. За нас говорили бы наши тела.

– Pardonner-moi, mademoiselle, mais avez-vous une allumette?[28]

Я увидела высокого темноволосого человека, стоявшего передо мной с сигаретой в руке. На нем был темно-синий двубортный костюм в полоску. Он говорил по-французски с сильным акцентом. Его почти черные глаза смотрели на мои зеленые (ставшие такими благодаря контактным линзам). На его губах блуждала знакомая чувственная улыбка, намерения незнакомца были прозрачными, как вода в Пилгрим-Лейке. Я почувствовала, как кровь хлынула к моей голове, ноги превратились в ледышки, сердце вывернулось наизнанку. Я не могла произнести ни единого слова. Я смотрела на моего брата Харри.

– Une alumette?

– Да, спички, – произнес он по-английски, указав на мою дымящуюся сигарету «житан» и свой «честерфилд». – Если вас это не затруднит.

Я поискала дрожащими руками в сумочке от «Эрмеса» коробок спичек с отпечатанной надписью «Дом Терезы». Протянула его Харри и жестом предложила ему сесть. Возле меня стоял свободный стул.

– Merci beaucoup.[29] Вы видите официанта?

Я помахала рукой Жаку, и он подбежал ко мне, оценивая Харри многозначительным, истинно французским взглядом. Конечно, он думал о моих марьяжных перспективах. Если бы он знал, что смотрит на моего любимого брата, он бы умер от шока. Мне самой казалось, что я умираю от потрясения. Я не могла это пережить – спустя четырнадцать лет Харри материализовался в Париже, возле моего стола, попросил спички у меня, его сестры, которую когда-то обожал, лишил девственности, а сейчас совершенно не узнавал. Это неузнавание подействовало на меня странным образом. Оно оскорбляло меня и бросало мне вызов. Как он смеет не видеть меня за зелеными контактными линзами, покрашенными и завитыми волосами, не понимать, что я – Алексис? Это было потрясающе, восхитительно!

– Что будет пить месье? – спросил Жак.

– Виски со льдом, пожалуйста.

Жак одобрительно кивнул за спиной Харри.

– Вы здесь впервые? – спросила я моего брата.

– Вы говорите по-английски! – произнес этот глупец.

Я не знала, плакать мне или смеяться.

– Да, я – американка.

– Не может быть. В вашей речи нет ничего американского.

Правда? Как странно.

– Какой же, по-вашему, у меня акцент?

– Точно не скажу. Какой-то иностранный. Словно вы изучали английский как второй язык.

Я совсем запуталась в моих личностях, перестала понимать, кто я такая на самом деле. Это действовало угнетающе.

– Очень интересно, – сказала я.

– Возможно, это игра моего воображения. Увидев вас сидящей здесь в одиночестве, я почему-то решил, что вы – француженка. Возможно, дело в вашей одежде, не знаю. – Он заколебался, изучая меня. – Но вы – не француженка.

– Верно. Вы разочарованы?

– Нет, конечно.

Его энергичное возражение убедило меня в том, что он действительно огорчился. В конце концов, что за удовольствие познакомиться с американкой во время первого приезда в Париж? Он мог остаться дома. Его жена была англичанкой. Леди Сара Констанс Эймс-Маринго. Журнал «Мари-Клер» утверждал, что в кинематографе её знали просто как Сару Эймс, однако в личной жизни она предпочла воспользоваться титулом и оттенить его фамилией мужа. Однажды Иэн сказал мне, что такой привилегией обладают титулованные англичане. Хотела бы я знать, влюблен ли Харри в свою жену. Если нет, все равно он занимался с ней любовью, как я – с Иэном.

Когда я год назад прочитала о женитьбе Харри, мое желание выйти за Иэна значительно усилилось. Меня охватили ревность и растерянность. Я знала, что смогу конкурировать с леди Сарой, лишь обзаведясь собственным супругом, хоть это и звучало весьма странно.

Конкурировать? Я впервые откровенно призналась себе в том, что по-прежнему борюсь за нераздельную любовь Харри. Наверно, меня подтолкнуло к этому внезапное и неожиданное столкновение с ним. Встреча с ним оказалась как мощнейшим ударом по моей самодостаточности. Сейчас это ощущение рассыпалось на мелкие осколки. Я поняла, что больше всего на свете хочу позаниматься этим вечером любовью с Харри.

– Вы отдыхаете? – спросил он.