Престарелый фельдмаршал в ответ благоразумно промолчал. Однако Валленштейн быстро спохватился, понимая, что ведёт себя неосторожно и с преувеличенным вниманием стал наблюдать за происходящим на эшафоте. Мужественное лицо герцога при этом выражало понятную озабоченность, но вдруг он круто повернулся к Цезарио Планта и воскликнул:

— Сто чертей! Кажется, они отправляются в замок. Если это так, нам следует их опередить и встретить, как полагается. Вы пойдёте со мной, мессир Планта! — С этими словами он подал условный знак профосу и сказал: — Итак, согласно древнему алеманскому и саксонскому праву, а также в связи с похищением его преосвященства епископа Мегуса, я отменяю казнь барона фон Рейнкрафта с полным восстановлением всех его прав и привилегий, которые он имел будучи на службе в моей армии, и приказываю объявить об этом немедленно!

Брунгильда, больше не сомневающаяся в своём праве, решительно поволокла Рейнкрафта к лестнице, ведущей с эшафота — к свободе и новой счастливой жизни. Профос, заметив условный знак герцога и отбросив в сторону подпиленную шпагу, зычным голосом прокричал:

— Именем Его Католического. Величества Императора Священной Римской империи германской нации, по приказу его высочества герцога Фридландского и Мекленбургского, главнокомандующего имперской армией и войсками Католической Лиги, Адмирала Океанических и Балтийских морей и согласно древнему алеманскому и саксонскому праву, казнь барона Рудольфа Бульдура Рупрехта фон Рейнкрафта, рыцаря Мальтийского ордена, командира полка рейтар и оберста имперской армии, отменяется и вышеупомянутому барону фон Рейнкрафту возвращаются все его звания, титулы, права и привилегии, которые он получил за воинскую доблесть, воюя на стороне Католической Лиги, а также унаследовал от своих доблестных предков!

Снова зазвучали фанфары и загремели барабаны. Толпа, минуту назад жаждущая крови, ликовала, искренне радуясь новому захватывающему зрелищу.

Хуго Хемниц правильно оценил обстановку. Едва на площади появилась карета аббата Кардиа, из которой к огромному удивлению и ужасу вышла дочь герцога, коадъютор, порадовавшись тому, что в монастыре и непосредственно перед самим злодейским убийством настоятеля он и граф Пикколомини были в чёрных балахонах, и теперь проклятые ищейки герцога вряд ли смогут их обнаружить, незаметно сделав тому условный знак, растворился в толпе.

Рейнкрафт вдруг шепнул несколько слов Брунгильде, и та с удивлением взглянула на него, отпустила его огромную руку. Барон не спеша приблизился ко всё ещё не пришедшим в себя от растерянности палачу и патеру Бузенбауму, миролюбивым тоном заметил:

— Мне очень жаль, что я не оправдал ваших надежд и не утолил жажду крови жителей славного города Шверина.

— Рано радуешься, сын мой! Побойся гнева Господня, ведь ты только что стоял на пороге вечности и опять начинаешь творить безобразия, впадая в грех гордыни! — возмущённо сказал доминиканец.

Барон в ответ лишь загадочно усмехнулся. Его огромные красные ручищи опустились на плечи Иеремии Куприна и патера Бузенбаума, а железные пальцы аккуратно нащупали ключицы. Они оба вдруг сильно побледнели и громко вскрикнули — впоследствии оказалось, что у них сломаны ключицы.

— За что? — прошептал побелевшими губами палач, хватаясь за повреждённое плечо, между тем как учёный доминиканец, чтобы не упасть, почти теряя сознание от боли, вцепился правой рукой в подручного палача, который растерянно смотрел на всё происходящее, не в силах пошевельнуться от изумления.

— Чернь жаждет зрелища, и было бы очень жестоко её разочаровывать, — с самым серьёзным видом ответил Рейнкрафт, покидая наконец это страшное место.

— Будь ты проклят! — крикнул ему вслед Иеремия Куприк и вдруг громко безутешно зарыдал, глотая слёзы и взвизгивая, как побитый пёс.

Все присутствующие сначала с недоумением глядели на разыгрывавшееся новое представление, широко разинув рты от изумления и почёсывая затылки, затем наконец, сообразив, в чём дело, заревели от восторга: нечасто можно увидеть безутешно рыдающего на эшафоте знаменитого палача. И когда карета с бароном и Брунгильдой, рассекая толпу наконец скрылась за углом ближайшего дома, на площади начало твориться что-то невообразимое. Жители славного города Шверина настолько разошлись, что только присутствие пикинёров, шотландских стрелков и городских стражников гауптмана Гордона несколько охладило их пыл и неумеренный восторг от случившегося.

— Чёрт возьми, куда их понесло? — спрашивали бюргеры друг друга.

— Вероятно, во дворец герцога, а куда же ещё? — отвечали другие.

— Скорее всего, пропустить стаканчик-другой на радостях, что избавился от рук палача! — предположил генерал-вахмистр Илов, знавший привычки Рейнкрафта, как свои собственные.

— Неизвестно ещё, кому больше повезло и кто от кого избавился! — ухмыльнулся граф Трчка, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как, кряхтя и громко охая, с эшафота при заботливой поддержке подручных знаменитого шверинского палача осторожно спускаются вниз Бузенбаум и Иеремия Куприк. — Барону фон Рейнкрафту всегда безумно везло, — задумчиво продолжал он. — Я сам был свидетелем, как во время знаменитой битвы у Белой горы восемнадцатилетний ротмистр был окружён озверевшими протестантами, уложив более пяти этих свирепых богемских разбойников, сумел прорваться прежде, чем остальные рейтары успели придти ему на помощь.

— Я помню этот случай, — сказал внезапно подошедший граф цу Паппенгейм, — всё это, можно сказать, происходило на моих глазах. Барон, безусловно, — прирождённый солдат. С ним хотел сразиться сам герцог Христиан фон Брауншвейг-Вольфебюттель, который ещё за год до сражения у Белой горы имел неосторожность поссориться с бароном фон Рейнкрафтом. Как говорят злые языки, из-за благосклонного взгляда её величества Елизаветы — жены самого Зимнего короля. Не по этой ли причине бедный герцог Брауншвейг был союзником курфюрста Пфальцского, а барон фон Рейнкрафт, несмотря на родственные связи с домом пфальцграфов, очутился под знамёнами герцога фон Валленштейна? Если бы безумный гальберштадец внезапно не умер от французской болезни, то, безусловно, барон фон Рейнкрафт легко бы разделался с этим безумцем.

— Да, барон фон Рейнкрафт — настоящий рыцарь, и я надеюсь, что Фортуна не изменит ему! — воскликнул фон Илов.

— Фортуна — изменчивая баба, — задумчиво сказал молчавший до сих пор граф Кински, и его слова оказались пророческими.

Направляясь во дворец герцога и проезжая мимо бройкеллера «У Красного Петуха», Рейнкрафт, размышляя о превратностях судьбы и с удивлением разглядывая свою негаданную невесту, вдруг боковым зрением увидел у двери любимого кабака подвыпившего незнакомого солдата, который в свою очередь заметил в окне кареты оберста, отсалютовал ему полной походной фляжкой. Фон Рейнкрафт немедленно велел кучеру остановиться и, подчиняясь могучему инстинкту, внезапно решил, почувствовал, что к съеденному перед казнью обеду неплохо было бы добавить полдюжины кружек доброго пива.

— Вы что задумали, барон? — встревожилась Брунгильда.

— Я, пожалуй, выпью с этим бравым солдатом: любезность за любезность. Ведь он пьёт за моё здоровье и за счастливое избавление от рук палача, — серьёзно ответил Рейнкрафт, радуясь в душе, что нашёл удачный повод, чтобы посетить любимый кабак.

— Не ходите туда, я прошу вас! — вцепилась в его могучую руку Брунгильда. Она была не на шутку встревожена, внезапно ощутив какое-то неясное, присущее лишь женской интуиции, смутное предчувствие смертельной опасности.

Барон в ответ лишь беспечно рассмеялся:

— Я только на минутку загляну в этот миленький кабачок промочить глотку, ибо всё нутро так и горит, как в огне, после проклятого острого соуса!

— Где ваша шпага, барон? — вдруг спросила Брунгильда.

Бравый оберст на мгновенье растерялся, с удивлением обнаружив, что с ним нет ни перевязи с верным толедским клинком, ни кинжала, ни пистолетов.

— Возьмите это. Надеюсь, вы узнаете свою шпагу, барон, — просто сказала дочь герцога, откровенно потешаясь над его растерянностью и доставая из-под сиденья знакомую шпагу.