— На складе кто-нибудь оставался?

— Ни единой души. Кроме меня, ясное дело. — Сторож трет смыкающиеся глаза.

— А если посторонняя душа захотела бы проникнуть?

— Невозможное дело. Все опломбировано. Опять же сигнализация… В общем, с охраной полный порядок.

— А в частности — сгорело. Сильны вы спать! Даже сейчас не проснетесь?

— Сам удивляюсь. У меня хроническая бессонница. Потому и в сторожа пошел… — Он снова мучительно зевает. — Извиняюсь. Никогда такого не было! Лег бы сейчас хоть на землю…

— А вы перед дежурством не того?

Сторож отрицательно трясет головой.

— Один чай пил, один чай! Вон мой термос, можете проверить.

— Проверить не мешает. — Томин берет термос, открывает, принюхивается. Чуть поколебавшись, забирает и термос и чашку.

Тем временем офицер пожарной охраны дает популярные объяснения Кибрит, поводя рукой в сторону склада:

— Сперва огонь охватил все, что легко воспламеняется. Отсюда первое направление. Потом он набрал силу и потек вширь. Но если, как в данном случае, прогорела крыша, то оказывал влияние и ветер…

— Извините, прерву, — появляется Знаменский. — Я вынес постановление о комплексной экспертизе. «Экспертной комиссии, — зачитывает он, — в составе представителя Пожарной испытательной лаборатории, пожарного надзора и криминалиста поручается установить…» Тут порядочно всего. Вот руководящий документ, приступайте. По горячим следам, — добавляет он с усмешкой.

— Да уж, горячей некуда — среди головешек. Куда я такая? — оглядывает себя Кибрит. — Придется вам меня одевать, — оборачивается она к офицеру.

— Сделаем. Только вот габариты, конечно… Народ у нас рослый…

Томин подходит к полковнику:

— Товарищ полковник, кто из ваших инженеров может со мной поработать?

— Илья Петрович! — кричит полковник.

— Угрозыск, — говорит Томин подходящему инженеру и пожимает ему руку. — Я понимаю, горело тут крепко. Но все-таки насчет сигнализации… Может, удастся обнаружить, была или нет повреждена до пожара?

— Пойдемте посмотрим, — соглашается инженер.

Возвращается «рафик», на котором уезжал за Гуторской Томилин.

— Пал Палыч, привез!

Знаменский взглядывает вопросительно, Томилин пожимает плечами: сообщить, мол, нечего.

Гуторская, аккуратная, элегантная, словно не среди ночи подняли, деловито, по-мужски протягивает Знаменскому руку:

— Гуторская, замзавскладом.

— У вас есть какие-нибудь соображения о причинах пожара? Такие, что надо проверить немедленно?

Женщина окидывает пожарище долгим хмурым взглядом.

— Пока соображений нет, — говорит она.

— Товарищ Стольникова! — зовет Знаменский.

Та появляется и бросается к Гуторской:

— Женечка, беда-то какая!..

— Перестань реветь, — сердито отстраняется Гуторская.

— Поедемте в управление, ненадолго. Прошу! — Знаменский приглашает женщин к «рафику». — Вы тоже, — говорит он сторожу.

— И кофта сгорела! — с новой силой сокрушается Стольникова. — Только-только в «Березке» достала! Сунула в письменный стол и забыла!

— Ну знаешь, сгорело гораздо более ценное! — раздраженно фыркает Гуторская.

— Само собой! А и кофту тоже до смерти жалко!.. Самая модная, от талии вот такой рукав… — ищет она сочувствия у Пал Палыча.

…Кибрит, утопая в огромном комбинезоне, отправляется с сотрудниками пожарной службы в глубь сгоревшего складского помещения.

Зевака бормочет вслед:

— Все загасили, одна вонь осталась.

В один из следующих дней Стольникова является на допрос во всеоружии женских прелестей.

— Вы так переживали, Евдокия Михайловна, а сегодня, смотрю, цветете и благоухаете, — с любопытством оглядывает ее Пал Палыч.

— Ой, до того переживала — не представляете! Столько добра прахом пошло. Тысяч под двести! Как вспомню — так носом хлюпаю! А сегодня подумала: вчерашний огонь слезами не зальешь. И пошла в парикмахерскую — самое лучшее средство для женщины, если неприятности. Наведешь красоту — и опять вроде жить можно! А плакать… — Кокетливо: — Небось с вами еще наплачусь. Хотя ну ни крошечки не виновата!

— Боюсь, не совсем так, Евдокия Михайловна. — Знаменский идет к сейфу и достает пухлую канцелярскую папку. — Жаль портить вам настроение, но вот тут у меня… — Он неторопливо развязывает тесемочки, а Стольникова с испугом ждет. — «Указание о перепланировке дымоходов», — читает Знаменский, перелистывая подшитые бумаги. — «Предписание о заключении электропроводки в асбестовую изоляцию», «Акт обследования…», «Предупреждение…». Знакомы вам эти документы?

— Знакомы! — с облегчением подтверждает Стольникова. — Пожарный инспектор после каждого обхода оставляет какое-нибудь предписание!

— А вы не выполняете!

— Да чтобы выполнить, не то что капитальный ремонт — новые склады надо строить! Со всякими там анализаторами дыма! Написать-то легко!

— Но если склад сгорел из-за несоблюдения противопожарных мер, для вас это обвинение в халатности.

— И что — под суд?!.. — ужасается Стольникова. — Пал Палыч, миленький, да таких бумажек на каждом складу кипы целые… и на предприятиях тоже! И никому ничего!

— До первого огня, Евдокия Михайловна. Пока везет. А не повезет да загорится как раз от того, про что вас предупреждали, тут уж… — разводит он руками.

— Ой, не расстраивайте вы меня, ресницы потекут!

Параллельно сотрудник БХСС Томилин беседует с Гуторской:

— Значит, склад был самого широкого профиля — от мебели до галантереи. И промтовары из него поступали в специальные магазины для работников вашего ведомства.

— Та же система у речников, шахтеров… Прекрасно знаете!

Гуторская немногословна и начисто лишена непосредственности, свойственной ее начальнице. Томилину приходится пускаться на мелкие хитрости, чтобы как-то ее расшевелить.

— Лишний раз уточнить не вредно. Такая служба, куда денешься! Скажите, ваши сотрудники обедали на складе или ходили в какую-нибудь столовую?

— Да куда там пойдешь?! Вы же видели — кругом пустыри и овраги!

— Не надо сердиться.

— Я не сержусь, но я человек деловой, люблю логику и точность. А ваши вопросы бессистемны… и, простите, лишены смысла!

— Суровая вы женщина!.. — Гуторская отмалчивается. — Ну, тогда поэксплуатируем вас как делового человека. — Он разворачивает на столе рулончик плотной бумаги. — Вот схема склада.

В кабинете Знаменского продолжается беседа с заведующей складом.

— Вы такой еще молодой и с виду добрый… А видно, уже зачерствели на своей должности, — укоряет Стольникова. — Женщина попала в беду, ей же нужно сочувствие!

— Есть обстоятельство, которое предостерегает меня от поспешного сочувствия, Евдокия Михайловна, — и, помолчав, спрашивает: — Когда ожидалась ревизия?

Стольникова растерянно хлопает ресницами — не ожидала атаки с этой стороны.

— Какая ревизия?.. — машинально повторяет она.

— Обычная, полугодовая.

— Не понимаю… при чем тут…

— Ревизия должна была проводиться через два-три дня.

— Возможно, но… мне же не сообщают… к вам, мол, едет ревизор!

— Вы заведуете складом четыре года. И ведомственные ревизоры всегда приходили в одни и те же сроки. Я прав?

— В общем-то, да… — сдается Стольникова. — Но что плохого, Пал Палыч? Подметем загодя двор, в складу приберемся, чтоб легче учитывать. Ревизоры только довольны! И начальство… Честно-то, Пал Палыч, кому нужны лишние приключения?

— А я вот недоволен. Для следователя пожар перед ревизией — вещь подозрительная. Напрашивается мысль о сокрытии каких-нибудь… непорядков.

— Пал Палыч, миленький! Ведь это ж несчастное совпадение, ничего больше! Клянусь всем святым! — Взгляд у Стольниковой открытый, тон искренний.

— Мне, Евдокия Михайловна, частенько клянутся, — усмехается Знаменский. — По-разному, конечно. «Провалиться на этом месте», «Чтоб мне счастья не видеть», «Пусть язык отсохнет»… Клянутся жизнью, могилой матери, здоровьем детей. Вы вот — всем святым. А что для вас святое?