Мария направилась к тахте, включила ночник, сейчас пройдет через комнату и уберет верхний свет, но раньше ваза на столе разлетится вдребезги, насмерть перепугав милую парочку и испортив им вечер… Мария мимоходом коснулась рукой прически гостя, так она ерошила волосы Элефантову, и улыбается, наверное, так, как когда-то ему, — ласково и откровенно.

Мушка прицела метнулась с вазы на левую сторону груди Нежинской, но в последнее мгновение, когда палец уже выбрал свободный ход спуска и все его существо сжалось в ожидании выстрела, Элефантов шевельнул ствол на долю миллиметра вправо, через девяносто два метра отклонение составило одиннадцать сантиметров, и пуля вместо того, чтобы пробить сердце Нежинской, оцарапала ей бок.

Но когда Кризис придет к убеждению, что в Марию Нежинскую стрелял не кто иной, как Элефантов, он не сможет предположить истинного мотива, руководившего им в тот момент.

На тень мотива Крылова натолкнула известная в определенных кругах Верунчик Статуэтка, поплатившаяся за пренебрежение своим и чужим здоровьем разбитым носом и двумя сломанными ребрами. В травматологии она долго жаловалась на превратности судьбы, из-за которых ей приходится безвинно страдать, чистыми глазами, явно ожидая сочувствия, глядела на Крылова, а он нетерпеливо дописывал протокол, спеша скорее проверить внезапно возникшую догадку.

Догадка подтвердилась: в регистратуре он нашел историю болезни Элефантова.

— Когда прочел, ну, думаю, круг замкнулся, — рассказывал инспектор Зайцеву. — Как в историях о Шерлоке Холмсе — торжество дедуктивного метода!

— Беда в том, что умозаключения Холмса невозможно подшить в дело. Никогда не задумывался? Каждый сюжет завершается блестящим описанием того, как могло быть совершено преступление. А так ли было на самом деле?

Предположения великого сыщика чаще не подтверждаются однозначными доказательствами, и обвиняемый найдет имеющимся фактам десяток других объяснений! Мол, откуда я знаю, где бегала моя собака, вымазанная фосфором для забавы! Но по воле автора злодей сам обличает себя: нападает на детектива, пытается бежать… Аплодисменты, занавес закрывается! Хотя отчаянная выход — где-то подтверждение вины…

Зайцев только вернулся от прокурора и сейчас другими словами пересказывал собеседнику то, что выслушал несколько минут назад.

— Почему же твой шеф отказал в санкции на обыск? Нашли бы винтовку — вот и доказательство!

— А если бы не нашли? Прокурор считает, что преступник не станет хранить изобличающее его оружие, а неосновательный, на предположениях обыск у честного человека оскорбит его, причинит моральную травму, скомпрометирует в глазах окружающих! И следует признать, что он прав…

Следователь поднял руку, предупреждая возражения.

— …ведь твоя находка в поликлинике тоже ничего не добавляет к доказательствам. Только подтверждает обоснованность предположений.

— Кстати, — Зайцев брезгливо скривил губы, — наша красавица оказалась предусмотрительной! Очевидно, обращалась к частному врачу, чтобы все шитокрыто… Вот ведь штучка! А сразу и не подумаешь…

— «Не бойся грешной быть, а бойся грешной слыть», — процитировал Крылов.

— Вот-вот. Ей совершенно ни к чему, чтобы дело кончилось судом и все ее грязное, хотя и импортное бельишко вывернулось наружу…

Они посидели молча, думая об одном и том же: скрытые, тщательно замаскированные пороки зачастую гораздо отвратительнее явных.

— Если перейти из сферы юридических оценок в область моральных категорий, то потерпевшим можно считать этого парня, — задумчиво проговорил следователь. — И по-человечески мне его жаль, хотя он тоже далеко не ангел. Как он там?

— По-моему, скверно, — ответил Крылов.

Инспектор не ошибался — Элефантову действительно было худо. Он сидел за письменным столом, бессмысленно вертя пачку сотенных купюр в банковской упаковке, бесконтактный энцефалограф пошел в серийное производство.

Новенькие глянцевые бумажки не вызывали у него никаких эмоций. Может, из-за нереальности суммы, может, оттого, что он вообще был почти равнодушен к деньгам, может, потому, что проиграл игру, в которой эта тугая пачка ровным счетом ничего не значила.

Если бы немного раньше… Нет, все равно… Деньги не приносят счастья и не решают жизненных проблем. Хотя Орех считает иначе… Орех!

Элефантов оделся, небрежно сунул пачку в карман. По дороге он представлял, как тот удивленно выпучит глаза, потеряет на минуту дар речи, как оживленно затарахтит потом, и вопросы представлял все до единого: неужели успел у Полковника? Или тот сыну оставил? А может, с кем другим договорился?

А вот выражения лица Ореха, когда тот узнает, что, вопреки его предсказаниям, Элефантов заработал фантастическую сумму честным трудом, он не представлял. И очень хотел увидеть, как переживет тот крах твердых своих убеждений, непоколебимой уверенности в невозможности достичь материального благополучия иначе как всякого рода уловками, ухищрениями, мошенничеством. Потому и шел: наглядно подтвердить свою правоту теми аргументами, которые Орех чтил превыше всего. Порадовать себя напоследок.

Не получилось. Крах своего мировоззрения Орехов уже пережил накануне, во время ареста.

Известие Элефантова не удивило, впрочем, сейчас его было трудно удивить чем-нибудь. Он тяжело брел сквозь плотный, вязкий воздух, по щиколотки проваливаясь в асфальт. Толчок в спину он оставил без внимания, но его трясли за плечо, и он повернулся к изрядно поношенному субъекту, обнажавшему широкой улыбкой плохие зубы с тускло блестящими «фиксами».

— Серый, ты чего, пьяный? Или обкурился до одури? Я ору, ору.

— Пойдем, Яша, чего к приличным людям вязнешь, опять обознался, — плачущим голосом причитала невзрачная бледная женщина с плохо запудренным синяком на скуле и тянула фиксатого за рукав в сторону.

— Да отвяжись ты! Это же Сережа Слон, мы вместе в школе учились! Помнишь?

Элефантов посмотрел в маленькие бесцветные глазки, окруженные теперь густой сетью морщин.

— Помню, Голубь.

— Вот! — восторженно заорал тот. — А ты, дура, лезешь! Говорю тебе — кореш мой!

Женщина заискивающе улыбнулась и стала счищать с плеча Голубя засохшую грязь.

— Помнишь, ты меня чуть не зарезал? Голубь хлопнул Элефантова по плечу, его спутница бросила испуганный взгляд, но тут же недоверчиво покачала головой.

— Я уже завязал, — гордо сообщил Голубь. — Надоело сидеть, четыре ходки, сколько можно! По молодости два раза на квартирах рюхался, потом гоп-стоп пришили, а последний раз по-глупому — хулиганка. Вот она меня посадила!

— Яша, перестань, что человек про тебя подумает!

— Отвяжись! — Он привычно ткнул ее локтем. — Серый сам был приблатненный, да и сейчас за ним небось много чего есть! Точно, Серый?

— Точно. Такое, что тебе и не снилось.

— Неужто мокряк? Ну ты даешь! Пойдем, тут забегаловка рядом, потолкуем…

Опасливо втянув голову в плечи, женщина снова потащила его в сторону и вновь получила толчок в бок.

— Давай водки возьмем ради такой встречи, а то у меня от «чернил» желудок болит — язва проклятая… Трояк найдется?

— Можно разменять…

Элефантов вытащил пачку сторублевок.

— Спрячь!

Голубь отскочил.

— Ты что, сдурел? Так и сгореть недолго…

— А ну домой иди, кровосос проклятый, — неожиданно фальцетом завопила женщина и с отчаянной решимостью толкнула Яшку кулаком в шею. — Мало по тюрьмам мыкался? Хватит с бандитами якшаться!

Она с ненавистью посмотрела на Элефантова.

— Он, может, и правда людей убивает, мильены в кармане носит, а ты за него сидеть будешь! За две сотни четыре чреда отмотал, а тут всю жизнь просидишь!

— Пока, Сергей! Я по натуре завязал… — извиняющимся тоном проговорил Голубь и скрылся за углом.

— Вот люди! Напьются и хулиганят! — сочувственно сказал Элефантову какой-то прохожий. — Не расстраивайтесь. Чего обращать внимание на всякую пьянь!